В.: Пусть даже мы ищем, но я полагаю, что это тоже часть природы.
У. Г.: Если это так, то почему вы пытаетесь изменить это? Почему вы не принимаете этого? Видишь ли, проблема в потребности вызвать перемену.
В.: Что отличает нас от животных? Мы считаем, что мы отличаемся, верно?
У. Г.: За это отвечает мышление, а мышление рождается из «я»-сознания. Используя выражение «я»-сознание, я не имею в виду всю эту чепуху, что мы находим в религиозном мышлении. То, что я имею в виду, очень просто: я имею в виду чувство, что ты отличен от этого магнитофона, отличен от той голубой двери. Вот что я называю отделённостью. У животных совершенно нет такого чувства. Нас заставили верить, что мы можем что-то сделать, вызвать изменения в себе и в окружающем мире. Потребность в переменах возникает из этого «я»-сознания, отделения от общности всей природы вокруг нас.
В.: Без этого отделения…
У. Г.: Не говори «Без отделения»!
В.: Минутку, без отделения себя от окружающих вещей я чувствую, что не способен действовать.
У. Г.: Да, поэтому я и говорю, что любое действие, порождаемое твоим мышлением, или, лучше сказать, мыслью, разрушительно. Оно разрушает существующую гармонию. То, как этот живой организм функционирует, великолепно. Человеческий организм — совершенный образчик творения природы. Природа заинтересована лишь в совершенствовании вида. Но мы наложили на это идею совершенного человека, и эта идея является проблемой. Эта идея порождена допущением, что есть совершенный человек, как все эти будды, иисусы и прочие. Вы пытаетесь вылепить свою жизнь по образцу этих великих учителей. Вы хотите, чтобы ваше поведение было таким же, как у них. Но это просто невозможно. «Совершенного существа» вообще нет. Совершенное существо — это конечный продукт человеческой культуры, то есть существо, которое, как мы думаем, совершенно. И вы хотите, чтобы каждый был совершенен именно таким образом. Итак, возвращаясь к сути того, что я говорю, природа заинтересована только в создании совершенного вида. Она не использует шаблон. Каждый человек — это нечто исключительное и уникальное. Если существо не вписывается в систему бытия, природа отсеивает его и начинает всё сначала.
В.: Но если посмотреть на семейство животных, в них тоже есть желание изменить окружающую среду в определённых рамках. Они хотят больше еды.
У. Г.: Они не едят ради удовольствия. Они едят ради выживания. Вообще-то, всё, что вы проецируете на животных, порождено вашими собственными измышлениями и умонастроениями. Оно порождено вашим субъективным подходом к проблеме, который тоже порождён вашей системой ценностей. Мы хотим понять животных или законы природы с мыслью о том, «что я извлеку из этого?». Мы хотим знать законы природы, только чтобы использовать их для увековечивания чего-то здесь [в человеке]. Так что мысль по своему происхождению, содержанию, выражению и также своему действию — если использовать очень резкое политическое слово — фашист по своей сути. [Смеётся] У вас нет никакого способа выбраться из неё. Это [мысль] механизм, который способен поддерживать сам себя до бесконечности.
В.: Насколько я могу понять из того, что Вы говорите, мы действуем согласно системе ценностей, будь она плоха или хороша. Но Вы где-то перескочили через неё?
У. Г.: Нет, не перескочил. Понимаешь, плохое и хорошее, правильное и неправильное — это не две стороны монеты, а одна и та же монета. Это как два конца спектра. Одно не может существовать независимо от другого. Когда ты покончил с этой двойственностью (я с большой осторожностью, хотя и нехотя, использую это слово), когда ты больше не вовлечён в дихотомию правильного и неправильного или хорошего и плохого, ты никогда не сможешь сделать что-то неправильное. Пока ты вовлечён в неё, есть опасность, что ты всегда будешь поступать плохо; а если и не будешь поступать плохо, то только оттого, что ты запуганный трусишка. Именно трусость породила всё религиозное мышление.
В.: Вы говорили в связи с чем-то, что в гневе нет ничего плохого и что он не может причинить никакого вреда.
У. Г.: Гнев — это вспышка энергии. Это как прилив и отлив в море. Проблема в том, что делать с гневом? Вопрос «Что делать с гневом?» — это нечто, привнесённое культурой, потому что общество считает рассерженного человека угрозой своему статус-кво, своей целостности.
В.: Да?
У. Г.: Да, конечно.
В.: Ну, тогда Вы не угроза.
У. Г.: Я не угроза. Я не угроза, потому что, видишь ли, я не могу представить возможности чего-то иного, чем это. Я не заинтересован в том, чтобы что-либо менять. Это вы всё время говорите о том, как вызвать перемены. В то же время всё вокруг вас и внутри вас находится в постоянном потоке. Оно постоянно меняется. Всё вокруг вас меняется; но вы не хотите изменений. Понимаешь, в этом-то и проблема. Ваше нежелание меняться — это проблема, а вы называете это традицией.
В.: Это может случиться, только если то, что случилось с Вами, случится с нами…
У. Г.: Со мной ничего не случилось.
В.: Вы функционируете телесно.
У. Г.: Ты и я функционируем абсолютно одинаково; и я не являюсь чем-то, чем не являешься ты. Ты думаешь, что я отличаюсь от тебя. Тебе придётся поверить мне на слово: мне никогда не приходит в голову мысль, что я отличаюсь от тебя. Я точно знаю, что ты функционируешь точно так же, как и я. Но ты пытаешься направлять деятельность, или движение жизни, как для того, чтобы что-то получить, так и для поддержания непрерывности того, что культура вкладывает туда [в тебя]. Здесь [в У. Г.] ничего подобного нет.
