Уолтер Йон УильямсВыходят слуги ночи на добычу[1]
I
Темнота скрыла улицу под своей маской. Те, кто шел в джокертаунской ночи, носили собственные маски: некоторые – настоящие, некоторые – нет. В темноте или в холодном неестественном неоновом свете, льющемся из увеселительных заведений Джокертауна и его бутиков, было возможно поверить, что никто, никто вообще не был тем, чем казался.
Сама тьма катилась по пустынным тротуарам, поглощая тепло и свет. Охотясь…
Оборотень лежал на пороге, истекая кровью. Его маска Лайзы Миннелли валялась, раздавленная, в его ногах. Его оливковая кожа была полосатой, как зебра, с красным пигментом, хаотично разбросанными пятнами цвета портвейна. Один его глаз закатился, два других остекленели.
– Эй. – Темнота раскрылась, явив взору внушительно выглядящего темнокожего мужчину по прозвищу Нет-Шансов. Он был одет в черный кожаный тренч от Пьера Кардена, который сочетался с кожаным беретом, свитером Перри Эллис, парой дюжин золотых цепей, двухсотдолларовыми туфлями с узкими носами и очками в золотой оправе. Рука сжимала зелено-черно-золотой кожаный кулон в форме Африканского континента. – Эй. – Человек осторожно опустился на колени, коснулся плеча Оборотня. – Ты ранен, друг?
Оборотень покачал головой, сфокусировал взгляд двух своих рабочих глаз на чернокожем мужчине. Зашевелились разбитые, окровавленные губы.
– Что случилось? Почему стало темно?
– Понятия не имею, друг. Но я слышал выстрелы. Тебя подстрелили?
Оборотень снова покачал головой. Он попытался подняться, но ноги не держали его. Черный человек подхватил его, помог опереться о дверной косяк. Оборотень посмотрел на отслаивающуюся зеленую краску на двери. Дикое отчаяние прорезалось в его голосе.
– Вот где все началось! Я должен помочь Зануде!
– Полиция на подходе. Тебе лучше сделать ноги.
Оборотень проверил карманы своей куртки.
– Где моя доля? Что случилось с Занудой?
– Кто-то ударил тебя, приятель. Дай мне свою маску. Сваливай отсюда.
– Да. – Оборотень хватал ртом воздух. – Надо разделиться. – Он побрел прочь, шатаясь и приволакивая ноги.
Нет-Шансов наблюдал за ним какое-то время. Потом достал пистолет из кармана тренча, положил его поверх маски Лайзы Миннелли, которая была – по крайней мере на этой неделе – эмблемой банды Оборотней.
Темнота спустилась с неба и поглотила его.
Кинотеатр, крутивший старые ленты, сегодня показывал Джека Николсона в фильме Романа Полански «Джокертаун». Последний показ завершился три часа назад, и в шатре было темно. Он колебался, скрипя немного на холодном зимнем ветру, бегущем вдоль улицы.
Через дорогу виднелся намалеванный краской слоган, светящийся оранжевым на коричневой кирпичной стене: ПРЫГНИ В БОГАТОГО.
Ниже молодая женщина стояла на коленях и рисовала что-то мелом. Она была одета в старье: потертую бейсболку, синий стеганый жилет и ботинки размера на два больше. Ей приходилось щуриться в темноте, чтоб рассмотреть свою работу – рисунок мелом, протянувшийся через всю стену. Это был яркий фэнтезийный пейзаж: зеленые холмы и цветущие деревья и замок в стиле Людовика Безумного – сцена настолько далекая от реалий улиц Джокертауна, насколько возможно представить.
Человек по имени Антон шел по затененной улице. Это был огромный мужчина в подпоясанном широким ремнем брезентовом тренче, он носил висячие усы. На каждом его пальце сверкало по массивному кольцу с бриллиантом, на некоторых их было даже больше. В одном кармане у него было семь кредитных карт, позаимствованных его шлюхами у туристов, в другом – их деньги, а в третьем небольшое количество гидроморфона и восторга – наркотиков, на которые были подсажены его женщины и которые он поставлял им вместо их доли в прибыли. Он не беспокоился о людях, которые могли бы украсть все это, потому что в четвертом кармане у него был пистолет.
– Эй, Мелок. Детка. Не пора ли найти место для ночлега?
Молодая женщина распрямилась, встретив Антона в боевой стойке. Свет фонарей отражался от острых зубов и загнутых когтей. Кусочек мела упал из мешочка на ее поясе и затерялся в канаве.
– Я тя не обижу, детка. – Антон перемещался так, чтоб закрыть женщине пути к отступлению. – Просто хочу забрать тебя домой и накормить.
Уличная художница зашипела, сверкнув когтями в воздухе.
– Оу, Мелок, – сказал Антон. – Я тя не обижаю. Готов поспорить, ты очень миленькая, если тебя отмыть. Готов поспорить, ты нравишься мальчикам.
Он заставил ее прижаться к стене. Она елозила бедрами туда-сюда, не решаясь, в какую сторону бежать. Он протянул к ней руку, и ее когти сверкнули, слишком быстро, чтобы уловить взглядом. Антон отскочил назад, оцарапанный.
– Джокерская сучка! – Он стряхнул кровь с руки, затем потянулся за поясом. – Хочешь поиграть в догонялки, да? – Он улыбнулся. – Я могу играть жестко, сука. Но я знаю, че те нравится.
