ль. Вы как хотите, а я буду пить из крышечки!
– А что, неплохая идея, – задумчиво ответил Тима, рассматривая только что открученную от бутылки крышку.
– Держи. – Он дал крышку Максу и аккуратно налил в неё до краёв ароматную жидкость из бутылки.
Макс медленно поднёс её ко рту, выдохнул, как это делали перед глотком «Столичной» все дворовые мужики, и выпил.
– Ну что? – спросили мы почти хором.
– Горло жжёт, но не сильно, – ответил Макс. – А так вкусненько.
Когда очередь дошла до меня, я почему-то зажмурился. Несмотря на летний день напиток оказался прохладным и совсем не похожим на привычные колу или «Тархун». Ощутив терпкий привкус спирта, я подумал, что становлюсь на один шаг ближе к взрослой жизни.
Выпив по три крышечки, мы решили остановиться. Кто его знает, как отреагирует на алкоголь не привыкший к нему организм. Вдруг мы станем сильно пьяными и, придя домой, не сможем незаметно юркнуть в кровать, чтобы не спалиться.
– Заныкаем бутылку здесь, – сказал Тима. – Вдруг развезёт и нарвёмся на ментов, а она у меня под футболкой.
Стало понятно, что мы не знаем, чего ждать, и побаиваемся возможного эффекта. Выйдя из подъезда, сели на лавочку.
– Ну что, пацаны, есть приход? – по очереди спрашивали мы друг друга.
Я посмотрел на огни возвышающегося невдалеке уличного фонаря и мне показалось, что он расплывается, мало того – двоится.
– Кажется, у меня всё поплыло, – с волнением сказал я.
Несильно похлопал себя по щекам, а потом долго тёр глаза. Снова посмотрел на фонарь, теперь он был виден чётко. «Наверное, показалось», – подумал я про себя, но внутренне хотелось поддержать интригу, и я соврал, что у меня по-прежнему двоится в глазах:
– А вы как? Неужели ничего не чувствуете?
– Почему не чувствуем, у меня уже давно всё кружится, – слишком чётко для пьяного протараторил Хоха.
– А у меня вообще ноги ватные, кажется, я не смогу встать, надо отсидеться, – рассказал про свои ощущения Макс.
Около часа мы сидели на лавочке, то ли действительно ощущая эффект от небольшой дозы ликёра, то ли убеждая в этом себя и друзей. Вскоре окончательно стемнело, пришло время возвращаться домой. Открыв входную дверь, я быстро прошмыгнул мимо родителей в свою комнату, чавкая жевательной резинкой. Им точно не следовало знать о моём новом жизненном опыте.
За неделю мы постепенно допили бутылку – ходить в «бар на крышу» стало одной из традиций этого лета. Но открывать новую уже не хотелось, она пару лет так и пролежит в тайнике, пока однажды не пригодится снова при совсем других обстоятельствах.
Через две недели мы постучались в палатку около остановки.
– Здрасьте, есть два ящика амаретто, Италия. Без двух бутылок. Возьмёте? – выпалил Тима продавцу палатки.
– Сколько? – осмотрев нас с ног до головы, спросил южанин, перекатывая зубочистку из одного угла рта в другой.
– Триста тысяч, – выпалил Тима.
– Покажите товар, – спросил мужик и выплюнул зубочистку на пол.
Тима достал из-за пазухи бутылку.
– Ща, – сказал продавец и зашёл в палатку.
– А что, фирма, не палёнка, – долетали до нас обрывки фраз через приоткрытую дверь.
– Итого шестнадцать бутылок? – спросил он, появившись снова.
– Да, – закивали мы в унисон.
– Кому-нибудь ещё предлагали? – продолжал интересоваться бизнесмен новой волны.
– Нет, вы первые.
– И не предлагайте, – сказал южанин, протягивая Тиме бутылку. – Сто пятьдесят на руки прямо сейчас, если быстро всё принесёте. Это хорошие деньги для таких пацанов как вы. Тем более вы это где-то спёрли и вполне можете нарваться на хозяина товара в одной из соседних палаток.
Мы не стали торговаться и, быстро достав из тайника коробки, понесли их в палатку. Главное было – не встретить старших пацанов, иначе можно было остаться и без амаретто, и без денег.
– Офигеть, покажи, дай потрогать, – облепили мы Тиму, когда он вышел из палатки с деньгами.
– Подождите вы, здесь полно лишних глаз, пошли делить в подъезд.
Каждому из нас досталось по восемнадцать тысяч рублей – внушительная по тем временам сумма. Импортный шоколадный батончик стоил полторы, кола – тысячу, жвачка – и вовсе триста рублей. Мы старались экономить, но всё равно шиковали почти месяц. По двору ходили слухи, что наша компания где-то подняла очень хорошие деньги. В принципе так оно и было. В подвал-бомбоубежище мы больше никогда не заходили, мыслей стащить оттуда ещё что-нибудь не возникало. Воровство не было нашей целью, просто так получилось.
Одинокий ботинок
Дворовый пацан начала 90-х всегда находился в поиске. Всё необходимое для игр на улице можно было найти или «стырить», на худой конец, отобрать у младших, а потом обменять на что-то более нужное. Дворники, сторожа, грузчики – наши главные визави тех лет.
