— Не надо!
— Почему? — удивился Ференц. — Я знаю этого товарища. Сознательный. Хотя и беспартийный.
— Да, но совсем необстрелянный. А нам нужны умелые, выдержанные солдаты.
— Хорошо, согласен.
Они стали просматривать список дальше.
Гомбаш не открыл Ференцу истинной причины, почему он не захотел взять Прозорова с собой в Айгу. Как не открыл бы и самому Прозорову. А причина была в том, что Гомбаш усомнился в его стойкости. Ведь отдал белогвардейцам винтовку — не вырвали из рук, отдал…
Закончив с Ференцем отбор людей, Гомбаш пришел в класс, где спал его взвод, чтобы потихоньку, не будя всех, поднять одного за другим выбранных для отправки в Айгу.
Но когда Гомбаш разбудил первых двух-трех бойцов, Прозоров поднялся, тихо спросил:
— Куда вы их посылаете?
— Отправляюсь с ними в Айгу.
— Там бой? Возьмите меня!
— Все не нужны.
— Но меня-то вы можете взять!
— К сожалению, нет.
— Почему?
— Там нужны самые испытанные солдаты.
— Но я умею стрелять. Я уже был под пулями!
— Нет, нет…
— Не доверяете?
В ответ Гомбаш только сделал знак глазами, и Сергей спохватился: незачем другим слышать их разговор. Огорченный, он вернулся на свой тюфяк, с головой укрылся шинелью, сделал вид, что спит. А сам слушал, слушал, как тихо ступает между спящими Гомбаш, шепотом будит выбранных, те встают, собираются, уходят…
А через час, когда взошло солнце, по однопутной ветке, соединяющей Ломск с узловой станцией Айга, катил из города паровозик серии ОВ, в обиходе называемый «овечкой», таща за собой два товарных вагона. В них разместился наскоро сформированный отборный отряд. Бежали мимо по сторонам веселые березнячки, одетые свежей, нежно-зеленой листвой. Временами, в ложках и овражках, где пониже, посырее, белой пеной клубилась буйно цветущая черемуха, а там, где с бойким стукотком колеса пробегали по однопролетным мостикам, переброшенным через ручьи и речушки, вьющиеся меж крутых берегов с каменными осыпями, на густотравных заливных луговинках оранжево светились крохотными костерками вестники начала лета — таежные тюльпаны, что за свой цвет, схожий с цветом пламени, любовно зовутся в Сибири огоньками.
Еще не было видно за вершинами деревьев только что взошедшего солнца, лежали под березами синеватые тени. Можно было легко представить, как тихо сейчас в лесу, если его покоя не нарушает шипение паровоза и перестук колес по рельсам. И трудно было вообразить, что где-то, не так уж далеко — возле Айги, может быть, в таком же березнячке стучат выстрелы, идет бой…
Только сейчас, стоя у открытой двери теплушки и опираясь на перегораживающий ее брус, глядя на проносящийся мимо безмятежный березняк, где меж ветвей плывут, мгновенно тая, клочья паровозного дыма, Гомбаш, до последней минуты, пока не тронулись, поглощенный своими командирскими заботами, наконец отвлекся от них, залюбовавшись тем, что видят сейчас его глаза. Как-то странно получалось: около двух лет он в Ломске, а за все это время почти не бывал за городом — только однажды, зимой, выходили в пригородный лес на заготовку дров, но на ужасном сибирском морозе и в тяжком труде, когда по пояс в снегу приходилось пилить неподатливые стволы, а потом обрубать сучья, было не до любования природой. А вот в эти минуты, когда пришла, пусть ненадолго, дорожная отрешенность от дел и тревог, оставшихся позади, и тех, что ждут, Янош, как завороженный, смотрел на бегущий назад лес и думал, что в этот самый час там, в Ломске, его Олек еще, наверное, спит, что уснула она, вероятно, с мыслями о нем, а когда проснется — эти мысли снова придут к ней, будут с нею неотлучно. Она очень встревожится, когда узнает, что он отправился в Айгу. Забежать попрощаться не было минуты… Когда теперь удастся увидеться? Те, кого послали на помощь Советам в соседние города по Сибирской магистрали, так и не вернулись, их кружит в вихре боев, неизвестно, что с ними… Что ждет впереди? Хорошо, что Олек осталась в Ломске, не пошла со своими товарищами-красногвардейцами. А ведь хотела. Наверное, ей поручили другое дело. Как хотелось бы, чтоб она все время была рядом — в радости, в беде, в покое, в тревоге. Но конечно, конечно, лучше всего знать, что ей не угрожает ничто…
Кто-то встал рядом с Гомбашем у перекладины. Он обернулся: Ференц.
Приблизившись вплотную, так, чтобы его слышал один Гомбаш, Ференц сказал:
— Скоро Айга. Может быть, сразу в бой. Если со мной что-нибудь случится, вы принимаете командование.
— Хорошо, — ответил Гомбаш. — А у меня к вам просьба: если случится что-нибудь со мной, побывайте у моей жены и расскажите ей все.
— Э, товарищ Гомбаш! Надо думать о победе, а не о смерти.
— Да, но вы же сами сказали — если что-нибудь случится…
— Это другое дело. Я обязан позаботиться о замене…
Лес, что тянулся обок линии, поредел, мелькнули серые бревенчатые амбарчики, проплыл возле самого пути открытый семафор, под полом громыхнуло: первая станционная стрелка.
— Айга!
Бойцы вставали, теснились в дверях теплушки.
Едва состав остановился возле одноэтажного деревянного, выкрашенного в казенный желтый цвет здания вокзала, к теплушке, из которой первым на перрон спрыгнул Ференц, подбежал красногвардеец в железнодорожной замызганной фуражке, с винтовкой без штыка и без ремня, которую он неловко, одной рукой, держал под мышкой.
