едовали ей, поэтому не сговариваясь надели в день первой продажи лучшее, что у нас было. На Хохе блестели новые индийские джинсы, Тима облачился в явно фарцованную кофту с американским флагом на капюшоне, я выпросил у родителей разрешение один день поносить джинсовый костюм, с огромным трудом добытый на вырост в «Люксе». Даже Гудок и Макс, обычно занашивающие вещи до дыр, выглядели чисто и опрятно.
Накануне вечером мы разыграли диалоги, которые должны были помочь в общении с иностранцами.
– Hallo! Do you want balls?
– Three balls – one dollar.
– Good professional balls!
– No rubles, only dollars.
– I am from Moscow. My name is Alex, I am a Soviet pioneer.
– Thank you, good luck!
На всякий случай я дополнительно написал эти фразы на бумажке и раздал каждому. Труднее всего было Гудку и Руслику – первый изучал в школе немецкий, у второго иностранный язык ещё не начался. Учитывая, что в посольском городке рядом с нашим районом было представительство ФРГ, шанс нарваться на бюргера и найти с ним общий язык, конечно, был, но все-таки небольшой. Поэтому для ребят я предусмотрительно написал английские фразы русскими буквами.
Продавать игрокам шарики решили у той самой бойлерной, из которой в прошлом году удалось так удачно стащить слесарный ломик. Сразу же за забором начинались кусты, помогавшие оставаться незамеченными. В довершение всего этот участок поля находился за поворотом и плохо просматривался охраной.
Был солнечный день. Гольф-поле, залитое золотыми лучами, казалось идеально ровным. Мы по очереди перелезли через забор и залегли в кустах.
– Лежим тихо, смотрим в оба, – скомандовал Тима.
Но глаза и без этого были готовы лопнуть от напряжения. Мы всматривались в поле, как впиваются в линию горизонта моряки дальнего плавания, надеясь увидеть землю. Пока ждали игроков, неожиданно прилетел мячик. Сначала со стороны ресторана раздался едва различимый треск, затем приближающийся свист, и вот в нескольких десятках метров от нас мячик глухо приземлился около грина. Мы замерли. Каждый как будто осознал, что с этого момента нет обратного пути. Макс достал списанный военный бинокль (все-таки папа – подполковник пока ещё Советской армии) и начал внимательно изучать приближающиеся силуэты. Вскоре бинокль дошёл до меня.
Я увидел, что в нашу сторону шли четверо. Высокий, загорелый, при этом полностью седой мужчина шагал чуть впереди остальных и казался образцовым иностранцем. Поставь такого рядом с десятком, да что там, с сотней наших мужиков, вычислишь западную породу мгновенно и безошибочно. Даже если повернуть всю сотню спиной, снова не ошибёшься – иностранца выделяла особая осанка и качество блестящих, спадающих на шею длинных волос. За ним шёл человек попроще, в такой же дорогой, необычной для нас одежде, но более коренастый и круглолицый, было в нём даже что-то наше, славянское. На шаг позади шли две дамы. Одна, постарше, была с таким же приятным тоном кожи, как и у импозантного мужчины, и светлыми струящимися волосами. Вторая женщина была моложе и совершенно точно красивее первой, но при этом ярко накрашенная: чёрные брови, фиолетовые тени и красные губы. Она напоминала певицу группы «Мираж».
Я передал бинокль Тиме. Тот тоже долго изучал игроков и, когда они уже достаточно приблизились, прошептал: «Ну всё, пацаны, работаем!» Но тут возникло некоторое замешательство. Кому идти первым? В воздухе повисла пауза.
– Наверное, лучше на первый раз мы сгоняем с Поэтом вдвоём, – нарушил молчание Тима. – По старшинству. И по знанию языка.
Мы вышли на поле и быстрыми шагами двинулись в направлении иностранцев. Игроки заметили нас и замедлили шаг.
– Balls! Do you want balls? – начал диалог Тима и достал из кармана гольф-мячик. Я сделал то же самое.
– Ви видите, Виктор, они разгофаривают исключительно на инглиш, – с акцентом, но на понятном русском сказал импозантный дядя, повернувшись к спутнику. Тот при ближайшем рассмотрении оказался еще полнее и основательно запыхался. – Наферно, этот язик дейстфительно и есть эсперанто дфадцать перфого века.
– Оторвать бы им этот язык, спекулянты малолетние, – на чистом русском, да ещё с северным вологодским оканьем сказал пухлый. «Наш! Кагэбэшник!» – мысленно ужаснулся я, и душа ушла в пятки.
– А это ми сейчас проверим, – сказал иностранец, подмигнул сначала пухлому, потом мне и громко спросил: – How much?
– Three balls – one dollar, – невозмутимо ответил Тима.
– Yes, – подтвердил я.
Громкий смех раздался над полем:
– Какой же он спэкулянт, Виктор! Он продает ф три раза дешефле, чем его старшие товарисчи, у которих я иногда беру. Да и ты сам, помнится, брал у них, когда утопил три мяча в прошлий рас. Он – дэмпинг-мэн, или как это будет по-фашему?
Кагэбэшник, недовольный упоминанием собственной нечистоплотности, надулся, но с большой неохотой все-таки ответил:
– Дурак. По-нашему это называется дурак!
– Ну што ты, Виктор, не обижай малишей. Идите сюда. А ти, – иностранец кивнул в мою сторону, – ти тоше продаёшь по такой тсене?
