– Хорошо тебе смеяться, – заметила она. – Возможно, наши гороскопы не совпадают.
– Ты же не собираешься отменить наш брак? Кто знает, может быть, сейчас мы встретим какого-нибудь косоглазого человека?
– А разве это плохая примета?
– Просто ужасная, – ответил я и попросил извозчика:
– Пожалуйста, если можно, побыстрей.
– Ох, – произнесла она.
– Что случилось?
– Разве ты его не видел, когда он обернулся? Он же косоглазый.
– Но, Кэри, я ведь пошутил!
– Это неважно. Это как раз то, о чем я говорила: ты придумываешь код, а судьба его использует для предупреждения.
Я зло бросил:
– Какая разница! Мы все равно опаздываем.
– Опаздываем?! – она схватила меня за запястье и посмотрела на мои ручные часы. – Милый, нам нельзя опаздывать. Остановитесь. Давай рассчитаемся с ним.
– Мы ведь не можем взбежать на гору, – сказал я, но она уже выскочила из экипажа и начала сигналить каждому проезжавшему мимо автомобилю.
Родители семейств самодовольно усмехались ей. Дети прижимали носы к окнам автомобилей и строили ей рожицы.
– Это напрасная трата времени, – сказала она, – нам нужно бежать.
– Зачем вся эта суета? Наш брак, судя по всему, будет несчастливым – ты же разгадала все зловещие приметы, правда?
– Мне все равно, – ответила она. – Я считаю, что лучше быть несчастной с тобой, чем счастливой с кем-нибудь другим.
Вот так внезапно она всегда улаживала ссору, снимала плохое настроение одним точным утверждением. Я схватил ее за руку, и мы побежали.
Но мы никогда не успели бы вовремя, если бы возле нас не остановился мебельный фургон. Разве кому-либо когда-нибудь приходилось приезжать на собственную свадьбу, сидя на старомодной бронзовой кровати?
У нас еще оставалось две минуты, когда водитель фургона помог нам высадиться на небольшой площади, которая, казалось, находилась на вершине мира. На юге, по-моему, не было ничего выше до самых Атласных гор.
Высокие дома втыкались в глубокое темно-синее небо, как колючки кактусов, а узкая терракотовая улица внезапно обрывалась на краю высокой скалы. Из церкви напротив смотрела на нас Дева Мария в бледновато-голубом облачении, окутанная, будто шалью, летавшими вокруг нее ангелами. Было тепло и очень тихо. Казалось, на этой площади сошлись жизненные дороги.
На какой-то момент, помню, мы смутились и не решились сразу же войти в здание мэрии, потому что там не могло быть так же хорошо, как здесь, на площади. Так оно и получилось. Мы сели на деревянную скамейку, и вскоре к нам присоединилась еще одна пара – девушка в белом подвенечном платье и мужчина в черном костюме; я почувствовал себя неловко, потому что понял, что одет не так, как положено в таких торжественных случаях. Затем человек с высоким крахмальным воротничком долго ворчал насчет наших бумаг, и на мгновение нам показалось, что наш брак никогда не будет оформлен; потом поднялась суета: внезапно выяснилось, что у нас нет свидетелей.
Наконец пригласили двух хмурых клерков и ввели нас в большой зал, где ничего не было, кроме люстры и стола. Вывеска, висевшая над дверью, возвещала: «Регистрация браков». Мэр – очень старый человек, по виду вылитый Клемансо, облаченный в мантию с сине-красной лентой через плечо, – терпеливо стоял и ждал, пока мужчина с воротничком зачитает наши фамилии и даты рождения. Затем мэр быстро отбарабанил что-то наподобие целого свода законов, которые мы должны соблюдать, – вероятно, это были статьи из «Кодекса Наполеона». После этого мэр произнес небольшую речь на очень плохом английском языке о нашем долге перед обществом и ответственности перед государством, наконец пожал мне руку, поцеловал Кэри в щечку и мы снова очутились на небольшой площади, где ожидала своей очереди следующая пара.
Торжественной церемонии не получилось – не хватало органа, как в церкви Святого Луки, и не было гостей.
– Я совсем не чувствую себя замужней, – сказала Кэри и тут же добавила: Но мне даже приятно это.
8
На улицах и в барах, в автобусах и в магазинах мы встречаем так много лиц, которые напоминают нам о Первородном Грехе, и так мало тех, кто несет на себе неизменную печать Первородной Невинности… Такое лицо было у Кэри она всю жизнь, до самой глубокой старости, будет смотреть на мир глазами ребенка. Ей никогда не бывало скучно: каждый день для нее был новым, даже печаль для нее была извечной, а каждая радость тем более существовала для нее извечно и навсегда. «Ужасно» было ее излюбленным словцом, и в ее устах оно звучало не как обычное клише – на самом деле был ужас в ее наслаждениях, в ее страхах, в ее тревогах, в ее смехе – в ней всегда существовало ужасное удивление перед всем тем, что она видела как будто впервые. Большинство из нас выискивают во всем только сходство: каждая жизненная ситуация напоминает бывшую, с которой мы встретились ранее. Кэри во всем находила только особенное, как дегустатор вин, способный почувствовать самый неуловимый букет.
