Сначала они сняли с пустыря верхний слой почвы и увезли в неизвестном направлении. «По ходу фонит», – перешёптывался напуганный недавней чернобыльской катастрофой микрорайон. Некоторые даже выходили на пустырь с дозиметром, но он ничего не показал. Вереницы импортных самосвалов работали с утра до вечера, темпы стройки настолько восхищали привыкших к советскому долгострою граждан, что на земляные работы ходили смотреть, словно в кино. Когда дело было сделано, настала очередь укладывать новый грунт, оказавшийся отборным мелкозернистым чернозёмом. Сначала его сваливали в большие кучи по периметру пустыря и развозили по полю юркими тракторами, но с наступлением темноты к холмам стала выстраиваться очередь из дачников и любителей комнатных растений. Через пару дней «ходить за шведской землёй» было любимым развлечением местных, а ещё через неделю начали приезжать люди со всей Москвы. Шведы изменили тактику: теперь самосвал сбрасывал грунт сразу в нужное место. Ручеёк любителей чернозёма пересох.
Когда грунт был насыпан и утрамбован, за несколько дней поле покрылось паутиной пластиковых труб – не сбавляя темп, шведы налаживали систему полива. Через каждые 50 метров монтировали поливочный фонтан, который в будущем автоматически поднимался из-под земли и, вращаясь, поливал траву вокруг себя. Рядом с поливочной сразу же закладывалась дренажная система.
Однажды утром к пустырю выстроилась длинная очередь из фур со шведскими номерами. Внутри лежали свёрнутые в огромные рулоны зелёные ковры. Это был дёрн – слой земли с уже пророщенной газонной травой. Рулоны выкладывали на чернозём, как кладут линолеум на кухне. Буквально за месяц поле стало идеально ровным. Это было последнее чудо из доступных нашему вниманию, поскольку следующим этапом началось строительство забора.
– Посмотрели и буде. Так и я Германию посмотрел, одним глазком, – говорил сосед-ветеран. – Много нельзя, а то запрос появится.
Строительство гольф-клуба в нашем районе стало главным событием десятилетия. Только вход сюда местным жителям отныне был строго запрещён. А мы, получается, проникли. Хлёсткий удар совсем рядом был тому лучшим доказательством. Над нами со свистом пролетел мячик, затем раздался глухой всплеск – на ровной глади озера вырос и тут же осел тонкий фонтанчик.
– Shit! – раздалось буквально в нескольких метрах от нас.
Мы с Максом, не сговариваясь, присели, опустив люк и оставив лишь небольшую щель для обзора. Английская речь звучала совсем близко. Вскоре раздался второй щелчок, на этот раз мяч пошёл значительно левее и лёг на траве совсем близко от ярко-жёлтого флажка.
– Good! – одобрительно хмыкнул другой голос.
Ещё один удар, и мяч вновь поднял фонтанчик – на этот раз песчаный. Двое в синих шортах и белых теннисках, непринуждённо разговаривая, удалялись в сторону флажка. За собой они катили двухколёсные тележки с полным набором клюшек.
Мы собрались на подземное совещание. Оказалось, что путь длиной в километр наша компания преодолевала более полутора часов. Учитывая усталость, на обратную дорогу нужно было закладывать не менее двух. За это время основательно стемнеет, наше долгое отсутствие во дворе заметят родители, тогда не избежать скандала. Дожидаться темноты здесь и бежать с поля под покровом сумерек – не вариант по той же самой причине.
– Мы хотим домой, нам страшно, – заплакали мелкие.
– Выбора нет, подождём, когда рядом с нами не будет игроков, и побежим, – предложил Макс.
– Ты забыл, как охраняется поле? – спросил я.
По району давно гуляли страшилки про бойцовских собак, стороживших периметр, и охранников с электрошокерами, передвигающихся по полю на быстроходных квадроциклах. Символом поля был «человек-свисток» – удивительно смекалистый русский дед, вооружённый свистком, резиновой дубинкой и великолепным чутьём всегда оказываться именно в том месте, где перелезают забор.
– На нашей стороне эффект внезапности, – поддержал Макса Тима. – Никто не ожидает, что мы вырастем из-под земли. Правда, бежать придётся через всё поле. Ближе к нам тоже есть забор, но там рабица, сетку так просто не перелезешь. Пятьсот метров идеального газона – неужели не добежим? Они опомниться не успеют.
Адреналин ударил в голову, в ушах зашумело. Значит, бежать. Решили, что первым пойдёт Тима, за ним Макс, потом я. Хоха замыкает и смотрит за мелкими.
– Вы скорее всего отстанете, – Хоха повернулся к Славику и Руслику, – мы первыми будем у забора и поможем перелезть. Если в итоге вас возьмут на поле, не беда, скажете, что старшие ребята заставили идти с ними. А вы только первый класс окончили. Поругают и отпустят.
Я поднялся по лестнице, чуть выглянул из полуоткрытого люка и осмотрелся. Впереди удалялась компания игроков, далеко перед ними сливался с горизонтом электрокар, со стороны дальнего забора никого не было.
– Через три минуты можно бежать, – прошептал я вниз и тут же ощутил, как налились свинцом и отяжелели ноги.
Я, Макс и Тима встали на лестнице сразу же под люком, для мощного рывка всей команды нужно было окончательно сбросить его набок. Остальные выстроились в очередь перед лестницей.
