аватар и что он — ответ всем нашим проблемам. И именно это его заявление, что он — ответ, задаёт движущий импульс существующему хаосу. Это не позволяет нам остановиться и задать вопросы, которые мы никогда не задавали раньше. Мы должны задать эти вопросы, потому что все вопросы, которые мы задавали, исходят из ответов, у нас уже имеющихся. Но у того, кто говорит, что нам следует «вернуться», нет для нас никаких ответов. И эта ситуация делает невозможным для нас создание чего-то нового. Так мы не можем решить наши проблемы. Все эти крики о том, чтобы «вернуться» и «возродить», — всего лишь бесполезные лозунги.
Каково бы ни было великое наследие Индии, оно хорошо для политиков, которые эксплуатируют его и вселяют надежду в сердца людей. Но все мы продукты этого великого наследия, и на сегодняшний день гордиться народом этой страны не приходится. Мы веками говорим о единстве и целостности жизни. Тогда откуда эта бедность? Откуда эта нищета? Почему мы не сделали ничего, чтобы разрешить эти проблемы к всеобщему удовольствию? Почему даже сегодня, после пятидесяти лет независимости, мы виним в наших проблемах британцев? Я могу только задавать вопросы. Ты, конечно же, можешь меня спросить: «Почему бы тебе не сделать что-нибудь?» Но я не работаю на эту страну и у меня нет права говорить правителям этой страны, как ею управлять. Мы в той ситуации, когда приходится иметь дело только с политическим сознанием. Религия мертва, но религиозные деятели не готовы отойти на задний план и признаться самим себе, что они нанесли огромный ущерб и теперь должны оставить всё на наше попечение. Я утверждаю, что все политические системы, которые есть у нас сегодня, включая коммунизм, не что иное, как бородавчатый нарост на религиозном мышлении человека.
В.: Что Вы думаете о Горбачёве?
У. Г.: Понимаешь, Горбачёв — изменник дела коммунизма. Сколько тысяч людей умерли во время большевистской революции! Все они умерли напрасно. Я хочу сказать [России], что ваша система потерпела крах, но вам нужно найти ответы внутри неё, а не искать решения ваших проблем на Западе. Запад сегодня в жутком переплёте, достойном жалости. У них нет ответов на свои собственные проблемы. Всем этим людям, учёным и психологам, которые приходят ко мне, я говорю, что они все дошли до точки. Если они ищут ответов, им не стоит возлагать надежды на веданту или дзэн-буддизм. У этих сект нет ответов на их проблемы. Учёные и психологи должны найти свои ответы, если вообще есть ответы, в пределах своей собственной структуры. Только тогда они будут способны помочь человечеству по-другому взглянуть на вещи. Но вы никак не можете вернуться назад и ничего не можете возродить.
В.: Что же нам делать?
У. Г.: По-видимому, у нас нет никаких ответов на наши проблемы. Если ты спрашиваешь меня о коллективных ответах, мы мало что можем сделать. И индивидуально ни черта не сделаешь. Ничего. Что мы можем сделать? По крайней мере, мы можем задать эти вопросы, вопросы, которых никогда не задавали, потому что все вопросы, что мы задавали все эти годы, исходят из ответов, которые у нас уже есть. Но они нам не помогли.
В.: На Вашем лице какое-то сияние и благодать.
У. Г.: Я наполовину женщина. Это отклонение. Это аномальное состояние тела, которое вы превратили в нечто таинственное и интригующее и затем назвали его просветлённым. Когда такое происходит, меняется весь гормональный баланс. Так кто нормальный, а кто ненормальный? С вашей точки зрения, это [указывая на себя] — ненормальный индивид. Но я не называю тебя ненормальным человеком.
Как-то ко мне пришёл один праведник. Ему шёл пятый десяток. Он утверждал, что отказ от секса необходим для духовного будущего человека. Я сказал: «Это преступление против природы». Природа не предназначила тебя для того, чтобы ты отвергал секс. Тогда он встал и ушёл. Как же можно делать эту аномальную ситуацию образцом для всех духовно стремящихся? Зачем истязать их? Почему отказ от секса сделали основой духовного просветления, как в нашей стране, так и на Западе? Как противодействие или протест против этого [отказа] в нашей стране появилось то, что вы называете тантрой. Когда она вышла из-под контроля, внедрили этот мистический элемент, «левую» и «правую» тантру. Вот почему теперь некоторые люди говорят, что тантрический секс — один из способов достижения блаженства, просветления и всего прочего.
В.: Когда Вы говорите, что Вы наполовину женщина, что Вы имеете в виду?
У. Г.: Я сказал так, поскольку произошедшее со мной изменило весь мой гормональный баланс. Занятие сексом стало просто физически невозможным для этого индивида [для У. Г.]. Весь химический состав тела претерпел аномальные изменения. Я называю это аномалией, потому как это вряд ли то, что предназначено ему природой. Есть две вещи, в которых заинтересован живой организм, — это его выживание и воспроизведение себе подобных. Даже природа отказалась от этого тела, поскольку оно стало бесполезным для неё. Но вы превратили его в нечто духовное. Поэтому и говорят, что контроль над сексом необходим для духовных достижений человека. Я хочу сказать, что ни отказ от секса, ни злоупотребление им никак не связаны с тем, что называют просветлением.