Мы думаем, что мысли находятся в нас. Мы думаем, что они рождаются самостоятельно и самопроизвольно. Совершенно определённо существует то, что я называю мыслесферой. Мыслесфера — это совокупность человеческих переживаний, мыслей и чувств, передаваемых нам из поколения в поколение. В этой связи я хочу отметить, что мозг — не творец, а только реактор. Он всего лишь реагирует на раздражители. То, что вы называете мыслями, — это только активность нейронов в мозгу.
Другими словами, мысль — это память. Раздражитель активизирует мозг через органы чувственного восприятия и потом приводит в действие память. В этом нет ничего поразительного. Это просто компьютер, в который попадает куча мусора. Так что он — не творец. Мозг не заинтересован в решении каких бы то ни было проблем, создаваемых нами. Сам по себе он не способен иметь дело с проблемами, которые создаёт мысль. Мысль — вне его, она посторонняя по отношению к мозгу.
В.: То, что Вы говорите, создаёт впечатление, что ничего не нужно менять. Но существует страх, что тогда мозг станет очень пассивным, угаснет или что-то вроде того.
У. Г.: Нет, нет.
В.: Но если мы можем немного вернуться к этому, мысль в некотором роде необходима. Я не знаю, как вначале развились инстинкты и когда появилась мысль…
У. Г.: Разделение, которое мы проводим между мыслью и инстинктом, очень поверхностно. На самом деле в человеке вообще нет инстинктов. Нет такого явления, как инстинкт. Это всё изобретения вашего фантазирующего мышления.
В.: Ладно, тогда будем считать, что процесс мысли вне нас.
У. Г.: И тогда, и даже сейчас процесс мысли — вне тебя. «Я»-сознание, или отделение [самого себя] от окружающего мира, происходит, как говорят, — я недостаточно компетентен, чтобы что-то утверждать, — примерно на восемнадцатом месяце жизни ребёнка. До тех пор ребёнок не может отличить себя от того, что происходит внутри или снаружи его. Но на самом деле нет никаких «внутри» и «снаружи». Именно движение мысли создаёт «внутри» и «снаружи», или разделение между внутренним и внешним миром. Всё, порождённое мыслью, — это механизм, который защищает сам себя.
В.: Почему, как Вы думаете, у нас есть это?
У. Г.: Тебе нужен ответ на это? Ответ в том, что природа использует человеческий вид, чтобы разрушить всё, что она создала. Всё, порождённое мыслью, каждое сделанное вами открытие используется с разрушительными целями. Каждое наше изобретение, каждое наше открытие подталкивает нас всё ближе к полному уничтожению человеческого вида.
В.: Но зачем? Почему природа намеренно хочет сначала создавать, а потом разрушать?
У. Г.: Потому что на самом деле ничто не рождается и ничто не умирает. Пространство между созданием и разрушением, или время между ними, создано мыслью. В природе нет ни смерти, ни разрушения. Что происходит, так это перетасовка атомов. Если есть необходимость поддержать баланс энергии в этой Вселенной, происходит смерть.
Вам это может не нравиться. Мы можем проклинать землетрясения. Конечно, ведь они приносят горе многим тысячам людей. И гуманитарная деятельность во всём мире, когда отправляют самолёты, доверху гружённые продовольствием, несомненно, заслуживает одобрения. Она помогает людям, которые страдают там, которые потеряли своё имущество. Но это та же самая деятельность, которая несёт ответственность за убийство миллионов людей. Я хочу сказать, что и разрушительное, воинственное движение, и гуманитарное движение — оба они происходят из одного источника.
В конце концов, землетрясения и извержения вулканов — это часть того, как природа создаёт что-то новое. Теперь, знаете, нечто странное происходит в Америке — извержения вулканов. Какие-то неизвестные формы жизни вырастают на том, что было разрушено. Конечно, я не говорю, что вам не стоит ничего делать, чтобы помочь этим людям.
«Я»-сознание, возникшее в человеческом виде, возможно, необходимо. Я не знаю. Я не утверждаю, что обладаю каким-то особым пониманием действий природы. На твой вопрос можно ответить только таким образом. Посмотри сам. Вот почему я говорю, что сама основа человеческой культуры в том, чтобы убивать и быть убитым. Так случилось. Если посмотреть на историю с самого её начала, то вся основа человечества построена на идее «кто не с нами, тот против нас». Вот что действует в человеческом мышлении. Так что убивать и быть убитым во имя Бога, представленного церковью на Западе и другими религиозными течениями здесь, на Востоке, было делом привычным. Вот откуда фундаментализм в нашей стране сегодня. Китайцы — что за ужасы они творили — вы будете поражены: они убивали учёных и религиозных деятелей. Они сжигали и закапывали книги Конфуция и других учителей. Сегодня политические идеологии, представленные этим государством, ответственны за убийство людей. И они утверждают, будто делают что-то, являющееся результатом некой великой революции, начатой ими. Революция — не что иное, как перетряска наших ценностей. Она ничего не значит. Через какое-то время она затихает, и поэтому они там [в СССР] говорят сейчас о гласности. Но на самом деле это ничего не значит. Горбачёв создаст в той стране сотню Пенджабов.