— Может, вы им еще и передаете что-то из моего архива?
И картинка сложилась. Тим подавил нервный смешок, вдохнул поглубже. Отступать было некуда. Данилевский загораживал коридорчик, ведущий в комнаты, так решительно, будто готов был скорее упасть замертво, чем пропустить шпиона. Подозрительность, взросшая на благодатной советской почве, пылала в нем вместе с праведным гневом.
— Григорий Михайлович, ну что вы такое говорите? Это был коллега из редакции. Приехал обсудить выход книги. — А еще неумело потереться лицами в вашем подъезде, но это опустим.
— А это что? — Голос Данилевского сорвался на высокой ноте, старик начал кашлять, но Тима к себе не подпустил, отогнал взмахом руки, отчего раскашлялся еще сильнее.
— Может, воды?
— Не нужна мне ваша вода! — хрипло отрезал он. — Почему вы рылись в моих вещах, Тимур?
Потому что искал ваших родственников. Потому что до трясучки боюсь за вас, пока вы, упертый старый баран, стоите тут и злитесь. А злиться вам нельзя, ни в коем случае нельзя. Вон как вас шатает уже.
— Давайте присядем и поговорим, хорошо? — попытался успокоить старика Тим.
— Перестаньте командовать! — взвился он, и на без того бледном лице выступил у рта совсем уж выбеленный треугольник.
Сердечная недостаточность. Так бабушка говорила. Белый треугольник над подбородком — недостаточность. Тим решительно шагнул к Данилевскому, взял его под локоть и потащил в комнату, пока тот слабо упирался и возмущенно восклицал:
— Что вы делаете? Отпустите! Тимур, прекратите немедленно!
Тим усадил его на диван, сел рядом, помолчал, собираясь со словами. Не собрался, но говорить пришлось.
— Послушайте меня, пожалуйста. Я никогда не рылся в ваших вещах. Но мне нужно было найти хоть какую-то зацепку, понимаете?
— Вы шпионите за мной, да? — пробормотал Данилевский. — Кто вас подослал?
Тим бы засмеялся, но из домашних стариковских тапочек выглядывали дутые ступни.
— Никто меня не подсылал, — с нажимом ответил Тим. — Врач из скорой, Сатимов, сказал, что нужно найти ваших родственников. Вы же сами не хотите в больницу, а вам нужно. У вас ноги… Вы видели свои ноги?
Данилевский дернулся.
— У меня нет родственников, Тимур. Никого. Так вышло, — скрипуче ответил он. — А к врачам я обращусь, как только доделаю работу. Статью. Я обещал.
— Какая статья? Вы на пол сбрасываете все бумаги.
— Я подниму.
— Григорий Михайлович, это ненормально. Подумайте сами, у вас одышка, слабость. Это не шутки. Ну вы же взрослый человек...
— Я все сказал, — отрезал Данилевский и попытался подняться.
— Подождите. — Тим вскочил первым. — Я нашел кое-что. Погодите, пожалуйста.
Рванул из комнаты, схватил куртку. От нее пахло парфюмом и пудрой. Даже в носу засвербило. Тим бросился обратно. Данилевский копошился с фотографиями — перевязывал их тесемочкой, но пальцы слушались плохо.
— Вот, посмотрите. Это фото я нашел у вас в архиве. А это дал мне на хранение друг. Представляете, какое совпадение?
Данилевский нехотя посмотрел на оба снимка, отвернулся и продолжил ковыряться с тесемкой.
— Это странно, конечно, но не имеет никакого отношения к делу, — проскрипел он. — Своими выходками вы отвлекаете меня от работы, Тимур.
— Нет, вы послушайте. Друг сказал, что на этом фото его отец!..
Данилевский наконец справился с узелком.
— Что вы хотите этим сказать?
Тим замер. Ответ невозможно было бы отменить. Стоит только ему прозвучать, как неожиданное совпадение обретет причины и последствия. Изменит все. И жизнь Данилевского, и странное существование Шифмана. И его, Тимову, жизнь. Но белый треугольник, расползавшийся по лицу старика, не оставлял вариантов.
— Возможно, мой друг окажется вашим сыном.
За окном тревожно сигналили машины, заполнявшие дороги в предвкушении вечерних пробок. Город снаружи размеренно двигался и гудел, а внутри квартиры повисла густая тишина. Только Данилевский сипло втягивал в себя воздух, и поскрипывала в пальцах Тима куртка.
— Вы говорите глупости, Тимур. Я прошу вас выбросить их из головы. — Данилевский оперся на диван и поднялся на ноги. — Мне нужно работать.
— Нет, подождите, все сходится! Здесь трое мужчин, да. Но такое совпадение не может быть случайным. Не может же?
Данилевский остановился напротив Тима.
— Дайте мне пройти.
— Посмотрите на эту женщину. Она могла родить от вас ребенка в девяносто первом?
Капилляры в глазах Данилевского налились кровью, пожелтели белки. Это был взгляд бесконечно уставшего человека. Ничего от прежнего Данилевского — болтливого, проницательного и интеллигентно мягкого, в нем не осталось.
— Нет, Тимур, эта женщина не могла родить от меня. Ни в девяносто первом. Ни в любом другом году.
Тим хотел было сказать что-то еще, уболтать, уговорить старика, но тот перебил его.
— А теперь я прошу вас уйти. Вы ведете себя непозволительно, и я не хочу вас видеть. Ключ оставьте на тумбочке. До свидания, Тимур.
