К тому времени, когда белогвардейцы начали обстрел Айги, почти все оставшиеся силы ее защитников были стянуты к ней.
Отряд, оборонявший подступы с востока, потеряв в бою с наседающим врагом почти половину людей, поджег мост и с бронепоездом прибыл в Айгу. Западнее, на пятом разъезде, еще держались интербатовцы Ференца и красногвардейцы Бедогонова. Но случилось то, чего так опасался Ференц: враг зашел с тыла. Когда дрезина, на которую взяли Голембу, была на середине обратного пути, ее обстреляли из леса, ранили одного из бойцов на ней. С дрезины ответили из пулемета, она проскочила к Айге.
Узнав о том, что противник уже между Айгой и разъездом, Рыбин поспешил к телефону — предупредить Ференца. Телефонист долго крутил ручку аппарата, кричал в трубку, наконец доложил:
— Пятый не отвечает!
Что это могло означать?
— Старшего с дрезины ко мне! — распорядился Рыбин.
Через минуту перед ним стоял старший с дрезины — пожилой, с черной порослью на щеках, с забинтованной головой.
— Пулемет на дрезине? — спросил Рыбин.
— Пока не снимали.
— Поезжайте обратно к пятому, выясните, что там. Если понадобится, поможете пулеметом.
— Ладно… А чеха нам не оставите? Просится, с дрезины уходить не хочет. Парень здоровый, рычаги качать — силенки вдоволь.
— Чех? — вспомнил Рыбин. — Ладно, не до него. Пусть пока остается у вас. Отправляйтесь!
Не прошло и часа, как дрезина вернулась. С нее по-молодому резво спрыгнул старший:
— На третьей версте отсюда контра засела. Бой ведет с нашими, что с пятого. Мы две очереди дали — и назад…
Рыбин не дослушал:
— Подкинь меня к бронепоезду!
Дрезина помчалась по станционным путям.
Бронепоезд стоял у выходной стрелки на запад. Дрезина подошла к нему по соседнему пути. Рыбин крикнул:
— Начальник бронепоезда!
Спрыгнув с подножки паровоза, подбежал высоченный красавец усач, на голове его красовалась посаженная набекрень офицерская, с черным артиллерийским околышем фуражка, из-под которой топырился кучерявый чуб, на боку болтался на длинном, чуть не до колен, ремне огромный маузер в деревянной кобуре.
— Готовы к выходу? — спросил Рыбин.
— Так точно! — лихо вскинул руку к фуражке усач.
— Немедленно на запад! Следовать до разъезда номер пять. Задача — взять на борт всех и вернуться сюда. Если окружены — прорвитесь.
…Ведя огонь из обоих пулеметов, бронепоезд промчался мимо белогвардейцев, вышедших к линии. В это время интербатовцы и красногвардейцы на разъезде уже вели тяжелый бой. Противник ввел в действие артиллерию. Одним из первых снарядов разнесло телефонный аппарат и был убит Сеня-мастер.
Когда на разъезде появился бронепоезд, белые прекратили огонь: может быть, решили, что Айга уже взята и этот бронепоезд свой, пришедший с востока? Но вскоре, очевидно поняв, в чем дело, начали стрелять по нему, сначала из винтовок и пулеметов, а вскоре — из пушек. Первые снаряды не причинили вреда. Но следующие легли ближе. Еще минута, и противник пристреляется…
Но Ференц и Бедогонов уже собрали своих бойцов к бронепоезду. Первыми затаскивали в хопперы раненых, следом взбирались остальные. Прикрывая посадку, хлестали огнем все «максимы» бронепоезда, пару раз выстрелила его единственная пушка.
Бронепоезд двинулся обратно к Айге. Поворот пути скрыл его от противника. Однако последний снаряд, пущенный бронепоезду вслед, все же нашел свою цель: он угодил в концевую платформу, на которой стояла пушка, покалечил ее, все артиллеристы, что находились при ней, были ранены, один — убит.
На счастье, белые не успели испортить путь к Айге. Они только снова обстреляли из винтовок бронепоезд, промчавшийся мимо.
Вместе с прибывшими с пятого разъезда силы защитников Айги составили теперь чуть более сотни бойцов. Среди них было довольно много раненых, но все способные стрелять решили не уходить из строя. Тяжело раненных отправили в Ломск. Все оставшиеся оборонять Айгу заняли позиции на окраинах станционного поселка, вблизи железнодорожного полотна. К ним присоединилась и команда бронепоезда со снятыми с него пулеметами — лишенный возможности маневра, он был теперь бесполезен.
… Передернув затвор и выбросив стреляную гильзу, Гомбаш опустил ствол винтовки и устало отер вспотевшее лицо. Только сейчас он почувствовал, как томит его жажда, и провел языком по пересохшим губам. С полчаса назад по их позиции за штабелем старых шпал стреляла шрапнелью невидная отсюда вражеская батарея. Во взводе Гомбаша двое были убиты, шестеро — ранены. В минуты, когда над головами бойцов рвалась шрапнель, из-за ельника, подступающего к линии, показалась цепь солдат. По ней пока не стреляли, подпускали ближе. Но вот уже отчетливо видна незнакомая зеленоватая форма, на головах — круглые, как кастрюльки, шапки с козырьками.
— Чехи?!
— С нашей контрой заодно…
— Вот так братья-славяне!
— Бери на мушку, пока не поздно!
— Не стрелять без команды! Не стрелять… — прошелестело от бойца к бойцу с той стороны, где в поросшем травой углублении, оставшемся от когда-то выбранного для насыпи грунта, находился Ференц со связными.