Мы возвратились в отель, но «Чайка» все еще не пришла, и Кэри встретила эту неприятность как нечто совершенно неожиданное, как будто узнала об этом впервые. Потом мы пошли в бар и немного выпили – пожалуй, это была наша первая совместная выпивка. Она с удовольствием пила джин с тоником «Д у бане», которые мне совсем не нравились.
– Яхта, видимо, придет только завтра, – сказал я.
– Милый, а у нас хватит денег оплатить счет за гостиницу?
– А-а! Сегодня еще как-нибудь перебьемся.
– Мы могли бы выиграть нужные нам деньги в казино.
– Вряд ли, потому что мы посещаем зал, где делаются небольшие ставки, а настоящего риска мы себе не можем позволить.
Кажется, в тот вечер мы проиграли около двух тысяч франков, а назавтра с утра до полудня напрасно вглядывались в гавань – «Чайки» там не было.
– Он забыл, – сказала Кэри. – Иначе прислал бы телеграмму.
Я знал, что она права, но не мог придумать, что же нам предпринять. А когда миновал еще один день, меня охватила полная растерянность.
– Милый, – предложила Кэри, – нам лучше пойти в казино, пока еще есть деньги.
Но втайне от нее я попросил счет (придумав причину: мы не можем позволить себе играть, не имея представления о своих возможностях) и уже знал, что живем мы в долг. Оставалось лишь ждать. Я послал телеграмму мисс Булен, и та ответила, что мистер Друтер сейчас в море и связаться с ним невозможно. Я рассказывал Кэри о телеграмме, когда старик со слуховым аппаратом занял кресло на верхней площадке лестницы, чтобы наблюдать за людьми, гулявшими под лучами солнца.
– Вы знакомы с Друтером? – спросил он внезапно у меня.
– Да, мистер Друтер – мой шеф, – ответил я.
– Это вы так думаете, что он – ваш шеф, – бросил тот резко. – Вы работаете в «Ситре», не так ли?
– Да.
– В таком случае я – ваш шеф, молодой человек. Особенно не рассчитывайте на Друтера.
– Вы – мистер Боулз?
– Конечно, я – мистер Боулз. Пойдите и приведите мою сиделку. Уже пора идти в казино.
Когда мы остались одни, Кэри спросила:
– Кто этот ужасный старик? Он действительно твой хозяин?
– В некотором роде, да. В своей фирме мы называем его А. Н. Второй. Ему принадлежит небольшая часть акций «Ситры» – очень незначительная часть, но она позволяет ему поддерживать равновесие между Друтером и Бликсоном. Пока что он поддерживает Друтера, поэтому Бликсон ничего не может предпринять, но если Бликсону посчастливится выкупить эти акции, мне будет очень жаль Гома… Но это так, между прочим, – добавил я. – Теперь уже ничто не заставит меня жалеть его.
– У него просто плохая память, милый.
– Такая забывчивость бывает только тогда, когда тебе совершенно до лампочки другие люди. Никто из нас не имеет права забывать ни о ком. Кроме себя самого. Себя Гом никогда не забудет. Да! Черт с ним! Пойдем в казино.
– Мы не можем позволить себе этого.
– Мы с тобой сейчас в таких долгах, что нам уже все равно.
В тот вечер мы не делали ставок: просто стояли и наблюдали за постоянными посетителями. Молодой человек снова был тут. Я видел, как он обменял тысячу франков на стофранковые фишки и вскоре, когда просадил их, вышел. Сегодня он не позволил себе ни кофе, ни булочек. Кэри заметила:
– Как ты думаешь, он ляжет спать голодным?
– Это ждет и нас с тобой, – ответил я, – если не придет «Чайка».
Я наблюдал, как постоянные посетители играют по своим схемам, понемногу проигрывая, понемногу выигрывая, и подумал: «Странно, как же они поддерживают в себе веру, что когда-нибудь им удастся снять банк?» Они походили на теологов, которые терпеливо стараются постичь разумом религиозное таинство. По-моему, в жизни каждого из нас настает момент, когда мы задумываемся: представь себе, в конце концов, что существует Бог, что теологи правы.
Паскаль был заядлым картежником, который поставил все свои деньги на религиозную систему. Я считал себя наилучшим математиком из всех посетителей казино, поэтому не верил в их таинство, но если все-таки это таинство существует, я способен разгадать его быстрее их всех. В мыслях я повторял, как молитву: «Это не ради денег – мне не нужно богатства – только несколько дней с Кэри, без никаких забот».
Из всех систем, какими пользовались в этом казино, успех приносила лишь одна, и она не зависела от так называемой теории вероятностей. Около наиболее занятых столов слонялась пожилая женщина с огромным птичьим гнездом накрашенных волос и с двумя золотыми зубами. Если кому-нибудь доставался крупный выигрыш, она подходила к этому человеку и – пока крупье смотрел в другую сторону – трогала его за локоть, довольно нахально выпрашивая двухсотфранковую фишку. Получив фишку, она обычно разменивала ее на две стофранковых, одну опускала в карман, а другую ставила на кон. Она не могла проиграть свои сотни, а однажды поставила и выиграла три тысячи пятьсот франков. Почти каждый вечер она добавляла по тысяче франков к тем, что находились уже в ее кармане.