В.: Это правда. Многие люди оглядываются назад, как будто там есть ответы.
У. Г.: Ситуация, с которой мы столкнулись сегодня, это только результат прошлого, и если мы смотрим назад в прошлое, мы уже мертвы. У нас нет никакого будущего, пока мы пытаемся обнаружить ответы в прошлом, которое мертво. Тот, кто говорит: «Посмотри назад или вернись назад», не может предложить нам никаких ответов. Будущее перекрыто, если кто-то говорит нам: «Вы должны оглянуться назад», потому что это прошлое поставило нас в нынешнее затруднительное положение. Но мы не готовы отбросить всё это.
В.: Итак, все техники, древние техники медитации, йоги, тантры, дзэн-буддизма, католицизма, сами назовите — все они потерпели крах?
У. Г.: Все они потерпели полный крах. Иначе бы мы не были там, где оказались сегодня. Если бы в том, что они утверждают, было что-то стоящее, мы бы уже создали лучший и более счастливый мир. Но мы не готовы признать тот факт, что это они ответственны за создание всей этой плачевной путаницы, с которой все мы имеем дело сегодня.
В.: Если взглянуть на такие политические системы, как фашизм или коммунизм, они очень напоминают религию.
У. Г.: У них есть своя Церковь, своя Библия и…
В.: Мне представляется очень интересным то, что даже наши прокураторы оставили церковь. У них были большие храмы, они приняли ту же иерархию, что существовала в церкви Средневековья, но все они потерпели крах, а миллионы жертв есть до сих пор.
У. Г.: Мы частично в ответе за эту ситуацию, потому что мы хотим быть их жертвами. Какой смысл винить этих людей? Нет смысла винить и самих себя, потому что это двусторонняя игра: мы играем в игру, и они играют в игру. Всё, что мы делаем, это играем в игры. Мы привыкли сами себя гладить по головке и уверять себя: «Бог на далёких небесах, а с этим миром всё нормально». Очень утешительно верить в то, что нам предстоит делать нечто экстраординарное в будущем. Что нам осталось, так это надежда; и мы живём в надежде и умираем в надежде. То, что я говорю, звучит далеко не многообещающе, но это факт.
В.: Мы продолжаем надеяться.
У. Г.: Это очень утешительно — надеяться, что будущее будет удивительным и непохожим на то, что было все эти годы. Но мы ничего не делаем для того, чтобы создать что-то новое.
В.: Нет, нет. Мы просто надеемся…
У. Г.: Это только перефразирование старого, мёртвого старого. Мы только даём новые названия и наклеиваем новые ярлыки. Но по существу это [религиозное мышление] не помогло и не поможет нам. Это не вопрос замены наших идей новыми идеями, наших мыслей новыми мыслями, наших верований новыми верованиями, так как структура веры в целом очень важна для нас. Мы не хотим освободиться от иллюзии. Если мы освобождаем себя от одной иллюзии, мы всегда замещаем её другой. Если мы отбрасываем или оставляем одну веру, мы обязательно заменим её другой.
В.: Тотчас же?
У. Г.: Тотчас же. Факт в том, что мы не хотим быть свободны. В наших проблемах виноват страх потерять то, что у нас есть, и то, что мы знаем. Все эти терапии, все эти техники, религии и тому подобное только увековечивают агонию человека. Людям очень утешительно верить, что каким-то образом, каким-то чудом их освободят от проблем, которые стоят перед ними сегодня. Отсюда нет выхода, потому как только мы сами несём полную ответственность за проблемы, которые создали для себя и других.
В.: Если мы создали проблемы, мы же с ними и боремся.
У. Г.: Да. Но мы не готовы принять тот факт, что то, что создало проблемы, не может само разрешить их. Для решения наших проблем мы используем то, что мы называем «мыслью». Но мысль — защитный механизм. Мысль заинтересована лишь в поддержании статус-кво. Мы можем говорить о переменах, но когда в самом деле приходит время что-то менять, мы не готовы к этому. Мы настаиваем на том, что перемены всегда должны быть к лучшему, и ни в коем случае не к худшему. Мы обладаем потрясающей верой в тот механизм, который создал для нас проблемы. В конце концов, это единственный инструмент, который имеется в нашем распоряжении. Но на самом деле он нам абсолютно не способен помочь. Он может только создавать проблемы, но не решать их. Мы не готовы признать этот факт, потому что это признание разобьёт самый фундамент человеческой культуры. Нам хочется замещать одну систему другой. Но вся структура культуры толкает нас по направлению к полному уничтожению всего, что мы построили с такой заботой.
Мы не хотим быть свободными от страха. Всё, что бы вы ни делали для освобождения от страха, как раз и увековечивает его. Есть ли какой-то способ освободиться от страха? Страх — это нечто, не подлежащее управлению мыслью; это что-то живое. И вот мы хотим надеть перчатки и попробовать коснуться его, поиграть с ним. Всё, что нам хочется, это только играть с ним в игры и порассуждать об освобождении от страха. Или пойти к тому или иному врачу, или практиковать ту или иную технику. Но в ходе этого мы на самом деле только усиливаем и укрепляем то, от чего пытаемся освободиться, то есть страх.
