Телефонист долго крутил ручку. Наконец подал трубку:
— Товарищ Корабельников у аппарата.
— Когда же будут подкрепления? — сразу спросил Рыбин. — Я прошу об этом давно.
— Мы бросили к вам все, — услышал он в ответ. — Но мы не можем оставлять беззащитным город. Офицерская дружина…
— Знаю! — не дослушал Рыбин. — Но и вы прекрасно знаете: не удержим Айги — не удержим Ломска. У меня здесь уже меньше сотни бойцов, а у чехословаков только с запада наступает около батальона. Да белогвардейцы… И артиллерия. А у нас разбита единственная пушка. Поймите, в любой момент чехословаки могут бросить на Айгу новые силы. До начала боев через нее на восток прошло девять их эшелонов. Могут повернуть. Поймите!..
— Понимаем все. Ищем выход…
— Знаете что? — вдруг решился Рыбин высказать мысль, которая уже давно зрела в нем, но в правильности которой он до последней минуты не был уверен. — Знаете что? — повторил он. — Мое предложение, как члена штаба, — оставить Айгу, стягивать все силы к Ломску. Айги, я теперь вижу, нам все равно не отстоять.
Нелегко было Рыбину произнести эти слова. Столько жизней и столько сил уже положено, чтобы удержать узловую!
— Оставить Айгу? — переспросил Корабельников. — Но может быть, придет помощь из других городов?
— У вас есть какие-нибудь основания ждать ее?
— Увы, только предположения…
— У меня предположения другого порядка, — с горечью сказал Рыбин. — Если бы в других городах Советы одолевали белых и чехов, те не смогли бы так жать на нас. У них даже артиллерия появилась. Я настаиваю на своем предложении!..
— Хорошо. Мы сейчас же обсудим его. И я немедленно дам вам знать о решении штаба. Если откажет телефон — по телеграфу.
— Если буду на позициях, меня разыщут. Если со мной что-нибудь случится, за меня — Ференц.
— Будем надеяться, с вами ничего не случится. Я скоро позвоню вам.
Глава восемнадцатая
Закончив телефонный разговор с Рыбиным, Корабельников вернулся в комнату, где находились остальные члены штаба, — заседание было прервано, пока он связывался с Айгой. Когда Корабельников вошел, все в напряженном молчании сидели возле стола, на котором лежало несколько нарукавных повязок — уже знакомых бело-зеленых и просто белых, с надписью черными буквами: «Белая гвардия». Эти повязки, новенькие, еще не надеванные, принес предгубчека Ратман. Они были обнаружены в нескольких офицерских квартирах во время обысков, которые только что провела чрезвычайная комиссия, как проводила она их и в предыдущие дни. Кроме повязок опять были найдены винтовки и патроны. Офицеров, на квартирах которых все это было взято, арестовали, о чем в начале заседания Ратман и доложил штабу.
Вернувшись на свое место, Корабельников не сел, остался стоять, уперев ладони в стол. По его лицу все поняли: ничего утешительного он не сообщит. Изложив предложение Рыбина, Корабельников сказал, тяжело отвешивая слова:
— Рыбин прав. Айги не удержать, даже если оголим здесь все и бросим туда последние силы. Добавлю: нам не удержать и города после оставления Айги. Чехи и белые оттуда, офицерская дружина здесь — мы между двумя огнями. Как ни горько, но это факт: перевес в силах на стороне контрреволюции. А надежд на то, что к нам придет помощь из соседних городов, практически нет.
— Что ты всем этим хочешь сказать, товарищ Корабельников?
— То, что, если мы хотим сохранить силы для дальнейшей борьбы, нам надо… уйти из Ломска!
— Мы уйдем, себя спасая, а народ оставим под власть контрреволюции? Не то предлагаешь! — первым возразил Корабельникову Скрыгин, начальник губернской милиции. Скрыгина сразу же поддержали:
— Пойти на крушение Советской власти по всей губернии? Да ты, товарищ Корабельников, понимаешь, что говоришь?
— Это капитулянтство! Товарищ Ленин предлагает сражаться за наше дело до последней капли крови, а ты…
— Товарищ Ленин учит также, что революция должна уметь не только наступать, но, при необходимости, и отступать! — твердо сказал Корабельников. — Вспомните девятьсот пятый и его уроки.
— Сейчас не пятый, а восемнадцатый. Власть Советов непобедима!
— По всей России — да! — согласился Корабельников. — Но в отдельных случаях, в отдельных местах, как, например, сейчас у нас, временное отступление может оказаться и неизбежным!
— Не об отступлении надо думать, а о том, как отстоять Советскую власть здесь!
— Что вы предлагаете, товарищи?
— Сражаться! Сражаться до последней возможности! — Все — на Айгу! Если удержим ее — может, изменим в нашу пользу ход боев на Сибирской дороге!
— Всем на Айгу? Это мы уже обсуждали! — напомнил Корабельников. — Мы уйдем туда, а здесь вся контрреволюция сразу же снова вылезет из нор.
— А с нею надо разом покончить! Сегодня же! — выкрикнул Скрыгин. — Поднять всех наших в ружье и арестовать начисто все офицерство, автономистов, меньшевиков, эсеров и прочую контру.
— Но мы еще раньше отказались от этого предложения…
— Ну и что? Тогда еще можно было терпеть. А сейчас…
— Не все меньшевики и эсеры — контра! — перебил Корабельников. — Найдутся и такие, что пойдут с нами.
