– Крымов, замолчи! – воскликнул белый как мел Иноземцев. Внезапно лицо его налилось кровью, и Крымов, к своему ужасу, понял, что еще секунда, и Сергея хватит удар…
Иноземцев упал, грузный, большой и тяжелый, упал как мешок с камнями, отчего затрясся весь пол, да и вся квартира… Он хрипел, извивался и пытался схватить себя за горло. Крымову потребовалась минута, чтобы вызвать «неотложку»…
Когда приехала «Скорая», Иноземцев был уже без сознания.
– Да не пугайтесь вы так, – сказала девушка-врач, делая укол распростертому на полу коллеге. – Давление… Сейчас оно спадет, и он придет в себя… Но лучше, конечно, если мы возьмем его с собой…
– Да, пожалуйста, – пробормотал Крымов; он чувствовал себя мерзейшим образом. – Да, так будет лучше… Сколько я вам должен?
– У нас бесплатная медицина, – обворожительно улыбнулась девушка, пряча свои инструменты в саквояж.
Крымов достал стодолларовую купюру и протянул ей, умоляя взглядом не отказываться от денег.
Потом пришли какие-то люди с носилками, и вскоре квартира опустела. Не было ни Иноземцева, ни девушки, никого…
Крымов еще раз обошел квартиру. Заглянул всюду, отметив про себя, что Иноземцев жил соответственно своим амбициям и желаниям. Однако ничего интересного не нашел. Крымов запер дверь найденными в прихожей ключами и с тяжелым сердцем вернулся в машину.
Предстояло еще несколько подобных визитов.
Ивонтьева дома не оказалось. Крымов разговаривал с его женой, милой женщиной, красивой и холеной, как и ее муж.
– Да, мой муж в прошлом году действительно лечил одну пациентку, и ему приходилось ездить куда-то на дачу, кажется, в район Затона. Она… была беременна не от своего мужа и поэтому скрывала выкидыш.
– А вы не знаете, чем закончилось это лечение?
– В смысле? – порозовела Ивонтьева, глядя на Крымова непонимающим взглядом. – Вы хотите сказать, что у него с ней был роман? – Лицо ее побагровело.
Крымов понял, в чем заключалась трагедия этой семьи, и усмехнулся: ему бы их проблемы!
– Нет, не переживайте… Просто я хотел узнать, осталась ли она здорова?
– Разумеется. Мой муж – хороший доктор, вы можете справиться о нем у кого угодно в нашем городе. Просто он трудно сходится с людьми…
– Вы знали, что эта женщина расплатилась с ним золотой цепочкой?
– Конечно, знаю. Она мне просто шею жгла, и я решила продать ее через друзей, через Юриных друзей… А что случилось-то? Я понимаю, конечно, что лучше для всех было бы, если бы Юра работал в клинике, но уж такой он человек… А за женщину вы не волнуйтесь… Вы вот представились как частный детектив… Я не знаю, что или кого именно вы ищете, но знайте: мой муж – глубоко порядочный и очень щепетильный человек. Он вылечил эту женщину, я знаю. Искал для нее лекарства, сам покупал вату, бинты и шприцы. Спустя две недели, как он стал лечить ее, он мне так прямо и сказал: все, Машенька, я отработал, слава богу. И при этом лицо его было просветленным… А уж я знаю, когда у Юры на душе неспокойно, как он себя ведет… Не знаю, может, я сказала что-то лишнее, но не думаю, что вы повернете мои слова против Юры…
Крымов подумал, что Ивонтьеву крупно повезло с женой. Он поблагодарил ее за беседу и ушел, так ничего ей и не объяснив.
Следующий визит был в гостиницу, к администратору. На вопрос, кто приходил к Шонину и с кем тот встречался, находясь в гостинице, Крымов получил вполне конкретный ответ. Шониным интересовался только молодой человек интеллигентной наружности, который приходил к нему несколько раз, и всякий раз они заказывали шампанское и закуску. Когда Крымов спросил о характере их отношений, администратор даже не знал, что ответить. Скорее всего дружеские, если не больше… И все – больше никаких встреч, никаких знакомств. Шонин практически все время находился в гостинице. Несколько раз звонил в Москву.
Уставший Крымов возвращался домой, но по инерции завернул в агентство. Он бы многое отдал, чтобы там сейчас оказалась Щукина. Но было уже одиннадцать вечера – она наверняка спала в объятиях своего патологоанатома.
И все-таки какое-то внутреннее чувство подсказало Крымову: надо зайти в приемную – а вдруг Юля оставила сообщение на автоответчике?
Включив на террасе свет, он увидел почтовый ящик с белеющим листком бумаги в прорези. Судорожным движением Крымов открыл ящик и вынул оттуда листок, на котором была сделана надпись красными чернилами: «30 июля на старом ипподроме в 17.00».
Он ворвался в приемную и увидел мигающие зеленые огоньки на двух телефонах. Первое сообщение было от Сазонова: «Женя, Надя Щукина в первой городской больнице. Позвони мне в любое время. Это я, Петр Васильевич Сазонов». Второе сообщение было уже от самой Нади: «Женя, за меня не переживай, я уже дома, вернее, у Чайкина. Нервы сдали… Твой друг, Родион…» Лимит магнитофонной ленты был исчерпан, сообщение длительностью в пять секунд – это предел!