Оружие для игры в войнушку тоже делали сами. Суровые дети перестройки не признавали пластиковых пистолетов. Чтобы сделать качественное оружие, требовались: пластиковая трубка для изоляции кабеля диаметром с палец, спичечный коробок, изолента, напальчник. Рецепт: отрезаем фрагмент трубки длиной около 30 см, снизу туго приматываем к нему изолентой спичечный коробок – это ручка. На один из концов трубки натягиваем напальчник, фиксируем его изолентой. Осталось зарядить оружие рябиной и приступать к поиску огневой позиции. Если ты коварный, заряжай сухим горохом.
Рогатка тоже могла пригодиться, но точность и кучность стрельбы у этого оружия предков не подходила для изменившихся условий. Мы оставляли её любителям погонять ворон.
Чтобы тебе самому не прилетело, нужно было соорудить качественное укрытие. Фортификация увлекала нас основательно. Первым делом в ход шли большие картонные коробки от бытовой техники. Потом пенопласт, фанера, ветки и доски, наконец. Опытный дворовый боец строил себе из подручных материалов несколько укреплений в разных концах квартала. Там сидели в долгой засаде, туда неслись под градом стрел и рябины, спасаясь от погони.
Вот промелькнуло это важнейшее для тех лет слово – пенопласт. Каким же незаменимым атрибутом нашей жизни был этот продукт химической промышленности. Во-первых, пенопласт можно было тереть о стену и об асфальт. Исходящий при этом звук не имеет точного определения, словно на раскалённую спицу медленно наматывают твои нервы. Изводить друг друга скрежетом пенопласта было любимым нашим занятием. Во-вторых, он прекрасно крошился. Разломил пенопласт о голову ближнего, да ещё успел потереть о волосы – и товарищ оказывался обильно припорошённым искусственным снегом, от которого очень трудно очиститься. Наконец, пенопласт прекрасно горел. О, этот запах горелого пенопласта, эти чёрные ручьи расплавленного химиката, с которым мы гонялись друг за другом, чтобы засифачить одежду. И хорошо, если капнет на куртку или брюки, а если на кожу, то не избежать ожога.
Круче всего было плавать на пенопласте по озеру. На удачу, рядом была стройка, где бесхозно лежали брикеты пенопластового утеплителя, покрытого тонким листом металла. Чтобы раздобыть их, идти надо было под прикрытием темноты, соблюдая меры предосторожности. Но мы всегда возвращались с добычей.
Где вода, там скрывается опасность. Несколько жителей нашего двора навсегда остались на глубине озера. Безутешно оплакивал двор Игоря, старшего брата мелкого Толика. Тот ушёл погулять, а с прогулки его вернули водолазы. Помню, я стоял на балконе, пока внизу тянулась траурная процессия. Под руки вели бледную мать в чёрном платке. А Толик храбрился, старался не плакать, но с тех пор стал каким-то отрешённым. Через год среди белого дня под окнами ресторана утонул Шило с железными зубами.
Но вода манила. На ближайших прудах мы, словно настоящие флибустьеры, устраивали нешуточные баталии. Брали с собой целый арсенал: китайку с окрестных яблонь, моток верёвки, палки-копья, картонные щиты, рябиновые пистолеты. Выходили из «портов», расположенных на противоположных берегах. Сближаясь, «фрегаты» ощетинивались оружием, начинался массированный обстрел друг друга из всех стволов. Кинуть с плота яблоко или грушу – целое искусство, резкое движение нарушает равновесие, и можно не только промахнуться, но и перевернуть собственный корабль. Некоторые из нас комбинировали точность и аккуратность, достигая небывалых высот. Но бывало, что все дружно падали в воду, иногда от неумелых действий кого-то из своих, но чаще под градом точных залпов или от мощного тарана противника.
Как-то много позже я случайно встретился с одним из участников нашей дворовой компании.
– Ты знаешь, – сказал он, – я только в прошлом году научился плавать.
– А как же ты катался с нами на плоту? – поразился я.
– Плыл и молился, чтобы нас не перевернуло. Не мог уронить лицо перед пацанами и остаться на берегу, – признался товарищ.
Однажды Макс предложил:
– Ребзя, давайте сегодня сплавимся по Сетуни до самого устья и выйдем в Москву-реку.
Тёплое летнее утро располагало к приключениям. Такой сплав был нашей давней мечтой, но останавливало большое количество бурных порогов, образованных упавшими деревьями и бытовым мусором. Я вслух взвесил плюсы и минусы:
– Плот стоит на старице Сетуни, мы легко его перетащим. Погода хорошая. Вода уже прогрелась. Правда, «корабль» у нас сейчас маленький и с трудом выдерживает двоих, а нас трое.
– Не беда, – загорелся идеей третий участник нашей компании Шкура, – один может бежать по берегу, а двое в это время будут плыть.
Выход в плавание запланировали на завтра. Условились никому не говорить и лишних с собой не брать: так часто бывает в детстве, когда внезапная совместная идея сколачивает из случайных спутников крепкую команду. Ночью я плохо спал, ворочался, а когда проваливался в сон, представлялось, как нашу хрупкую посудину на Москва-реке таранит огромная баржа.
Начать сплав решили в том месте реки, где русло искусственно выровняли, не было поворотов и порогов. Стащили с Максом плот на воду, не без труда на него запрыгнули. Плыть по речной воде оказалось не сложнее, чем по глади озера, только периодически прибивало то к одному, то к другому берегу, приходилось с большим усилием отталкиваться длинными палками.