Как это бывает перед сном, мысли наплывали одна на другую, смешиваясь, как в небе облака на тихом ветру. «А что сейчас Наталья моя? Спит уже, и Любочка рядышком, в кроватке. Может, перед сном подумала обо мне? Оказаться бы сейчас с ними, хоть на минутку. Посмотреть, как Любочка спит, Наташу обнять… Сколько солдат в казармах и на фронте в окопах о женах да о детях тоскуют… И наши, и чужие… Тот унтер Гомбаш вон как обрадовался, как я ему карточку отдал… Небось тоже не спит, о своих думает — как я о своих…»
А унтер-офицеру Яношу Гомбашу в эти минуты и в самом деле не давали спать мысли о его близких — об отце, матери. И — о нареченной Эржике. Когда началась война и Янош получил повестку о призыве, он попросил, чтобы Эржика сфотографировалась с его родителями. А свадьбу решено было устроить, когда Янош вернется с победой.
С победой…
Два с половиной года назад. Август четырнадцатого. Жаркий не только потому, что, как всегда, щедро летнее солнце, а и потому, что за короткие часы многое круто изменилось. Не только в жизни Гомбаша, помощника адвоката в городке Вашвараде, затерянном среди полей и виноградников в степи Хортобадь, между Дунаем и Тиссой, нет — в жизни всех его соотечественников. А теперь, два с половиной года спустя, — это ясно — и в судьбе всего человечества.
Когда Янош однажды прочел в газете, что какой-то серб со странной фамилией Принцип стрелял в престолонаследника австрийской короны Франца Фердинанда, это его не очень взволновало. Янош не испытывал особой любви к правящей династии. Как многие венгры, он считал несправедливым, что над их родиной властвует австрийский императорский дом. Возможно, что событие, произошедшее двадцать восьмого июня в доселе неведомом сербском городе, заняло бы его более, если бы день, когда он узнал о покушении, не был знаменателен для его собственной жизни. В этот день, впервые впялившись в накрахмаленную манишку и надев позаимствованный через третьи руки сюртук, чтобы все было как полагается по форме, придя утром на службу к своему патрону, господину Матьяшу Лошонци, торжественно и решительно заявил ему, что просит руки его дочери Эржики. Господин адвокат не был потрясен, услышав эту просьбу, — Эржика, как было условлено между нею и Яношем, заранее подготовила отца. Да тот и сам давно догадывался, к чему идет дело. Он ценил своего помощника за способности и старательность и доброжелательно выслушал его взволнованную речь. А выслушав, сказал со свойственной ему многоречивостью: «Ну что ж. Вы многого сможете достичь, если будете направлять ваш талант на разумные цели и перестанете заниматься тем, что только вредит вам — я имею в виду ваше странное пристрастие к писанию в газеты. Я понимаю, вы стремитесь приобрести реноме вашварадского правдолюбца. Но это очень серьезно помешает вам приобрести солидное положение. Вы можете мне обещать, Янош, что, вступая на путь семейной жизни и беря ответственность за мою дочь, вы оставите наконец ваши журналистские упражнения?»
В ответ на эти слова Янош молча, как бы в знак согласия, склонил голову. В душе он никак не мог согласиться с требованием, предъявляемым ему. Но Эржика… Быть вместе с нею всегда, всюду, всю жизнь… Ради этого в тот миг он способен был, казалось, отречься от всего остального. «Мы должны жить только друг для друга и ни для чего больше!» — уже не раз говорила ему Эржика.
Согласие на брак было получено, хотя госпожа Лошонци и не очень рада была такому жениху: она считала, что положение ее мужа и достоинства дочери могут обеспечить ей лучшую партию.
Была назначена свадьба — как только в обширном доме адвоката отделают комнаты для молодых. Яношу не хотелось покидать родной дом, идти в приемные зятья, тем более что и родители его были против этого. «Мы не менее уважаемые в городе люди, чем твой адвокат! — твердил отец. — Я состою на государственной службе!» Отец Яноша с гордостью носил форму чиновника, хотя, надо сказать, чин его был невелик: он ведал на городской почте доставкой корреспонденции.
Полные трепетных ожиданий Янош и Эржика считали недели и дни, остающиеся до свадьбы. Только этими ожиданиями и жили они. Больше ничто в мире для них как бы не существовало. Конечно, Янош, как всегда, просматривал газеты. Но мало вдумывался в прочитанное. Идет дипломатическая шумиха вокруг убийства эрцгерцога, газеты полны угроз по адресу Сербии, правительство предъявило ей ультиматум, австрийские войска начали военные действия. Но это, как видно, маленькая война, вроде той, что была года три назад на Балканах. Наверное, скоро кончится…
И вдруг, когда до свадьбы оставалось всего две недели, тревогой ударили газетные заголовки: мобилизация в России! Мобилизация в Германии!
Неужели война, большая война?
На улицах появились расклеенные приказы о явке военнообязанных на призывные пункты. Предстояло явиться и Яношу. Эржика ударилась в слезы. Отец утешал ее: «Еще не все потеряно, поговорю с кем надо, и, надеюсь, в законе отыщется статья, которая позволит вам не откладывать свадьбы».
Янош был благодарен своему будущему тестю. Ему очень не хотелось идти на войну — и не только из-за Эржики. Если бы это была война за свободу родной земли, как в восемьсот сорок восьмом, под знаменами Кошута — он пошел бы одним из первых. Но за что проливать кровь на этот раз? Венгерской родине ничто не угрожает.
