В.: Разве Вы не думали, что это случилось только потому…
У. Г.: Этот взрыв, который случился, происходит постоянно. Оно постоянно взрывается. Любая попытка с моей стороны понять что-нибудь в любой конкретный момент взрывается, потому что это [мысль] — единственный инструмент, который у меня есть, и другого инструмента нет. Этот инструмент больше не может изобрести то, что называется надеждой. Нет надежды понять. Как только это [мысль] формирует что-то там, оно взрывается, не силой воли, не усилием, но именно так это происходит. Это нескончаемо происходит всё время. Так идёт жизнь, у неё нет направления.
Телу не нужно ничего понимать. Телу не нужно ничему учиться, потому что всё, чему бы ты ни учился, что бы ни делал, всё это — попытки поменять, изменить, сформировать себя или вылепить из себя нечто лучшее. Это [тело] — совершенное творение, созданное природой. В этом семействе рода человеческого на планете один наделён интеллектом Эйнштейна, другой мускулами Тайсона, а кто-то ещё — красотой Мэрилин Монро. Но два или три или все [эти качества] в одном человеке были бы большой трагедией. Не представляю себе, как бы все три аспекта: мозги, мускулы и красота — могли бы проявиться в полную силу в одном человеке.
В.: Вы боитесь смерти?
У. Г.: Здесь [в У. Г.] нечему умирать. Тело не может бояться смерти. Не хочет прекращаться движение, создаваемое обществом или культурой. Как оно прекратилось [в У. Г.], я действительно не знаю. То, чего вы боитесь, — это не смерть. На самом деле вы не хотите быть свободными от страха.
В.: Почему?
У. Г.: Потому что, когда прекратится страх, ты падёшь замертво.
В.: Почему?
У. Г.: Такова природа этого. Это страх заставляет тебя верить, что ты живёшь и что ты будешь мёртв. Чего мы не хотим, так это того, чтобы прекратился страх.
Вот почему мы изобрели все эти новые умы, новую науку, новую болтовню, терапии, неизбирательное осознание и всякие другие ухищрения. Вы не хотите освободиться от страха, ведь то, что вы называете собой, и есть страх. Это «я» рождается из страха; оно живёт в страхе, функционирует в страхе и умирает в страхе.
В.: Тело не заинтересовано в умирании…
У. Г.: Когда тело натыкается на кобру, оно отступает назад, и ты уходишь. Кобра — изумительное творение. Если ты ранишь её — ты ранишь себя самого. Я имею в виду, что это [причинение ей вреда] физически нанесёт тебе [обратный] удар, а не психологически или романтически — потому что это всё единое движение жизни. Я это к тому говорю, что ты никогда не станешь наносить ей вред. Взаимодействие здесь возникает из абсолютного эгоизма взаимного выживания. Это как клетка в твоём теле, которая тоже может выжить, только взаимодействуя с соседней клеткой. Иначе у неё нет никакого шанса на выживание. Только таким образом мы можем жить вместе. Но это должно распространиться на уровень, если хотите использовать это слово, вашего «сознания». Только тогда вы будете жить мирно в этом мире.
В.: Ну абсолютно ли это [всё живое] взаимозависимо?
У. Г.: Именно эта абсолютная взаимозависимость ради выживания на физическом уровне способна привести к единству. Только на этом уровне.
В.: Тело и интеллект отдельны друг от друга.
У. Г.: Интеллект создан культурой, он приобретаем. Разум, необходимый для выживания, есть уже в физическом организме. Вы не должны ничему учиться. Вам нужно, чтобы вас учили, нужно учиться только для того, чтобы выжить в этом мире, созданном нами, в мире идей. Вам нужно знать, чтобы выжить. Вам приходится драться за свой кусок пирога. И вот приходит кто-то и говорит, что ты должен драться без ожидания результатов. О чём, чёрт возьми, вы говорите? Как ты можешь действовать, не ожидая результата? Пока ты живёшь в этом мире, тебе приходится бороться за свою долю. Вот почему тебя учат, посылают в школу, дают тебе какие-то инструменты. Это то, что с тобой сделало общество. Но приходит религия и говорит тебе, что ты должен бороться за свою долю, ничего не ожидая взамен. Вот отчего ты становишься неврастеником. Иначе ты бы боролся только за свою долю. Ты не захватывал бы всё вокруг. Ты захватываешь всё только потому, что тебя так научила религия, культура или что-то ещё. Животные убивают только ради своего выживания и оставляют остатки своей добычи. Можете назвать это отбросами или как угодно. Кто-то ещё выживает, питаясь этим. Если я беру только то, что мне необходимо, остальное достаётся другим. Тогда ни в чём не будет недостатка.
В.: Вы были с Теософским обществом и Дж. Кришнамурти?
У. Г.: Я оставил Общество в 1953 г., а моя связь с Теософским обществом и Кришнамурти прекратилась в 1956 г. Я там практически вырос. Я жил в Мадрасе 21 год, с тех пор как мне исполнилось четырнадцать.