– Раз, два, три, – скомандовал Тима, и мы рванули наверх чугунную крышку – Хоха плечом, а я рукой.
Отбросили люк в сторону и побежали. Я почти сразу увидел за холмом не замеченных нами игроков, которые с удивлением повернули головы в нашу сторону. Видел, как встали из-за столов и уставились на нас гости ресторана, как подошли к перилам балкона официанты в белоснежных рубашках. Посреди залитого солнцем оазиса, мимо элитного ресторана, по земле, на ближайшие 50 лет принадлежащей Её Величеству Королеве Шведской, в грязной, разорванной от подземных путешествий одежде, с пыльными волосами и перепачканными лицами бежали советские школьники. Бежали так, как проносятся аборигены бразильских фавел по фешенебельному кварталу Рио-де-Жанейро или как дети крепостных крестьян сломя голову летели с ворованными яблоками по барскому саду. Мы неслись по островку западной жизни к бетонному забору, чтобы, перемахнув через него, навсегда вернуться в мир пыльных дворов и серых пятиэтажек, переполненных помоек и пустых прилавков, мир, такой далёкий от этого зазеркалья, но близкий сердцу.
Дыхание начало подводить, когда до спасительных деревьев оставалось совсем немного. Мелкие уже порядком отстали, и тут я заметил, как от помещения за рестораном рванул в нашу сторону синий квадроцикл с двумя охранниками.
– Поднажмём! Охрана! – из последних сил крикнул я, и тут же они полностью покинули меня, в глазах потемнело, ноги подкосились.
Неимоверным усилием воли я заставил себя пробежать ещё несколько шагов и очутился среди деревьев. Чуть впереди бежал Тима, Макс немного отстал. Близость цели придавала сил, каким-то чудом все мы, хватаясь за кусты, ветки и торчащие из земли корни, смогли забраться наверх, к забору. Макс заметил недавно упавшее на забор дерево. Обхватив его руками и ногами, впиваясь ногтями в сочную весеннюю кору, как и несколько часов назад в сухую штукатурку изоляции, мы карабкались навстречу спасению. Квадроцикл остановился внизу в тот момент, когда Хоха помогал мелким подтянуться на забор. Охранники в чёрной облегающей форме и бейсболках с длинными козырьками, вооружённые резиновыми дубинками, бросились в погоню, но было поздно. Мы по очереди прыгнули на родную землю и упали на спину, оставаясь лежать с широко раскинутыми руками. Через несколько минут я услышал охрипший голос Макса:
– Твою ж ты мать, я спрыгнул прямо в собачью какашку!
– Я тоже, – грустно отозвался Хоха. – Новые кроссовки.
– Это Родина, сынок, – подвёл итоги дня Тима, и все засмеялись.
Мячик за полцены
Бизнес. Это слово было самым популярным в 92-м. Устаревшее «фарцовщики» навсегда осталось в брежневском застое, а модное «кооператоры» утащила за собой на свалку истории рухнувшая вместе со страной перестройка. Теперь только чёткие бабки: ты – мне, я – тебе. Бизнесом занимались все. Даже бомжи, сдавая бутылки, считали, что открывают собственное дело. Мы, кстати, начинали тоже с этого. На смену бутылкам пришла продажа яблок, сбыт всякого хлама на Тишинском рынке. Нам постоянно хотелось большего.
С появлением гольф-клуба мячик для игры неожиданно стал самой ходовой валютой на районе. Пацаны так и говорили: «меняю на мячик», «за это я бы и мячика не дал», «дело мячика не стоит». Как рубль и копейка, мячики подразделялись на обычные и ценные, рэнчи и профессиональные. Рэнчи получили своё название от надписи «Super range» – это были тренировочные мячи, которые использовали для отработки дальних ударов. Если такой распилить по кругу лобзиком и, словно с апельсина, снять плотную каучуковую кожуру, найдёшь внутри не менее плотное крупное ядро. Прыгает оно не хуже и не лучше, но, лишённое защиты, запросто может треснуть. Другое дело – шарик профессиональный. Если его распилить, сначала снимешь плотный слой обмотки из переплетённых между собой резинок, а под ними увидишь маленькое и очень прыгучее ядрышко. Ударишь таким со всей силы об асфальт – оно вполне может запрыгнуть на крышу девятиэтажки. Запустишь в подъезде – минуту будет метаться между этажами.
И все-таки главная ценность гольф-мячика определялась не его прыгучестью. Когда под напором общественности руководство гольф-клуба согласилось по вечерам пускать советских граждан на поле, зародился самый оригинальный бизнес: старшие ребята начали продавать утерянные мячи игрокам. Рэнчи были никому не нужны, зато профессиональные охотно брали по курсу «один шарик – один бакс». «“Капитал” Маркса полностью реализован в СССР», – шутили старшеклассники.
История умалчивает о том, кто первым решился продать мячик игрокам-иностранцам. Но с самого открытия гольф-клуба местные пацаны смекнули, что найденные мячики можно не только менять на дорогие и интересные вещи или устраивать с ними во дворах турниры, когда в роли флажка выступает палка с вымпелом «Мир, труд, май!», оставшимся от первомайской демонстрации, а клюшкой служит изогнутая железная труба. Мячики ещё можно с успехом продавать гольфистам прямо на поле. Стоимость профессионального мячика в автомате у ресторана – два доллара, значит, с рук игроки с радостью купят за один. Наверное, именно так работала логика первопроходца, который это придумал.