Однако война объявлена. Весь город словно в угаре. Здания украшены флагами. В ресторанчиках, которых полно на главной улице, — шумные компании, подымающие бокалы за победу австро-венгерского оружия, победу над сербами и русскими. С вокзала доносятся бравурные звуки духового оркестра — Вашварад провожает первую партию мобилизованных. Во многих домах уже простились с сыновьями, братьями, мужьями. Несколько прежних гимназических товарищей Яноша уже призваны. Матери, жены, невесты — в слезах, хмурятся отцы… «А я? — как-то однажды спросил себя Янош. — Только свадьба на уме! Но имею ли право быть счастливее тех, кого уже оторвали от родных?»
Янош продолжал исполнять свои обязанности — аккуратно по утрам являлся на службу к будущему тестю, писал бумаги, которые тот поручал ему составить, ходил за нужными справками в суд и магистрат, встречал посетителей…
Работа у адвоката давала Яношу богатую пищу для его корреспонденций в будапештские газеты — в Вашвараде своей не было. Писать в газеты он пристрастился, еще будучи гимназистом. «Дебютировал» он тогда корреспонденцией о торжествах по случаю трехсотлетия преобразования Вашварада из села в город. Как горд был его отец, когда все сослуживцы, в том числе и сам начальник почты, прочитав заметку с заголовком «Торжества в Вашвараде», говорили ему: «Поздравляем, ваш сын еще не успел закончить гимназию, а уже стал писателем!»
Подстегнутый первым успехом, Янош жаждал писать. Но о чем? В Вашвараде так редки были события… Но все-таки кое-что происходило — например, открытие нового городского крытого рынка. Заметку Яноша об этом напечатали в газете, и это умножило его славу. Яноша поздравил сам директор гимназии, толстый Пелеке, выразив при этом надежду, что успехи в области печатного слова не помешают, а поспособствуют успешно окончить гимназический курс.
Вашварад — город небольшой. Вскоре все уже знали, что у господина Гомбаша сын — писатель! Гордостью полнилось сердце Яноша: по всей империи читают корреспонденции, подписанные им. И не подозревают, что автор всего-навсего гимназист…
Однажды, когда Янош копал землю в саду около дома, от калитки с улицы его окликнули. Там стоял незнакомый человек — тщедушного вида, в дешевом костюме и несвежей рубашке, неопределенного возраста, с испитым нервным лицом.
— Что вам угодно? — спросил Янош.
— Мне нужно видеть господина писателя Гомбаша.
— Это я…
— Вы? Такой молодой и уже писатель? Ну, хорошо, если это вы. Вы написали про новый рынок, я прочел в газете. Но было бы еще интереснее прочесть, если бы вы написали о том, чего пока не знаете…
— О чем?
— Я вам расскажу!
— Но кто вы?
— Я был счетоводом у Палоца…
— Это подрядчик, который строил рынок?
— Да. Палоц доверял мне все секреты, и я хранил их…
— Какие могут быть секреты на строительстве рынка? Это же не военная крепость…
— О, погодите, господин писатель, я все объясню! Я хранил секреты Палоца, сто чертей ему в печенку, пока он вел себя по отношению ко мне как приличный человек, как человек слова. Но этот жадюга не заплатил мне обещанного! А сам нахапал тысячи! Представил счета, что он израсходовал на работы значительно больше, чем на самом деле. А разницу положил в свой карман. Я молчал, но теперь молчать не буду! Я все расскажу вам. Напишите про это в газетах, и пусть голову Палоца покроет позор, пусть его посадят в тюрьму!
— Непременно напишу! — обрадовался Янош.
Он написал, и корреспонденцию напечатали. Она наделала в городе много шуму. Но подрядчик Палоц, к удивлению Яноша, не сел в тюрьму. К еще большему его удивлению, через неделю в той же будапештской газете, где была опубликована статейка, принесшая гимназисту Гомбашу еще большую известность, появилось сообщение, в котором редакция приносила свои извинения господину Палоцу, оклеветанному недобросовестным корреспондентом, уведомляя, что в дальнейшем отказывается от услуг Яноша Гомбаша из Вашварада. А вечером отец, вернувшись со службы, с огорченным видом сказал, что его вызывал начальник и выразил свое неудовольствие тем, что сын служащего почтовой конторы позволяет себе бросать тень на достойных людей города. «Вот видишь, у меня из-за твоих писаний неприятности! — выговаривал Яношу отец. — После двадцати пяти лет службы я ожидал повышения, но теперь, боюсь, мне его не видать…»
Но главные неприятности ожидали Яноша в гимназии. После уроков его увел в опустевшую учительскую классный наставник, учитель физики Кальман Варшаньи, по гимназическому прозвищу Троянский Конь. Это прозвище было дано ему, видимо, потому, что в лице Варшаньи, продолговатом, с чуть отвисающей нижней губой, действительно было что-то лошадиное, а голосу, звучавшему несколько старчески, хотя обладатель его был еще совсем молод и всего год назад окончил университет, присуща была какая-то деревянная интонация. В упор глядя оловянными глазами, Варшаньи сказал Яношу: «Талант дается человеку богом, чтобы служить на пользу ближним. Вы же обращаете свой талант во вред. Господину директору уже указано, что в стенах вверенного ему учебного заведения есть юноши, чей ум заражен разрушительными тенденциями. Мне поручено строго предупредить вас».