Поиск усиливает отделённость
В.: Что Вы имеете в виду, говоря: «Ты средство, посредством которого я могу высказываться»?
У. Г.: Да. Ты средство, посредством которого я могу высказываться. Другого способа нет. У меня нет даже побуждения выразить себя. Ты, конечно, можешь спросить меня: «Какого чёрта ты разговариваешь? Какого чёрта ты встречаешься с людьми?» Это ты привёл всех этих людей сюда. [Смех] Почему ты задаёшь мне вопросы? Это одна из причин, почему я всегда избегал всякого рода рекламу. Я не хочу рекламировать себя и не позволяю другим делать это.
В.: У Вас совсем нет потребности выразить себя?
У. Г.: Нет, никакой. Нет даже побуждения говорить. У меня его нет.
В.: Тогда Вы очень талантливы…
У. Г.: Нет. Он приходит, или она, или ты. Я сижу тут, как марионетка. И не только я; все мы марионетки.
Природа тянет за верёвочки, а мы думаем, что это действуем мы. Если вы функционируете таким образом [как марионетки], тогда проблемы просты. Но мы наложили на это [идею о том, что есть] «личность», которая тянет за верёвочки.
В.: Что такое природа?
У. Г.: Все мы — одно и то же. Вот что я хочу сказать.
В.: Если Вы говорите, что кто-то тянет за верёвочки, а мы — лишь марионетки, что это за сила жизни, которую называют природой?
У. Г.: Я понимаю твою проблему. Деятельность жизни находится вне поля мысли. Жизнь — это просто процесс стимула и реакции; и то, и другое — это единое нераздельное движение. Но мысль разделяет их и говорит, что вот это реакция, а это стимул. Любое действие, которое порождено мышлением, по природе своей деструктивно, потому как мысль — это механизм, который поддерживает сам себя. Любое действие вне поля мысли — это одно непрерывное движение. Оно едино с движением жизни. Понимаешь, я говорю о потоке. Вам даже не надо выгребать из течения на берег. Но вы боитесь утонуть в нём.
В.: Мы не боимся.
У. Г.: «Мы не боимся…» [Смех] Да что ты говоришь? Ты уверен?
В.: Но, тем не менее, происходит отход от природы. Что это такое?
У. Г.: Да. Вот именно. Именно об этом я говорю. Уклонение от сложностей этого общества — это одна из самых больших ошибок, которые мы совершаем. Но там ничего нет, понимаете. Все эти богочеловеки, гуру и лизоблюды (самое острое слово, которое только можно применить) предлагают нам новый оазис. Вы обнаружите, что он ничем не отличается от других миражей. Мы оставляем всё ради некой мифической реальности, предлагаемой нам. Но это единственная реальность — другой реальности нет.
Я хочу подчеркнуть, что, если твоя энергия не тратится впустую в погоне за какими-то мифическими реальностями, предлагаемыми нам, жизнь становится очень простой. Но мы превращаемся в изношенных, сбитых с толку, растратившихся впустую людей. Если эта энергия высвобождается, чего только мы не можем сделать, чтобы выжить среди этих сложностей мира, созданного нашей культурой? Это очень просто. Попытка обойти эти сложности — это как раз то, что вызывает все эти проблемы.
В.: Что такое энергия? Что такое природа?
У. Г.: Энергия — это нечто, не поддающееся определению и пониманию. Я совсем не мистифицирую. В тот момент, когда мёртвая мысль пытается схватить эту энергию, она [мысль] разрушается. Мысль — это материя. Как только она создалась, она должна быть разрушена. Но, видишь ли, это как раз то, чему мы сопротивляемся. Мысль рождается и разрушается и вновь рождается и разрушается. Единственный способ придать непрерывность мысли — это через постоянную потребность всё испытать. Только так вы можете поддержать непрерывность «структуры переживаний».
То, что я всё время подчёркиваю, — без знания ты не можешь ничего испытать. Ты не можешь испытать то, чего не знаешь. Это знание создаёт переживание, а переживание укрепляет знание. Каждый момент нашего существования нам приходится знать, что происходит снаружи нас и что происходит внутри. Только так вы можете поддерживать эту непрерывность.
В.: У меня сложилось впечатление, что Вы выдвигаете своего рода революционную идею. Когда Вы говорите «Все эти богочеловеки», это смахивает на мятеж.
У. Г.: Они дают Вам фальшивый комфорт, а именно этого люди и хотят. Я говорю о подавляющем большинстве населения, будь то здесь или где угодно в мире. Они слышат то, что хотят слышать. Им не интересно то, о чём говорю я. Если ты говоришь, что Бог не имеет отношения к делу, это никакой не мятеж: ты знаешь, что религиозное мышление устарело. Но я иду дальше, утверждая, что все политические идеологии — это не что иное, как бородавчатый вырост того же самого религиозного мышления человека. Вот это они могут назвать революцией. Но революция — это всего лишь революция вещей. Всё закончится тем, что вы создадите ещё одну систему ценностей, слегка отличающуюся от системы ценностей, которую мы хотим разрушить. Но в основе своей все они одинаковы. Вот почему, когда она [революция] затихает, она требует другой революции. Даже болтовня о постоянной революции Мао Цзедуна не оправдала себя. По самой природе вещей революция должна угомониться.