– Yes, – ещё раз сказал я.
– Сколько фам лет? – спросил он.
– Ten, – прошептал я.
– Eleven, – ответил Тима.
– Ви учитса в скул?
– Да, я в шестом, а он – в пятом, – перешёл на русский Тима.
– А знаешь ли вы, какая страна стала больше ф прошлом году? – продолжал он расспрашивать.
– Germany, – внезапно вспомнил я.
– Да, малыш! Как ше приятно, што ты это знаешь! Это мой фатерлянд! Вот видишь, Виктор, он не только не спекулянт, но и смишлионий ученик, – повернулся тот к сопровождающему.
Кагэбэшник, кажется, стал более приветлив и даже улыбнулся.
– Виктор, шестность и ум заслущивают поощрения. – Он порылся в поясной сумке, отсчитал несколько купюр, разделил по две и сунул в карманы мне и Тиме. Сам же раскрыл сумку шире, показывая взглядом: – Клатите сюда!
Мы положили в сумку шесть блестящих гольф-мячиков. В этот момент к нам подошла одна из женщин, та, которая была постарше. Она потрепала меня по голове и протянула сосательную конфету на палочке. Из американских фильмов, которые уже начали показывать в школьном кинозале, я знал, что это чупа-чупс. Такая же конфета досталась Тиме.
– Thank you, miss, – осмелев, поблагодарил я.
– Дуйте отсюда уже, засранцы, сейчас охрана вас засечёт, – прошипел нам снова ставший злобным круглолицый кагэбэшник.
Другого предложения нам не требовалось, мы моментально развернулись и сорвались с места. Подумав на бегу, что уходим мы не очень культурно, я обернулся и крикнул смотревшим нам вслед игрокам: «Good bye! Good luck!» Иностранец с женщиной улыбнулись и синхронно помахали.
Запыхавшись, я нырнул в кусты, но Тима тут же поднял меня и скомандовал:
– Быстро через забор, оставаться на поле опасно.
Остальные побежали за нами. В ближайшем дворе сели на лавочку.
– Ну, показывайте, – прозвучало хором.
Мы достали из нагрудных карманов большие, непохожие на советские купюры. Каждому из нас немец дал по два доллара.
Два ящика амаретто
Выходя во двор, мы каждый раз отправлялись на поиски чего-то нового. Даже если нам казалось, что нет уголка в соседних дворах, которые бы ты не облазил вдоль и поперёк. Чердаки панельных домов, пахнущие горячими трубами и голубиным помётом, сырые подвалы с крысиными дорожками и свисающими с потолка сталактитами. Помойка тоже была нашим местом силы, где можно было найти всё что угодно, например, вытащить из контейнера старый телевизор и со всего размаха бахнуть его кинескоп или найти разделочные доски и весь день играть с товарищем в большой теннис.
Если на районе начиналась стройка, она безоговорочно становилась центром притяжения. Где ещё раздобудешь такую важную вещь, как стекловата. Польза её сомнительна, вред очевиден, но почему-то набрать полные карманы стекловаты всё равно считалось круто. И пускай потом все руки в мелких, колючих осколках и накатывает мучительный, долго непроходящий кашель.
Ещё круче было найти и «прихватизировать» строительные патроны. Те самые, серенькие, с красной головкой. Их обладатель автоматически повышал свой дворовый статус до предпоследнего уровня. Потому что последний – это когда у тебя есть машинка на радиоуправлении. Легче всего было поставить патрон на асфальт и дать по нему сверху кирпичом. Конечно, тоже украденным на стройке. Или бросить несколько патронов в костёр. В отличие от боевых патронов, использовать строительные было относительно безопасно. Взрывы тревожили костёр, угли разлетались в разные стороны, но, как правильно заметил Шкура, головешки – не пули.
Если не нашёл строительные патроны, не беда, это взрывному делу не помеха. Ведь на стройке всегда можно найти дюбели. Важнейшая особенность дюбеля – наличие ограничительной шляпки, напоминающей юбочку у поганки. Благодаря ей можно было сделать взрыв абсолютно из ничего. Дюбелем с помощью кирпича выдалбливали в асфальте небольшую дырку как раз до ограничительной муфты. Затем счищали в углубление серу с нескольких десятков спичек. Ставили дюбель сверху, примеривались и бросали сверху кирпич. Хорошо, если успеваешь закрыть уши. Проведение взрывных работ в вечернее время добавляло к звуковому ряду неплохой визуальный эффект. Нет, так мы в то время не говорили. «Зыкинская вспышка получалась» – так правильнее.
Но чемпионом по вспышкам были салютины. Несколько раз в год – 23 февраля, 9 мая, 7 ноября, а потом вместо этого в День России – на Воробьёвых горах давали салют. На следующее утро со всех окрестных районов на крутые склоны правого берега Москвы-реки стекались пацаны. Старшие говорили, что раньше на это время даже объявляли «салютное перемирие»: если между районами велась «война», боевые действия на время сбора салютин останавливали.
Салютина, не догоревшая во время залпа и упавшая на землю, могла быть заново подожжена и отправлена в небо. Ради этого и шастали по лесистым склонам подрастающие любители фейерверков. Внимательно смотрели под ноги, стараясь обнаружить в траве серый квадратик размером чуть больше кусочка сахара. Насобираешь таких полные карманы и быстрее бежишь к себе на район, ожидать наступления сумерек.