— Подпускать ближе! — предупредил Гомбаш своих бойцов.
Смолкли разрывы шрапнели. Наступила тишина. По наступающим еще не стреляли, ни выстрела не раздавалось и с их стороны. Это была та жуткая, непрочная тишина боя на сближении, которая вот-вот взорвется пальбой, криками атакующих, руганью, стонами раненых…
Чехословаки шли, уверенные, что артиллерийский огонь ошеломил оборонявшихся и те уже не окажут существенного сопротивления, а может быть, уже и убежали со своих позиций. Цепь шла споро, ровно, посреди нее шагали, рядом друг с другом, два офицера. Один из них был не в кепи, а в фуражке, на плечах под ярким солнцем золотом поблескивали погоны.
— Вот гад! Уже в погоны вырядился! — лежавший рядом с Гомбашем боец из недавнего пополнения вскинул винтовку.
Гомбаш не успел остановить бойца — тот выстрелил. За ним, не удержавшись, выстрелил другой. Захлопали винтовки остальных — видимо, все решили, что дана команда.
Встреченная частым винтовочным огнем, цепь чехословаков нарушила свой размеренный шаг; одни пошли быстрее, побежали вперед, кто-то замялся, приотстал, некоторые попадали, поползли — то ли были ранены, то ли искали укрытия от огня.
Тщательно выискивая цель перед каждым выстрелом, Гомбаш с возрастающей тревогой наблюдал, что чехословаки все-таки потихоньку подтягиваются все ближе — то перебежками, то ползком. Ничего не скажешь, воевать на германской научились… Правда, наступают не очень ретиво. Зато у них численное превосходство, перевес в огне…
Но не выдержали, залегли!
Гулко хлопали справа и слева выстрелы по залегшей цепи чехословаков, не давая ей подняться. Но с каждым выстрелом все больнее сжималось сердце Гомбаша: патронов в обрез…
Послать к Ференцу связного. Жаль, конечно, снимать с линии огня… А, вот рядом Бюкаш! С трудом держит винтовку, морщится при каждом выстреле. Ранен в правое плечо. Какой из него теперь стрелок.
— Бюкаш! — окликнул Гомбаш.
— Я! — отозвался тот, повернув к нему круглое потное лицо, и Гомбаш на секунду удивился: черные усики бравого Бюкаша стали белыми. Поседел, что ли? Да нет — пыль!
— Быстро к командиру роты! Доложите — патроны нужны. И можете не возвращаться.
— Почему?
— С вашей раной все равно вы теперь не вояка. В белый свет будут ваши пули.
— Вы напрасно! — Гомбаш увидел, что Бюкаш побагровел от обиды. — За кого вы меня считаете! Я не промахивался и не промахнусь!
— Хорошо. Хотите — возвращайтесь.
Бюкаш подхватил винтовку здоровой рукой, побежал, припадая к земле. Гомбаш проводил его взглядом: «Ловок, как мячик катится. Этот не пропадет, добежит…»
Прошло, наверное, с полчаса. Чехословаки пока не повторяли попытки сблизиться на дистанцию атаки. Лежали, таясь, в ложбинках и за редкими кустиками, стреляли вразнобой.
— Товарищ командир! — окликнул сзади знакомый голос.
Гомбаш оглянулся:
— Бюкаш!
— Получили! — Бюкаш с гордостью показал на две лежавшие рядом с ним оцинкованные продолговатые коробки, связанные ремнем.
— Спасибо! — просиял Гомбаш. — Но вам надо лечиться.
— Потом! — улыбнулся Бюкаш. — У меня не очень болит… Еще могу воевать.
Гомбаш не стал возражать.
— А я не один патроны принес. Вот… — Бюкаш показал на присевшего в отдалении солдата в чешской форме, с винтовкой, возле которого лежали еще несколько патронных коробок, аккуратно связанных солдатской обмоткой.
— Големба! — удивился Гомбаш. — Ну, спасибо вам. И отправляйтесь обратно.
— Почему обратно? У меня есть винтовка. Разрешите остаться.
— Ладно, оставайтесь! Только… — Гомбаш вовремя спохватился, не высказав вслух того, что подумал: а ведь придется Голембе стрелять в своих недавних товарищей. Сказал Бюкашу:
— Пусть он будет с вами.
— Да мы и так вместе! — обрадованно ответил тот.
Гомбаш распорядился вскрыть коробки, раздать патроны.
— Поднялись! — послышался возглас. Гулко щелкнул выстрел. Там впереди, где, слившись с землей, лежала чехословацкая пехота, бугорки и кустики словно зашевелились: из них выросли фигуры в желтовато-зеленой форме, устремились вперед.
— Огонь! — крикнул Гомбаш, вскидывая винтовку. В сердце его похолодело: «Отобьемся ли?»
Искрой пронеслось: «Как хорошо, Олек не знает, что со мной сейчас».
Во второй половине дня, когда атаки белых на Айгу вновь были отбиты, Рыбин вернулся на вокзал, в кабинет начальника, где стоял селекторный телефон и телефоны для связи с позициями — здесь Рыбин устроил себе нечто вроде командного пункта.
С позиций Рыбин несколько раз звонил сюда, справлялся, нет ли сообщений из Ломска о высылке подмоги. Телефонист отвечал, что об этом сообщений нет, но что несколько раз звонил Корабельников и просил Рыбина при первой возможности связаться с ним.
— Срочно вызывай Ломск! Штаб! — приказал Рыбин.