Не прошло и часа после прихода Ференца, как позиции роты опустели. Уходили скрытно, чтобы противник не догадался. Всех раненых отправили на взятых в селе крестьянских подводах с возчиками-хозяевами. Уехала и Ольга, и Гомбашу стало спокойнее за нее — теперь будет в тылу.
Вскоре после выхода из Воскресенского рота, пройдя немного по тракту, свернула на проселок: так до станции короче.
Шли повзводно, но без строя, цепочкой по узкой колее, набитой колесами телег. По обеим сторонам ее то теснился березняк, то, где дорога шла низинами, обступали ее неоглядно густые заросли вербы, ольхи, черемухи, а порой открывались вдруг то с одной, то с другой стороны еще не утратившие весенней свежести зеленые поля, к дальнему краю которых стеною подступал все тот же березняк. Было уже далеко за полдень, и там, где возле дороги стояли березы, косо лежали, словно перечеркивая дорогу, четкие тени — день был солнечный.
Шли спокойно: впереди свои, еще тыл, а сзади, от Воскресенского, опасности можно не ожидать: пока-то белые разберутся, что в окопах никого не осталось, пока дойдут до села… Да если и захотят преследовать, то откуда им знать, по какой дороге уходят сейчас красные. Все же на случай, если белые вдруг да пойдут вдогонку, Ференц предусмотрительно оставил позади следующий за ротой верстах в трех дозор — двух верховых. В случае опасности они должны предупредить.
Гомбаш, чей взвод был головным, шагал впереди, рядом с Ференцем. Тот шел размашистым шагом, задавая темп всей колонне: Ференц поторапливался, он хотел увести роту подальше от противника, как можно быстрее соединиться с остальными силами.
…Снова начался густой лес. К самой колее свисали зеленые пряди ветвей старых берез, подступали бугристые, чернь с серебром, широкие, но сохранившие стройность стволы, как детворой, окруженные березовым же подлеском, в котором кое-где стояли, словно случайно приблудившись, сизо-синеватые елочки, недоуменно топыря ветви-ручки.
Неожиданный звук, донесшийся спереди, где дорога скрывалась в березняке, заставил всех насторожиться. Стук колес, частые удары копыт, испуганный, надрывный голос человека, торопливо понукающего лошадей…
Ференц и Гомбаш, недоуменно переглянулись, остановились. Остановились и все идущие следом.
Впереди качнулись ветви берез над дорогой, из-под них вывернулась дуга, голова лошади под ней с пеной, хлопьями летящей с губ. Вылетела, подскакивая на неровностях колеи, телега. В ней стоял, размахивая вожжами, неистово нахлестывая коня, бородатый мужик с растрепанными волосами, в распоясанной рубахе, разодранной сверху донизу.
— Это ж из тех, что раненых отвозили!.. — воскликнул Ференц.
Телега подлетела к голове колонны, мужик рванул вожжи на себя, но разгоряченная лошадь не остановилась, кто-то из бойцов схватил ее под уздцы.
Бросив вожжи, мужик спрыгнул с телеги, чуть не упав при этом. Закричал, размахивая руками:
— Ой, беда! Меня одного бог спас, вывернулся… Ой, беда!..
— Да что, что, говори! — крикнули ему.
— Банда. Раненых убивают, сестричке вашей руки крутят!..
— Бегом, все за мной! — скомандовал Ференц.
Но Янош уже не слышал этой команды. Секундой раньше он схватил вожжи, вскочил на телегу, круто повернул коня, и тот рванул что есть мочи.
Едва удерживаясь на ногах в телеге, Янош не сразу заметил, что в нее успел вскочить еще кто-то.
— Скорее!.. Ради бога — скорее!
— Вы? — удивился он, увидев Прозорова.
— Скорее, скорее! Умоляю вас! — кричал Сергей. — Ведь там Оля, Оля! Какой ужас!
Не отвечая, Янош еще яростнее взмахнул концом вожжей, нахлестывая лошадь. «Только бы успеть! — билось у него в голове. — Только бы успеть!»
Винтовка, которую он успел закинуть за плечо, билась как бешеная, колотила его по боку, по ноге, надо бы забросить ее за спину, а то еще слетит… Но ни секунды, ни секунды промедления! Успеть к Ольге, к раненым, успеть помочь! Конечно, хорошо, что он теперь не один, все-таки — двое, Сергей тоже с винтовкой, следом бегут товарищи. Успеть бы, успеть!
Тряска телеги, храп коня в бешеной гонке, ветви бьют по плечам и лицу… Скоро ли, скоро ли, скоро ли? Какой-то ветвью сбило фуражку — черт с ней! Скорее!..
Гомбаш рывком осадил коня, бросил вожжи, соскочил. И остолбенел на мгновение.
Перед ним, поперек затравеневшей колеи, белел длинный измятый бинт. Он тянулся к голове распластанного поперек дороги человека в сбитой к поясу гимнастерке. Широко раскинув руки, он лежал вверх лицом, но лица, собственно, не было. Наискось рассеченное, все сплошь заплывшее кровью, оно являло собой жуткую маску.
С остановившимся сердцем Гомбаш бросил взгляд по сторонам. Еще несколько недвижных тел на дороге и возле, свороченная телега с обломанной оглоблей, рядом стоит лошадь, запутавшаяся в упряжи…
Он метнулся в одну сторону, в другую: «Олек! Олек!..»
Что-то торопливо говорил рядом Прозоров — Янош не разобрал. В голове билось только одно: «Олек! Олек!..»
Вдруг откуда-то издалека, из-за берез, донесся крик. Он звучал всего секунду-две, оборвавшись на самой высокой ноте, но Янош понял — это голос Ольги! Голос, полный отчаяния, боли, ужаса.