— Товарищ командир? — сразу выделил он Ференца среди остальных. — Товарищ Рыбин ждет вас!
Красногвардеец привел Ференца в помещение телеграфа, где Рыбин в своей неизменной кожаной куртке разговаривал по полевому телефону. Завидев Ференца, он бросил в трубку:
— Так сообщайте каждый час! — И поднялся навстречу: — Ну, хорошо, что прибыли! В самое время!
— Какова обстановка? — спросил Ференц.
— Скверная! — вздохнул Рыбин. Он показал на молчавший телеграфный аппарат, на груду спутанных лент возле него. — Ни с одной станцией по линии на запад уже нет связи. С востока, из Воропаева, это последняя станция перед Айгой, только что передали — вот.
Рыбин взял ленту, лежавшую на краю стола, привычно пробегая взглядом по точкам и тире, прочел: «Айга большевистскому командованию точка сопротивление превосходящим силам порядка бесполезно точка предлагаю сдаться сложить оружие сохранить исправным готовым передаче распоряжение чехословацкого командования весь подвижной состав точка противном случае приму самые суровые меры комендант станции Воропаево капитан Богушичек». А вот еще. Рыбин взял со стола другую ленту: «Начальнику станции Айга точка категорически запрещаю выполнять какие бы то ни было распоряжения большевистских властей за сохранность подвижного состава и пути отвечаете головой запятая исполняйте приказы только чехословацкого командования» — и опять подпись того же любезного капитана Богушичека. Хозяевами себя уже чувствуют у нас…
— Какие наши силы между Айгой и Воропаевом?
— Верстах в шести отсюда есть мост через речушку. Однопролетный. Перед ним наш последний заслон — набрали из разбитых отрядов штыков тридцать. И один пулемет. Надо бы подготовить мост к взрыву, да рвать нечем. Облили мазутом. Если не смогут удержать — подожгут.
— Мы идем туда?
— Нет. На восток я направил наш бронепоезд. Ваш отряд займет позиции на западном направлении, возле разъезда номер пять.
— Это далеко?
— Девять верст. Последний разъезд перед Айгой. Пока там затишье. Сначала чехи хотели проскочить эшелоном прямо на Айгу. Но наши встретили огнем. Эшелон отошел и высадил пехоту. Там по обеим сторонам пути — большие болота, это нас и спасает. Чехи вынуждены атаковать в лоб. Отбиваемся пока…
Рыбин помедлил, как бы размышляя, говорить или нет.
— И еще скажу по секрету: второпях мы напринимали в Красную гвардию и не совсем стойких людей. Кое-кто, увидев, что война начинается настоящая, по домам подался. Сейчас там, на пятом разъезде, правда, люди крепкие остались. Наши железнодорожники и несколько партийцев из отряда ломских кожевенников. Но людей мало. Разъезд без вас они не удержат.
— Мы готовы!
— Знаю и надеюсь… отправляйтесь составом, с которым приехали. Ваш паровоз на заправке, подойдет через полчаса. Вы, товарищ Ференц, принимайте командование всеми силами на пятом. У вас фронтовой опыт, вам в самый раз. Там за старшего Бедогонов, из рабочих, товарищ надежный. Вот только горяч не в меру. Сразу бросил людей в атаку, хотел на одном революционном порыве победу одержать, а не учел, что у чехов пулеметы.
— Моя задача на пятом разъезде?
— Не пропускать врага на Айгу.
— Какие у него там силы?
— Точно не подсчитано. Кроме чехов есть и белогвардейцы. Но те в основном по деревням ловят большевиков и активистов. Некоторые из преследуемых сумели добраться до пятого. Попросились в строй, мы взяли. Учтите, они люди местные, могут быть полезны в разведке.
— С разведки и думаю начать. Какая связь у меня будет с вами?
— Посыльными на дрезине. На ней же — вывоз раненых.
— А телефон? Разве нельзя использовать провода, идущие вдоль линии?
— Можно. Но у нас мало полевых телефонных аппаратов. А линейный, который стоял в здании разъезда, сгорел вместе с ним. Я велел снять один из аппаратов здесь, на станции, и поставить на пятом. Сейчас это пытаются сделать.
— Сколько на пятом активных штыков?
— На сегодняшний день — тридцать два.
— И нас пятьдесят. А вооружение, кроме винтовок?
— Больше ничего. Даже гранат нет. А пулеметы все отправлены под Мариинск.
— Не напрасно ли распыляем силы? Это есть тактическая ошибка…
— Как сказать, товарищ Ференц. Если бы мы не посылали помощь соседним городам, белые, возможно, уже сейчас были бы здесь. А то уже и в Ломске.
— Наша беда, товарищ Рыбин, что мы все время обороняемся. А контрреволюция наступает.
— Согласен. Оборона — смерть вооруженного восстания, это Ленин сказал еще о революции пятого года. И стратегия революции — наступать! Но применительно к нашим здешним условиям — с кем наступать? У нас здесь, увы, не Питер и не Москва. Нам не из кого создавать пролетарскую армию. Пролетариев в нашей губернии очень мало. А крестьянин, наш сибирский мужичок, рад, что от германской войны избавился, свободы разные получил — и занялся своим хозяйством. К Советской власти у него отношение двойственное: с одной стороны, благодарен ей за мир, землю, с другой — кряхтит, что хлеб у него в разверстку берут, недоволен, что в деревне — ни гвоздей, ни керосина. А наши противники трубят ему в оба уха: во всем большевики виноваты. Конечно, жизнь покажет мужику, кому он больше верить должен. Но пока рановато рассчитывать, что он к нам сразу придет да винтовку попросит Советскую власть защищать. Эсеры многое ему напели…