В.: Мы вкладываем всю нашу энергию в страх [освобождение от него], и тогда он растёт?
У. Г.: Если всё то огромное количество энергии, которое мы вкладываем в решение этой проблемы, высвободить — я говорю «если» — если бы высвободить её, тогда чего бы ты только не смог сделать? Но ты не можешь её высвободить. Если бы тебе посчастливилось оказаться в ситуации, которая освободила бы тебя от этого [страха] и эта энергия бы высвободилась, жить в этом мире стало бы очень легко и просто.
В.: Итак, мы живём в обществе, основанном на страхе. Даже наши учреждения — полиция, банки, врачи, страхование, всё, что мы создали, — всё это основано на страхе?
У. Г.: Да, на страхе. Но что значит освободиться от страха? Если этому страху придёт конец, ты падёшь замертво, физически! Это будет клиническая смерть! Конечно, ты и твой страх — это не две разные вещи. Утешительно верить, что ты и страх — это две разные вещи. Ты боишься определённых вещей или ты не хочешь, чтобы произошло то или иное событие. Ты хочешь быть свободным от страха. Это всё очень утешительно, но ты никак не можешь отделить себя от страха и ничего не можешь сделать, чтобы освободиться от него. Если закончится страх, «ты», каким ты себя знаешь, «ты», каким ты себя ощущаешь, прекратишься, а ты к этому не готов.
Очевидный факт: если у тебя нет проблемы, ты её создаёшь. Если у тебя нет проблемы, ты не чувствуешь, что живёшь. Так что решения, предлагаемые нам учителями, в которых мы очень верим, на самом деле не решения. Если бы они были решениями, то проблем вовсе не было бы. Если бы не было решений проблемам, даже тогда не было бы самих проблем. Нам хочется жить с этими проблемами, а если мы освободились от одной, мы создаём другую.
В.: Без проблем было бы скучно, не так ли?
У. Г.: Скука — это бездонная яма. Нет никакого способа освободиться от скуки. Вы любите свою скуку, хотя всё время пытаетесь освободиться от неё. Пока ты считаешь, что существует нечто более интересное, более важное, более значимое, нежели то, чем ты занимаешься, ты никак не можешь освободиться от скуки. Так она и продолжается. Если ты не занимаешь себя просмотром кино про ковбоев, ты можешь пойти в церковь или храм и помолиться или тебе, возможно, захочется послушать святого, чтобы он рассказал тебе всевозможные истории. Он продаст тебе какую-нибудь дешёвку: «Стой на голове, стой на плечах, делай то, делай сё» — и ты будешь в порядке.
Но главный вопрос, который никто из нас не хочет задавать: чего мы хотим? Живи ты в Голландии, в Америке или в Африке, где угодно, тебя на самом деле интересует погоня за постоянным счастьем. Это всё, что нас интересует. Все эти религиозные деятели, гуру и святоши, которые торгуют религиозным товаром, говорят нам, что есть некий способ обретения вечного и постоянного счастья. Но этого не происходит. Мы вкладываем нашу веру в них, это даёт нам надежду, и мы продолжаем делать это вновь и вновь. И мы живём в этой надежде. Но это не помогает нам получить то, чего мы хотим на самом деле, а именно, постоянного счастья. Постоянства не существует, не говоря уже о постоянном счастье.
Поиски постоянного счастья — это проигранная битва; но мы не готовы признать этот факт. Всё, что нам остаётся, — это моменты счастья и моменты несчастья. Если мы не готовы принять эту ситуацию и продолжаем требовать несуществующего постоянного счастья, мы обречены.
Это всего лишь вопрос желания пребывать в постоянном счастье, но эта потребность — враг нашего живого организма. Этот организм счастье совершенно не интересует. Его интересует только выживание. Чтобы выжить, живому организму необходимы сенсорные ощущения наряду с восприимчивостью чувств и нервной системы. Когда ты оказываешься в счастливой ситуации, ты говоришь себе, что счастлив; при этом обязательно есть потребность в том, чтобы это счастье продолжалось. И чем больше ты стараешься продлить это ощущение счастья сверх его естественной длительности, тем больше опасности для этой системы, которая заинтересована только в поддержании своей чувствительности. Итак, происходит борьба между твоей потребностью в постоянном счастье и потребностью тела поддерживать его восприимчивость. Тебе не выиграть эту борьбу; и всё-таки ты не готов сдаться.
В.: Воздействует ли медитация на тело?
У. Г.: Ты подвергаешь своё тело ненужной пытке.
В.: Тело страдает?
У. Г.: Да, тело страдает. Его не интересуют твои техники медитации, которые на самом деле разрушают существующую безмятежность. Это удивительно безмятежный организм. Ему ничего не нужно делать, чтобы пребывать в безмятежном состоянии. Но внедряя эту идею о безмятежном уме, мы приводим в действие своего рода борьбу, и эта борьба продолжается и дальше.