— Некогда разбираться! — стоял Скрыгин на своем. — Потом разберемся, когда белую нечисть одолеем!
— Позвольте! — поднялся Ратман. — Я поддерживаю товарища Корабельникова. Мы не можем нарушать революционную законность и арестовывать людей без конкретных обвинений каждому.
— Кроме революционной законности есть революционная необходимость! А необходимость требует крутых и неотложных мер.
— Правильно!
— Товарищи, товарищи!.. — поднял руку Корабельников. — Допустим, мы принимаем предложение изолировать в городе всех, кого только можем подозревать. Сколько таких у нас в Ломске наберется, товарищ предгубчека?
— Тысячи две-три, — ответил Ратман. — Но, повторяю, я против такого подхода! Да и практически — что мы будем делать с тысячами арестованных?
— Вот именно, — добавил Корабельников. — Тюрем, конечно, хватит — их в городе нам от царского режима осталось в наследство четыре. Заполним тюрьмы, всех бойцов поставим в охрану, что у нас останется? А самое главное, прав предгубчека, — не можем мы идти на беззаконие даже в самых исключительных обстоятельствах. Не можем!
— Контра, если победит, наших больше пересажает, и правых и виноватых! И не будет заглядывать в законы. Нечего миндальничать!
— Ты мягкотелый интеллигент, товарищ Корабельников!
— Не будем сейчас определять, кто мягкотелый, кто твердолобый! — сдержанно ответил Корабельников. — Давайте взвесим все «за» и «против»… Революционный порыв — это прекрасно. Но в революции важен и расчет. Расчет сил и возможностей.
— Мы не бухгалтеры, а революционеры!
— Корабельников верно говорит!
— Какое там верно! Нужно твердой рукой…
— Твердой, но с умом!
— Спокойнее, товарищи! — голос Корабельникова перекрыл шум спора. — Давайте обсудим все трезво. Какие еще будут предложения?
Обсуждали и спорили долго. Особенно настойчивы были те, кто все еще надеялся на помощь других городов, на возвращение отрядов, в свое время посланных туда. Но все больше члены штаба с болью, скрепя сердце склонялись к тому, чтобы принять предложение Корабельникова. В конце концов он подвел итог дебатам:
— Итак, товарищи, большинство за то, чтобы оставить Ломск ввиду явного перевеса сил контрреволюции. Оставить временно. Но мы уйдем не все. В городе останется подпольный губком партии. О составе его давайте договоримся сейчас же. Прежде всего, кто возглавит губком? Большинство товарищей сходится на том, что лучше всего возложить руководство подпольным губкомом на товарища Рыбина, немедленно отозвав его из Айги. Основной партийный актив и все наши боевые силы уходят из города. К нам должны присоединиться и те, кто сейчас отбивает атаки чехословаков на Айгу. Таков, в общих чертах, план действий. Нет ли каких возражений?
— Нет!
— Другого выхода и впрямь не найти…
— Тогда нам остается окончательно решить, куда мы уйдем из Ломска. Тут предлагалось уйти в тайгу…
— А куда еще? Тайга-матушка близко и всякого укроет.
— Оттуда в удобный момент ударим…
— В тайгу!
Других предложений не было.
— А у меня есть! — вдруг сказал Корабельников. — Правильно ли будет отсиживаться в тайге? Выжидать, пока по всей Сибири идет гражданская война? Не будет ли это уклонением от боя?
— Но что ты предлагаешь?
— Предлагаю, уйдя из Ломска, тотчас же включиться в борьбу за власть Советов там, где мы будем полезны. Вам известны телеграфные сообщения, правда, трехдневной давности, что в Омске и вблизи него идут бои. Наше место — там!
— Так это же тыща верст!
— По воздуху туда перелетим, на ковре-самолете?
— Не по воздуху, а по воде. Вот! — Корабельников обернулся к висящей на стене карте. — Смотрите! Грузимся на пароходы, идем в Обь. По ней — на север, вернее, на северо-запад. Пройдя Сургут, сворачиваем на Самарово, в Иртыш. А по нему, уже против течения, на юг до Омска. А там вливаемся в ряды… Какие будут суждения по моему предложению, товарищи?
— За сколько дней пройдем?
— До Омска — суток за восемь.
— А ведь дело предлагает!
— Чем в тайге ждать-дожидаться…
Предложение Корабельникова приняли. Решили взять из числа судов, готовых к открытию навигации, два: «Боярина», переименованного в «Республику», и оставшегося с прежним названием «Ермака», баржу для груза, а также буксирный пароход и установить на нем последнюю оставшуюся в городе трехдюймовку. Надо было успеть загрузить пароходы продовольствием, боеприпасами, успеть предупредить всех, кто будет взят на них, сформировать подпольный губком, подготовить надежные явочные квартиры и верные места, где можно спрятать оружие, которое может понадобиться губкому, отпечатать обращение к жителям, чтобы подпольщики распространили его уже после того, как город будет оставлен. Все надо было успеть сделать меньше чем за сутки, причем так, чтобы вся подготовка к отплытию, которое было намечено на четыре часа утра следующего дня, осталась в тайне от постороннего глаза. На случай, если затаившиеся в городе белогвардейцы все-таки что-нибудь пронюхают, было решено привести в полную боевую готовность интернациональный батальон, пополнив его красногвардейцами. Было решено также увеличить на оставшиеся часы количество патрулей на улицах, оцепить пристань. Словом, предусмотрели все, чтобы подготовка к уходу из города и сам уход до последнего момента остались бы тайной.