И с неожиданной силой толкнул его в плечо, чтобы освободить себе дорогу. Пока Тим копался в прихожей, не попадая трясущимися руками в рукава куртки, старик успел доплестись до кабинета. Скрипнул стул. Раздался шелест бумаги. Это еще одна страница бесконечной статьи полетела на пол.
Тим вышел и беззвучно прикрыл за собой дверь. Он встал у подъезда, но решить, куда ему идти, не смог. Внутри едко ворочалась обида, помноженная на четкое осознание — он все испортил. Столько лет бережно подкладывал соломку под странную дружбу с Данилевским. Боялся, как бы не обидеть старика. Как бы не задеть профессорские чувства нечаянным панибратством. А потом взял и забрался в самое личное из возможных пространств. Отчего бы не поковыряться в интимной жизни университетского руководителя? Почему бы не разворошить его архив? От злости на себя хотелось срочно куда-то бежать, кому-то звонить, решать что-то. Вместо этого Тим набрал Ельцову.
— Я облажался.
— Какие неожиданные новости, Тимочка, — хохотнула она. — Никогда такого не было. И вот опять.
От пяти минут пустой болтовни стало легче.
— Ну, таких совпадений не бывает, конечно. Точно папаша его, зуб даю.
— И что мне с этим делать тогда?
— На Первый канал идти. Такую историю у тебя с руками оторвут.
С потемневшего неба начал сыпать мерзкий дождь. Ельцова щелкала клавиатурой.
— Ты в редакции?
— А где ж еще? Это у тебя вольные хлеба, а мы впахиваем.
Вдобавок к вине перед Данилевским на Тима ухнула позабытая ответственность за проект.
— Зуев меня не ищет?
— Пока нет. С планом все плотно и без твоего ненаглядного Шифмана. Но сам знаешь, в любой момент может и вспомнить. Ты б приехал, показался.
Тим оторвал телефон от уха, глянул на время. Половина пятого ощущалась как поздний вечер, почти ночь. Хотелось в душ и спать. Может, посидеть с бабушкой, послушать в ее пересказе, что там вещает федеральное телевидение. Но обе фотографии лежали в кармане куртки.
— Нет, надо с фотками разобраться.
Ельцова не стала спорить.
— Звони сыночку новоявленному. Пусть требует от матери объяснений.
Тим сбросил звонок и набрал Шифмана. Послушал нудные гудки. Попробовал еще раз. Гудки закончились, автоответчик не включился. Тим чертыхнулся, снова позвонил Ельцовой.
— Не поднимает, — пожаловался он. — Пишет, наверное.
— Муки, мать его, творчества. — Фыркнула она. — Слушай, ну я посмотрела уже, он прописан у черта на куличках. Такое дальнее Подмосковье, что уже не считается.
— Да, я знаю, у него там мама как раз. И Клязьма течет.
— Без понятия, что там течет. Но адрес могу тебе скинуть.
Тим поддел ботинком упавший с дерева листок, тот перевернулся и оголил успевшую прогнить сторону.
— Зачем мне адрес?
— Ну, не знаю. — Ельцова хмыкнула. — Ты же у нас Шерлок, поезжай к виновнице торжества, разведай, кто там от кого родил. — Она явно издевалась. — Очную ставку проведи. Вдруг воссоединишь два престарелых сердца.
— Иди к черту, а.
— Не черти. — Хохотнула, замолчала, что-то допечатывая. — Ладно, некогда мне с тобой. Адрес кидать?
Тим аккуратно перевернул листок обратно, но желтая его сторона успела вымазаться в грязи.
— Кидай.
Тим поехал на электричке. Долго мучал карту транспорта, чтобы выстроить маршрут, потом трясся в метро и метался по вокзалу, пытаясь разобраться в платформах.
— Не подскажете, где шестой путь? — спросил он скучающего охранника.
Тот зыркнул настороженно.
— А чего там?
Вокруг метался в вечерней суете огромный вокзал, полный пассажиров, поездов и вагонов. Охранник смотрел на Тима осоловелыми глазами. То ли пьяными, то ли отупевшими от каждодневного мельтешения.
— Извините, — пробормотал Тим и устремился за толпой.
Чутье не подвело. Спрессованные в один усталый комок люди дружно протиснулись через ситечко турникетов и высыпали на шестой путь. Тим рванул к поезду, толпа снова подхватила его и внесла в вагон, надежно прижав к боковой стенке тамбура. Пробиваться внутрь Тим не стал, высвободил руку с телефоном, немного откинулся на сурового бородача в наушниках и постарался расслабиться. Приложение обещало ему пятьдесят незабываемых минут в пути.
Поезд ухнул всем своим бездонным телом, перрон за окном медленно пополз, сменился постройками промзоны. Шифман не отвечал. Тим прослушал длинные гудки, набрал еще одно сообщение: «Перезвони. Это срочно».
Но ответа не получил. Знай Ельцова о нелепом поцелуе, завершившем рабочую встречу в подъезде Данилевского, точно бы не поверила в творческие муки, заставившие Шифмана удариться в молчание. Пока поезд тормозил у каждого столба, Тим крутил в голове возможные варианты. Обиделся. Сам от себя не ожидал. Ожидал, но большего. Смутился. Оскорбился. Думал, что к этому все и шло. Не думал, что это возможно. Вырос в маминых колготках, потому не приемлет такого и винит теперь Тима во всех грехах. Вырос в маминых колготках, потому был настроен решительно, а Тим замялся и решительных ожиданий не оправдал.