В.: Считаете ли Вы, что для того, чтобы заниматься сексом, нужна мысль?
У. Г.: Определённо; иначе как бы это было возможно? Без мысли просто невозможна «надстройка» секса. Именно непрекращающееся мышление даёт иллюзию координатора. Но здесь [указывает на себя] нет никого, кто координировал бы сенсорную деятельность. Ощущения возникают так быстро, что память никак не может уловить их в свои сети и сказать: «Вот оно». Ты смотришь на какую-нибудь прелестную лапочку, а в следующий момент, когда она откроет рот, её зубы, возможно, окажутся самыми страшными, какие ты когда-либо видел или мог себе представить. Ты переключился с её прекрасного лица на её страшные зубы, а потом на что-то другое где-то ещё, и уже видишь это.
Я хочу сказать: испытывать влечение к чему-либо — это естественно. Если тебя ничто не влечёт, ты камень. Тело с его органами восприятия — это не камень. Оно должно реагировать на то, что происходит вокруг. Не твоё благочестие или молчание затрагивает твоё тело, а твой гнев, твоё вожделение и всё происходящее. Я говорю о реакции. Ну, я не интерпретирую. Я даже не знаю, что здесь происходит — половое влечение ли это, нежность, злость или жадность. Ничего из этого мысль не интерпретирует, как такое-то и такое-то. Здесь нет времени. Поэтому я всегда привожу пример с фильмом. Если взять фрагмент движущейся руки, отсюда и туда, то там очень много кадров. То, что вы видите на экране, — искусственно. Чтобы произвести это действие или движение на экране, вам нужен кинопроектор. Но в действительности, это не движение руки отсюда и туда. Вам нужно синхронизировать отдельные движения руки, чтобы создать эффект движущейся руки. Вот таким образом и действует человеческий организм. Когда вы слушаете музыкальную запись, вы не слышите интервала между двумя нотами. Но органы чувств отмечают этот интервал и слушают его. То же самое происходит, даже когда вы говорите на каком-нибудь языке. Что такое язык в конце концов? Язык — это не что иное, как промежуток между двумя нотами и мелодия. Если вы её выучите, будете знать, как говорить на конкани, французском или немецком. В этом смысле все языки одинаковы. Они всего лишь шум.
В.: Где Вы родились?
У. Г.: Я родился в Андхра-Прадеш, в местечке под Виджаявадой…
В.: Ваша семья была очень консервативна?
У. Г.: Мой дед по материнской линии и другие в моей семье были очень близки с основателями Теософского общества. Я провёл больше времени в Мадрасе, чем в Андхра-Прадеш. Я лучше говорю на тамильском, чем на телугу[3]. Я не умею читать и писать на тамильском, но он приходит мне на ум легче, чем мой родной язык. Все годы своего становления я провёл с Теософским обществом в Мадрасе.
В.: Какая музыка Вам нравится?
У. Г.: [Смеётся] Очень трудно сказать. Я не могу утверждать, что мне нравится или не нравится какая-то музыка. Я не знаю. Что бы я ни сказал, вы хотите вывести какую-то абстракцию из этого и спроецировать что-нибудь на это. У меня могут быть свои предпочтения, но все они обусловлены воспитанием. Ты никак не можешь освободиться от своей обусловленности. Разговоры о необусловленном уме крайне глупы. Но моя обусловленность не вмешивается в мои действия. Например, я вижу кого-нибудь. Наблюдая за его действиями, я бы назвал его «отвратительным» или сказал бы, что он отвратительный человек. Но это не оценочное суждение, а описательное высказывание о его действиях в рамках ваших понятий. Но это никак не влияет на меня или не меняет меня таким образом, чтобы я реагировал на него в следующий раз. Я не вовлечён в то, что он делает. В следующий момент, когда появляется кто-то ещё, я могу сказать, что он хороший человек. Но это одно и то же. На самом деле я ничего не имею в виду, говоря, что это хороший человек или что это отвратительный человек. Я ничуть не вовлечён в его действия.
В.: Сэр, какие женщины Вам нравятся?
У. Г.: Я не знаю. Это ответ.
В.: Вам совсем не нравятся женщины?
У. Г.: Они мне ни к чему.
В.: Почему?
У. Г.: Как я недавно говорил, мне нравится их общество. Это странный вопрос.
В.: Не отклонение ли это?
У. Г.: Об этом я и говорю. Держу ли я руку женщины или ручку кресла, физическая реакция одинакова. Абсолютно одинакова. Реакция не говорит, что это рука нежной душеньки или ручка кресла из тикового дерева. Пожалуйста, не поймите меня неправильно. Я не то чтобы каким-то особым образом выражал эти вещи или ставил их на один уровень. Поймите, что я пытаюсь сказать.