В.: Что ж, у каждого свой путь. У Будды, Иисуса и других учителей был путь, ведущий, по их мнению, к этому сознанию.
У. Г.: Я ставлю под вопрос саму идею сознания. Нет такой вещи, как сознание. Сознание — это не что иное, как знание. Не спрашивайте меня, как возникло знание. В какой-то момент знание началось с «тебя», а потом «ты» захотел знать об окружающих вещах. Это то, что я подразумеваю под выражением «„я“-сознание». Ты стал осознавать, что происходит вокруг «тебя», и, естественно, «ты» захотел знать. Я веду к тому, что эта самая потребность понять тайну существования разрушительна. Просто оставь тайну в покое.
В.: Вы можете сказать это после долгих поисков, не так ли?
У. Г.: То, что я говорю, порождено отнюдь не моими проницательными наблюдениями за окружающими вещами. Оно не порождено логическим мышлением. Это не логически установленное предположение.
В.: Каково было Ваше отношение?
У. Г.: Внутри меня с самого начала было отношение абсолютного отрицания всего. Я жил среди выдающихся умов. Это были неординарные люди. Я всюду побывал и, как я нередко говорю, я не вчера родился.
Я хочу сказать, что это представляет собой нечто, от чего нельзя отказаться волевым актом или усилием с твоей стороны. Каким-то образом это случилось со мной. Это просто случилось. Оно беспричинно. Всё полностью — параметры, которые человечество вырабатывало веками, все мысли, чувства и переживания — всё это улетучилось из моей системы. Всё это было извергнуто из неё.
В.: Но почему этого не происходит со мной?
У. Г.: Потенциал, возможность есть, но вероятность равна нулю. Потому что ты постоянно пытаешься, и это не позволяет проявиться тому, что есть. Мысль создаёт броню вокруг себя. И как только в ней появляется трещина, ты её тут же латаешь…
В.: Возвращаясь к тому что Вы сказали раньше об отказе от всего прошлого — переживаний, мыслей и всего…
У. Г.: Это не то, чего ты можешь добиться усилием или волевым актом с твоей стороны. Это чудо. Так вот, я подчёркиваю — случившееся со мной произошло вопреки всему тому, что я делал. На самом деле всё, что я делал, только блокировало его. Это препятствовало возможности тому, что там было, проявить себя. Не то чтобы я что-то получил. Только то, что есть, способно проявить себя без каких-либо преград, без каких-либо принуждений или ограничений, навязываемых ему обществом по своим собственным причинам, ради своей непрерывности и стабильности.
В.: Не следует ли нам сначала искать?
У. Г.: Поиск — неизбежная и неотъемлемая составляющая этого. Вот почему он сделал всех нас неврастениками и создал в нас эту двойственность. Видишь ли, амбиция — это реальность; соревнование — реальность. Но вы наложили на эту реальность идею того, что амбициозным быть нехорошо. Это превратило всех нас в неврастеников. Мы хотим двух разных вещей одновременно.
Будь то он или она, в Америке, или в России, или где угодно в мире, чего хочет человек? Он хочет счастья без единого момента несчастья. Он хочет постоянного удовольствия без боли. Постоянство — вот основная потребность. Именно эта потребность и создала всё религиозное мышление — Бога, Истину, или Реальность. Поскольку в жизни ничто не постоянно, мы требуем, чтобы было нечто постоянное. Вот почему эти религиозные учителя торгуют на улицах своим товаром. Они предлагают вам эти блага: «вечное счастье», или «вечное блаженство». Готовы ли они признать тот факт, что блаженство, счастье, безграничность, любовь и сострадание также чувственны?
В.: Вы имеете в виду, что в высказываниях Христа или Будды нет ни слова правды.
У. Г.: Давайте оставим их в покое. Иначе все мы попадём в затруднительное положение.
В.: Но я хочу знать…
У. Г.: Для меня все они фальшивы. Я никак не могу передать вам эту свою уверенность. Это не означает, что я отправлюсь жечь все церкви и храмы, или закопаю все Веды, или стану террористом и буду бессмысленно убивать всех. Всё это слишком глупо. Не «Возлюби ближнего своего, как самое себя», не духовные ценности и не система человеческих ценностей может защитить нас отныне и впредь, но страх того, что само твоё существование поставлено на карту. Ты не можешь выжить, если не выживет тот, кто находится рядом с тобой. Тебя может защитить не сотрудничество на основе любви и братства, но то, как функционирует человеческое тело, как действуют животные. Животные не убивают себе подобных существ (они тоже существа, понимаешь) ради идеологии или во имя Бог