А затем темнота накатилась на него. Девушка задохнулась и осела по стене на землю.
– Мне кажется, Антон, – произнес голос. – Я говорил тебе, что больше не желаю видеть тебя в своем районе.
Антон закричал, оторвавшись от земли. Темнота была полной, словно непрозрачная маска закрыла его лицо. Он скреб по карманам в поисках пистолета. Раздался треск, когда рука его сломалась в локте. Снова треск, другая рука. И опять нос. Все происходило так плавно – раз-два-три, он даже не успел закричать.
Но теперь он кричал. А затем его затопил холод. Его кости, казалось, заполнились жидким азотом. Его зубы стучали. Он был не в состоянии даже скулить.
– Что у нас было прошлый раз? – спросил непринужденно голос. – Кажется, это было переохлаждение второй степени. Температура твоего тела снизилась до… тридцати одного и одиннадцати градусов? Ты тогда просто немного потерял координацию.
Антон все еще висел в воздухе. Внезапно он почувствовал, что падает. Он хотел закричать, но не смог. Его падение было недолгим. Он почувствовал ужасную боль в коленях и лодыжках.
– Перейдем к третьей степени? Опустим температуру до двадцати семи и двадцати двух градусов?
Тепло потекло из него. Он чувствовал, как его сердце пропустило удар, потом другой. Затем он вообще перестал что-либо чувствовать. Его горло клокотало, пытаясь вдохнуть хоть немного тепла.
– Я велел тебе больше не красть, Антон, – сказал голос. – Я велел тебе больше не подкладывать малолетних джокеров под туристов. Я велел тебе больше не бить и не насиловать девочек, которых ты видишь на улице. И все было бы хорошо, если б ты меня послушался. Кто ты после этого, Антон? Дурак? Осел? – Голос стал задумчив. – И кто после этого я? – Холодный смех стал ответом на вопрос. – Человек своего мира, мне кажется.
Темнота потекла дальше, отпустив то, что она оставила после себя. Задыхающегося, раскачивающегося на ветру Антона. Он был за ноги подвешен к уличному фонарю поясом собственного тренча. В карманах его больше не было денег. Остались кредитки и наркотики – достаточно, чтобы он попал в тюрьму. Или, по крайней мере, в тюремный госпиталь.
Капли крови рисовали узоры на тротуаре, разлетаясь под порывами ветра – каждая, пока не замерзла на воздухе, ровно двадцать семь целых двадцать две сотых по Цельсию.
– Мелок? Девочка? Ты в порядке? – Темнота скользнула к сказочному пейзажу на тротуаре.
Уличная художница исчезла.
Текущая темнота остановилась, настороженная движением в ночи, настороженная теплом тела. Никого не увидев, она посмотрела вниз.
Сказочный пейзаж стал ярче, словно светился изнутри. Невидимые облака бросали на него бегущие тени.
И сквозь него бежала маленькая девочка. Вверх по холму и прочь из виду.
Ночь окружила телефонную будку, одиноко стоящую в луже желтого света уличного фонаря. Несмотря на разливавшийся вокруг свет, было трудно рассмотреть, кто поднял трубку и бросил монетку в приемник.
– 911. Служба спасения. Слушаю.
– Это Хувей. (Он произнес Хууувей.) – В речи звучал сильный испанский акцент. – Я слышал выстрелы. Выстрелы и крики.
– Вы знаете адрес, сэр?
– Дом 189 по Третьей Восточной улице, корпус 6С.
– Могу я узнать ваше полное имя, сэр?
– Просто Хувей. Я хочу остаться неизвестным.
Хувей повесил трубку и за мгновение до того, как темнота поглотила его, улыбнулся. Диспетчер никогда бы не понял, что последние его слова были чистой правдой.
Уличный фонарь загорелся зеленым. Затем желтым. Потом красным. Цвета отражались в темном пейзаже, нарисованном мелом на мостовой.
На стене красовалась надпись: ПРЫГАЙ В БОГАТЫХ. Красный свет отразился от оранжевого граффити, от маленьких капель крови на мостовой.
Антон качался выше, его тело леденело с каждой упавшей каплей.
Когда Нет-Шансов вошел в бар «Шизики», воздух стал холодным. Люди начали дрожать и ежиться, с опаской поглядывая на дверь.
Нет-Шансов просто улыбнулся. Он обожал такие моменты.
Нет-Шансов проигнорировал представление на сцене и по-королевски скользнул за загородку сзади. Три Лайзы Миннелли сидели там на простых пластиковых стульях. У всех у них были черные шляпы-котелки, словно в фильме «Кабаре». Спасибо, что не сетчатые чулки.
– Друзья, – сказал Нет-Шансов. Он переводил взгляд с одной Миннелли на другую, не зная, к кому обращаться.
– Мистер Нет-Шансов. – Крупный мужчина поднялся навстречу. По высокому тонкому голосу Нет-Шансов догадался, что это Потеряшка.
– Потеряшка, – сказал Нет-Шансов. – Друг. – Как будто он с самого начала знал, к кому обращаться.
Нет-Шансов поприветствовал всех трех тайным рукопожатием волков – большой палец вверх, большой палец вниз, пальцы в замок, рывок и удар костяшками пальцев. Затем он сел. Его длинное кожаное пальто заскрипело.
– Хорошо выглядишь, Нет-Шансов, – сказал Потеряшка.
Нет-Шансов улыбнулся.
– Манхэттен дарит, Гарлем отбирает.