У. Г.: Да, какой человек вам нужен? Культура, общество, или назовите это как угодно, поставило перед нами модель совершенного существа, которое является моделью великих духовных учителей человечества. Но каждый из нас не может стать таким. Ты уникален по-своему. Ты никоим образом не можешь скопировать этих людей. Вот где мы создали огромную проблему для всего человечества.
В.: Эти люди хотят быть, как Будда…
У. Г.: Как Будда или как Иисус. Слава Богу, ты не можешь быть таким, как Иисус, потому что есть только один-единственный Иисус.
В.: Да, Вы правы.
У. Г.: В этом случае люди спасены от попыток быть такими, как Иисус. В Индии же Иисуса принимают также за одного из учителей человечества. Они говорят себе и другим, что Иисус даст тебе возможность стать Христом, а не христианином. Но это неприемлемо для христиан, потому что разрушает саму основу церкви; разрушает саму основу христианства. Если Христос был, вы вынуждены верить ему на слово, когда он говорит: «Я есмь путь и истина и жизнь; чрез Меня вы придёте к вечному Отцу». Это утверждение, высказанное им или же вложенное кем-то в его уста, положило основание всей церкви. Вы не можете освободить от ответственности церковных предводителей и винить лишь последователей в той плачевной путанице, которую и те и другие создали для нас.
Вся этическая культура и всё, что мы создали, чтобы управлять нами, порождено мышлением человека. Мы не готовы признать тот факт, что природу, возможно, интересует создание только совершенных видов, а не совершенных индивидов. Природа не использует никакой модели. Она создаёт нечто; потом она это разрушает и создаёт что-то ещё. Сравнительный процесс, присущий мышлению, по-видимому, отсутствует.
Итак, каким вы хотите, чтобы был человек? Вся этическая культура, построенная нами, чтобы сформировать действия человека, потерпела полный крах. Заповедь «Не укради» не помогла. Если вы хотите освободить человека от склонности к воровству, нужно найти какой-то другой способ, какими бы ни были причины, заставляющие вас освобождать его от этой склонности. Возможно, вам придётся изобрести лекарство, меняющее химический состав тех, у кого есть такие наклонности.
В.: Биотехнология выходит на арену…
У. Г.: Но есть также опасность, огромная опасность. Как только вы усовершенствуете генную инженерию и трансформируете людей химическими методами или генной инженерией, вы, конечно, передадите эти средства государству. Тогда государству будет очень легко контролировать людей, не прибегая к промыванию мозгов. Промывание мозгов занимает многие десятилетия и, может быть, даже столетия. Тот факт, что мы запретили убийство, не положил конец убийствам. Они лишь участились. Я вовсе не утверждаю, что если бы убийства не запретили, то их было бы меньше. Несмотря на запрет убийств, они учащаются. Почему так? Твой аргумент будет такой, что, если их не запрещать, будет больше убийств. Но меня такая логика ничуть не впечатляет. Почему убийства участились?
В.: Потому что в это вкладывают энергию.
У. Г.: Вы вкладываете в это энергию. Вот вы порицаете определённые вещи; у людей есть способы и возможности преодоления их…
В.: Не правда ли, что, когда мы противимся чему-то или пытаемся освободиться от чего-то, оно будет продолжать расти?
У. Г.: Мы не готовы признать это. Всё, что мы делаем, чтобы освободиться от проблем, созданных нами, лишь продлевает их.
В.: Но когда есть совершенствование…
У. Г.: Нет. Такое восприятие — враг этого тела.
В.: Это враг тела?..
У. Г.: Твои восприятия не интересуют тело. Оно не заинтересовано в том, чтобы учиться у тебя чему-то или что-то узнавать от тебя. Вся разумность, необходимая для выживания этого живого организма, уже есть в нём. Все наши попытки научить это тело или заставить его функционировать не так, как его запрограммировала природа, как раз и несут ответственность за эту борьбу, которая происходит. Идёт борьба между тем, что закладывает в нас культура и тем, что изначально присуще телу.
Тело знает, что хорошо для него. Оно может выжить и оно выживает уже миллионы лет. Его не волнует ваша загрязнённость или ваша экология, или то, как вы с ним обращаетесь. Что его заботит, так это его собственное выживание. И оно выживет. В этом нет никаких сомнений. Когда придёт время, оно, вероятно, выкинет всё это [вложение культуры] из этой системы. Это был бы счастливейший день для человечества. Этого невозможно достичь ни усилиями, ни волевым актом, ни с помощью учителя, который говорит, что есть способы и средства освободить тебя от мёртвой хватки твоих мыслей.
В.: Означает ли это, что учёным, которые приезжают на следующей неделе, нужно признать, что выхода нет?
У. Г.: Если бы они могли, они не давали бы никаких решений, ничего бы не предлагали. Выхода нет. Решение их проблем в том, чтобы принять тот факт, что выхода нет. И из этого [принятия] что-то могло бы выйти.