Не помня себя, сжимая винтовку, он кинулся в ту сторону, откуда донесся крик. Бежал, не замечая ничего вокруг, не видя, что рядом, то отставая, то обгоняя, бежит Прозоров, не чувствуя, как хлещут по лицу и рукам ветви кустов и колкие лапы елок, как с хрустом ломаются об него сухие нижние сучья берез и путаются ноги в траве, спотыкаются на скрытых под ней трухлявых пнях, останках деревьев и корневищах. Он продирался сквозь густую листву, обегал деревья и напряженно вслушивался: не раздастся ли вновь голос Ольги? «Что с ней? Успею ли? Успею ли?» — билось в голове.
И снова он услышал, как где-то за деревьями, как показалось ему — совсем недалеко, пронзительно вскрикнула Ольга. Да, да, это ее голос… Слов нельзя было разобрать, только терзало уши протяжное, то взлетающее, то замолкающее: «А-а… а-а!..»
Этот рвущий сердце Яноша крик дважды или трижды пронесся по лесу. Яношу казалось, крик множится, его повторяет эхо. Как не сбиться, не потерять направление? Ведь только голос Ольги указывает путь. Впрочем, не только. Вот свежеобломанная ветвь куста, только что примятая трава — прошли или проехали несколько человек?
«Да что же я молчу? — спохватился он. — Может, услышит?..»
— Оле-ек! Оле-ек! — что есть мочи прокричал он. — Оле-ек! Мы иде-ем!.. Оле-ек!
Ему казалось, от его голоса качнулись ветви деревьев, дрогнул весь лес.
— Оле-ек! — еще раз крикнул он. Прислушался. Нет, ничего не слышно…
Он снова крикнул, от крика задыхаясь на бегу, но все кричал, кричал.
Лес молчал. Только слабое эхо собственного голоса, убегавшее куда-то в чащу, улавливал его слух.
Что-то белое мелькнуло на кустике, мимо которого он пробегал. Бинт? Нет, косынка! Белая косынка с красным крестиком. Та самая! Он схватил ее, стиснул зубы. Неужели это все, что осталось ему от Ольги?
В нескольких шагах левее трещали кусты, слышалось шумное дыхание Прозорова.
Опять долетел короткий, сразу оборвавшийся женский крик.
— Оле-ек!.. — вновь прокричал Янош, напряженно прислушиваясь. Молчание…
Мимо Яноша, снова обгоняя, промчался приотставший было Прозоров, хрипло прокричал что-то, обернувшись на миг. Лицо его блестело от пота, фуражка едва держалась на затылке.
Тонкие, еще коричневые стволики молодых березок и серо-серебристые, в черных наростах, старые березы, упругие встречные ветви, раскидистый смородинник с терпким запахом листвы, цепкие, с колючками, кусты — мимо всего этого, через все это пулей летел Янош, на ходу прислушиваясь, не закричит ли вновь Ольга, не донесется ли еще какой-либо звук, который поможет держать нужное направление?
Внезапно под ногами сразу за кустом, через который Янош только что продрался, разверзся овраг. Его глинистый склон, крутой, почти отвесный, на котором держались редкие кустики и клочками росла трава, уходил глубоко вниз, а там темнела сплошная, плотная масса высокой лозы — наверное, внизу тек ручей.
Не раздумывая, Янош скользнул вниз по склону. Увидел, что почти одновременно с ним это сделал и Прозоров.
Пробравшись через заросли высокой, так что не видно и неба, лозы, в которой сочился тощий ручеек, Янош подбежал к противоположному краю оврага, такому же крутому, перекинул ремень винтовки за плечо и, цепляясь за стебли и ветви, стал карабкаться наверх. Слышно было, что рядом, уже значительно выше, взбирается и Прозоров.
До верха оставалось совсем немного, когда куст, за который Янош ухватился, вдруг не удержался, своей тяжестью Янош вырвал его с корнями и вместе с кустом рухнул вниз. Он катился кубарем и, как ни пытался, остановиться не смог. При падении с его плеча сорвало ремень винтовки, она полетела неизвестно куда. Сам же Янош с размаху упал спиной на гибкие, пружинистые ветви лозы — может быть, это и спасло его от серьезных повреждений. Все же, когда он вскочил, резкая, как удар тока, боль в лодыжке правой ноги заставила его присесть. «Вывих? Растяжение?» — испугался он.
Каждое движение ступни отзывалось острой, мгновенной болью. Стараясь не обращать внимания на нее, он все же поднялся, раздвигая лозу, стал искать — где винтовка?
Он нашел ее не сразу — винтовка отлетела в сторону, провалилась сквозь листву.
Подхватив винтовку, опираясь на нее, как на костыль, он проковылял снова к откосу и начал осторожно, подтягивая поврежденную ногу, взбираться наверх.
Выбравшись, тяжело дыша от напряжения и от резкой боли в растревоженной ноге, он в изнеможении упал наземь, в траву. Тотчас же вскочил, охнув от боли, вслушался. Но лес безмолвствовал. Яношу было слышно только биение собственного сердца да беззаботное чириканье каких-то пичуг.
— Прозоров! — крикнул он. — Прозоров! Сергей!..
Крикнул еще раз.
Но еще безмолвнее был лес. Даже пичуги замолчали, испуганные голосом Яноша.
Стараясь забыть о боли в ноге, он снова побежал. Но вскоре остановился — он выбежал обратно к оврагу. Овраг петляет? Или потеряно направление? Где Прозоров? В какую сторону утащили Ольгу? Ни обломанных веток, ни примятой травы…