Я был очень активно задействован в Теософском обществе, в качестве совместного секретаря Индийского сектора; сначала я читал лекции по стране, а потом и в других странах. Это давняя история.
В.: Вас сложно отнести к какой-то определённой категории.
У. Г.: У всех, кто приходит ко мне, возникает проблема, куда меня отнести. Они легко называют меня святым, просветлённым, гуру и наклеивают на меня все эти надуманные ярлыки. «В этом наша проблема», — говорят они. «Мы, правда, не знаем, куда вас вписать. Это бросает тень на наши умственные способности», — говорят они. Даже философы говорят о невозможности поместить меня в какие-то рамки. Не то чтобы я испытывал гордость от этого или чувствовал себя исключительным.
В.: Но куда бы Вы сами себя отнесли?
У. Г.: Я не знаю. Не сказал бы, что я никуда не подхожу. Я часть общего повсеместного потока жизни. В то же время у меня нигде нет корней. Если можно так выразиться, я безродный человек. Я пожил везде в этом мире, и нигде я не ощущаю себя как дома. Это очень странно. Я переезжаю с места на место чуть ли не больше всех в этом мире. Я путешествовал с тех пор, как мне исполнилось 14, и с того времени я нигде не жил дольше полугода подряд. Мои перемещения вызваны совсем не моей непреодолимой тягой к перемене мест. Когда меня спрашивают: «Почему ты путешествуешь?», я им отвечаю: «А почему птицы из Сибири летят в маленький птичий заповедник в штате Майсор, а потом возвращаются назад, снова преодолевая весь этот путь?» Я как эти перелётные птицы. Это очень странно. Я побывал везде, кроме Китая. Я побывал во всех коммунистических странах. Я провёл в Америке несколько лет. Сейчас я делю своё время между Бангалором, Швейцарией и США.
В.: Если мир не может подобрать к Вам ярлыка, какой ярлык Вы нашли для него?
У. Г.: Этот мир меня вполне устраивает! [Смех] Вполне устраивает. Этот мир не может быть другим. Путешествия разрушают многие наши иллюзии и создают нам новые. Я обнаружил, к моему ужасу, если можно так выразиться, что природа человека совершенно одинакова, будь это русский, американец или житель ещё какой-нибудь страны. Как будто все мы говорим на одном языке, только акцент разный. Я, возможно, буду говорить [на английском] с андхрским акцентом, ты с канадским, а кто-то ещё с французским. Но в основе своей люди совершенно одинаковы. Нет совершенно никакой разницы. Я совсем её не вижу. Очевидно, культура несёт ответственность за различия. С нами, такими, какие мы есть, мир не может быть другим. Пока в тебе есть потребность изменить себя, ты хочешь вызвать перемены в мире. Оттого что ты не можешь приспособиться к рамкам культуры и её системы ценностей, ты хочешь изменить мир, чтобы у тебя в нём было удобное местечко.
В.: Вы говорите, что Вас устраивает этот мир. Почему Вы так говорите?
У. Г.: Что заставляет тебя думать, что мир может быть каким-то другим? Почему ты хочешь изменить мир? Все эти утопии, все эти идеи создания рая на земле исходят из предпосылки, что где-то там существует рай и что мы должны создать этот рай на нашей планете. По этой-то причине мы и превратили её в ад. Пойми, я не называю это адом. Я хочу сказать, что мир не может быть другим.
Природа предоставила нам огромные богатства на этой планете. Если правильно говорят, то ресурсами, которые у нас уже здесь есть, можно прокормить двадцать миллиардов человек. Если восемьдесят процентов людей страдают от недоедания, тут что-то не так — что-то неправильно, потому что мы сосредоточили в одном месте все ресурсы этого мира. Я не знаю. Я недостаточно компетентен, чтобы утверждать, но говорят, что только американцы потребляют восемьдесят процентов мировых ресурсов. Кто в ответе за это?
Проблема вот в чём: природа собрала все эти виды на планете. Человеческий вид ничуть не важнее, чем любой другой вид на Земле. По какой-то причине человек предоставил сам себе высшее место в плане бытия. Он думает, что создан для какой-то более великой цели, чем, если позволите мне привести грубый пример, комар, который сосёт его кровь. За это отвечает система ценностей, которую мы создали. А система ценностей возникла из религиозного мышления человека. Человек создал религию, потому что она даёт ему прикрытие. Эта потребность в «я»-реализации, в поисках чего-то там, стала обязательной из-за этого «я»-сознания, которое возникло в вас где-то по ходу эволюции. Человек отделил себя от целостности природы. Религиозное мышление человека зародилось на идолах, божествах и духовных учителях, созданных нами. Так что общий курс направлен на создание совершенного человека, в то время как…
В.: Без этого мы чувствуем некую незащищённость. Нам необходимо что-то.
У. Г.: Поэтому мы и придумали всё это. С таким же успехом можно принять валиум или ещё что-нибудь и забыть обо всём. Это [защищённость] — всё, что вас интересует. И я не хочу третировать всех этих гуру и богочеловеков, которыми мы наводняем мир.