В.: Даже если понимаешь правильную или неправильную сторону дела…
У. Г.: Это не вопрос называния этого правильным или неправильным. Выхода нет. Всё, что вы делаете, чтобы выбраться из этой ловушки, которую вы сами и создали, только укрепляет её.
В.: Да, именно так.
У. Г.: Итак, вы не готовы признать тот факт, что вы должны сдаться. Целиком и полностью сдаться. Я не хочу использовать слово «отдаться», потому что оно обладает определёнными мистическими оттенками. Это состояние безнадёжности говорит, что из этой ситуации выхода нет. Любое движение, в любом направлении, на любом уровне уводит тебя от этого. Возможно, что-то может произойти там, мы не знаем. Но даже эта надежда, что что-то произойдёт, тоже всё-таки надежда.
В.: Итак, вы полностью сдаётесь?
У. Г.: Видишь ли, бросить что-то в надежде получить вместо этого что-то ещё, на самом деле не значит по-настоящему отказаться. Отказываться там не от чего. Сама идея о том, чтобы бросить что-то, отказаться от чего-то, исходит из надежды на получение чего-то взамен.
В.: Иногда случается, что, когда всё оставляешь, без каких-либо ожиданий, проблема решается автоматически.
У. Г.: Да. Это происходит со всеми теми, кто работает над какими-то математическими или научными вопросами. Изнурённые, они ложатся спать, это даёт некоторое время механизму, который в этом участвует, и вот ответ готов. Вы даёте компьютеру какое-то время, чтобы разработать решение для вашей проблемы. Он самостоятельно выдаёт ответ, но только если этот ответ есть. Если ответа нет, тогда на этом истории конец.
В.: То есть по сути это означает, что ты ничего не можешь сделать?
У. Г.: Ты ничего не можешь сделать; но ты на этом не останавливаешься. Все, кто говорит, что ты можешь что-то сделать, убеждают тебя, что выход есть.
В.: Но нельзя сидеть сложа руки. Так можно и в зомби превратиться…
У. Г.: Вовсе нет. Ты не можешь остановить движение жизни.
В.: Оно продолжается…
У. Г.: Ты не пытаешься направить движение жизни в каком-то определённом направлении, чтобы произвести какие-то особые результаты.
В.: То есть ты отпускаешь его? Очень сложно формулировать вопросы из-за проблем языка.
У. Г.: Наша структура языка такова, что ты никак не можешь быть свободен от дуалистического подхода к проблемам. Я не хочу использовать слово «дуалистический», так как оно, опять же, несёт религиозные коннотации.
В.: Какая связь между словами и реальностью?
У. Г.: Никакой. Нет ничего за пределами слов.
В.: Но есть воспоминания.
У. Г.: Память играет шутку сама с собой, потому что она говорит тебе, будто у тебя осталось нечто другое, нежели слова. Но тот факт, что ты помнишь что-то, происходившее между мной и тобой, означает, что воздействие слов переведено памятью, которая затем говорит тебе, что это [воспоминание] есть нечто, отличное от слов.
В.: Какой-то психолог сказал, что сфера памяти находится вне тела.
У. Г.: И я говорю о том же самом. Мысли находятся вне области тела. Я не думаю, что мозг имеет какое-либо отношение к творчеству. Мозг — всего лишь реактор и контейнер.
В.: Вид памяти?
У. Г.: Что такое память в конечном счёте? Никто не знает, что это. Ты можешь дать определение, как студент, изучающий психологию: «Память — это психическая реакция вызывания определённого объекта в определённом времени». Такое определение я когда-то вычитал в учебниках по психологии. Но это слишком глупое определение, поскольку никто не знает, что такое память или где она находится. Можно исследовать мозг после твоей смерти, после моей смерти. Но никакой разницы между мозгом гения и мозгом дебила не увидишь. Так что мы не знаем. Учёный предлагает какую-либо теорию. Можете наградить его Нобелевской премией. Потом появляется кто-то другой, разбивает его теорию и выдвигает другую. Каждый високосный год — новая теория.
В.: Ещё говорят о морфогенетическом поле.
У. Г.: Но это подразумевает, что вы можете что-то сделать с генами.
В.: Вы понимаете этот термин?
У. Г.: Конечно. Я кое-что знаю о морфогенетической теории. Вся мотивация, если можно так выразиться, за этим такова, что вы всё-таки хотите сделать что-то, изменить что-то. Все исследовательские проекты приспособлены к идее узнать что-нибудь о том, как работает память и как функционирует человеческое тело, чтобы затем можно было применить ваши открытия, которые вообще-то весьма ограниченны. Это [тема жизни, человеческого тела и памяти] настолько обширный предмет, что всё известное вам — лишь крохотная часть того, что есть. Вас интересует только то, как вызвать изменения.