Крымов позвонил Чайкину. Трубку взял Леша:
– А, это ты, Крымов? Даю-даю трубку…
И сонный голос Нади:
– Женя, это ты? Все нормально, не переживай за меня… Просто я поехала в Затон и вычислила мужчину, который убил свою жену, Сашу Норкину, и сжег ее на кресте… А все думали, что это останки Инны Шониной… Понимаешь, ведь ее окровавленные вещи нашли на берегу, поэтому вероятнее всего было предположить, что она утонула…
И Надя начала во всех подробностях рассказывать про встречу с Норкиным на почте и о Родионе, который выстрелил ему в ногу и тем самым спас Щукину от верной смерти.
– Ты не представляешь себе, это сумасшедший человек. Он помешался на ревности, и непонятно, как это никому в голову не пришло заподозрить его…
– Инна Шонина не утонула, ее лечили Иноземцев с Ивонтьевым, но недолечили… Я-то думал, что тот, кто собирался ее убить, сжег на кресте, а теперь уже я вообще ничего не понимаю… И вообще, зачем ему, ее мучителю, нанимать врачей и расплачиваться с ними драгоценностями Инны, если он собирался ее в конечном счете убить… Надя, я ровным счетом ничего не понимаю… А сейчас вот… в почтовом ящике нашел записку, написанную такими же чернилами – или гелем, не знаю, – что и письмо Шонина, и записка Инны. В записке говорится: тридцатого июля на старом ипподроме в семнадцать ноль-ноль… Что это значит?
– Что нас заманивают на старый ипподром…
– Если честно, то меня туда уже сегодня приглашали… Одна моя знакомая… Я знаю ее тысячу лет. Она дура, но любит захватывающие зрелища. Садистка.
– Жень, я сплю на ходу… Давай поговорим завтра, хорошо?
– Хорошо… Только я забыл тебя спросить: что с тобой случилось и как ты оказалась в больнице? Тебя что, ранили?
– Нет, глупейший обморок… Ну все? Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Надя…
Шубин сам вызвался дежурить возле палаты, в которой медленно приходила в себя Вера Лаврова.
За все время, что она лежала в больнице, к ней никто не пришел, и Игорь сделал вывод: Вера вела довольно замкнутый образ жизни и практически ни с кем, кроме Лоры, не общалась.
Шубин позвонил Лоре и сказал, что Вера нашлась, что с ней все в порядке. Он не хотел, чтобы шумная и эмоциональная Лора своим появлением «смазала» атмосферу ожидания. Игорь знал, что ему никто не помешает поговорить с Верой. Знал он и то, что, не будь у Сазонова такого множества дел, он и сам бы поприсутствовал при пробуждении и возвращении в мир живых этой странной женщины.
Кроме того, Шубин прекрасно понимал: теперь, после того, что он услышал из уст самой Веры в квартире Инны Шониной, она, Вера, становится подозреваемой номер один. Ведь это именно у нее, женщины, так жестоко обманутой мужчиной и с ужасом узнавшей, что ее «любовник» мог быть причиной смерти ее дочери, могло возникнуть желание лишить его жизни. Хотя никто не знал, как и каким образом Вера узнала о том, что Инна встречалась перед смертью именно с Олениным.
Имелась и еще одна причина, по которой это убийство можно было приписать именно Вере, – ее психическая неуравновешенность.
И кроме того, существовали обстоятельства, которые делали Веру вполне нормальной современной женщиной. Во-первых, это хорошо идущие дела в «Авиценне», во-вторых, ее вполне нормальная реакция на предательство Оленина, а именно – ее поездка с целью развеяться и забыться в объятиях сексуально озабоченного дантиста «Зари». Она не рыдала, не упивалась своей болью, не «мазохировала» своей униженностью, напротив, вела себя там как капризная и избалованная вниманием окружающих особа. Разве так вел бы себя убийца? Разве не естественнее в этом случае вести себя поскромнее и позаботиться о более убедительном алиби, чем сопутствующие ее роману с Засоркиным встречи на каком-то озере и надежда на его показания?
– Она хочет пить, – сказала сестра, жестом подзывая к себе приглянувшегося ей Шубина и показывая ему, что пациентка приходит в себя.
Игорю стало жарко. Он боялся предстоящего разговора с Лавровой и, как ни странно, боялся себе в этом признаться… Ему казалось, что вся больница уже знает о том, что пациентка из третьей палаты приходит в себя и что с минуты на минуту в коридоре раздадутся шаги наемного убийцы, выполняющего заказ настоящего убийцы, которого или о котором может знать Вера Лаврова…
От этих мыслей стало стыдно. Кроме того, Игорь никогда раньше не замечал за собой подобной унизительной мнительности. Неужели это может быть связано с появлением в его жизни Лоры?
Он вошел в палату и зажмурился от яркого света. В коридоре было сумрачно, палата же была залита ярким солнечным светом, который не пожелали даже приглушить розоватыми жалюзи.
Вера лежала в палате одна – это было распоряжение Сазонова. Но подобное решение диктовалось не мнительностью – элементарным профессионализмом. И еще кое-чем, что зовется емким и таким приятным словом «деньги». Ведь Петр Васильевич, разрешив Шубину присматривать за Лавровой, как бы авансировал свое участие в деле и надеялся на скорейшее вознаграждение. Все знали, что он строит дачу и ему требуются деньги для завершения отделки. Все было предельно просто. И пошло.