Сватовство Ульяны
Противным ноябрьским днем идти никуда не хотелось. Ульяна перенесла все свои воскресные занятия и поехала к матери, у которой не была уже месяца полтора, тем более что родительница уж очень просила встречи.
Прежде позвонила. Мать была у подружки в гостях, попросила забрать. Ульяна заехала. Мать сказала, что неудобно так, надо зайти, поздороваться с Ириной Геннадьевной. Пришлось пить чай. Чай был невкусным, из пакетика, но хуже всего было то, что Ульяна оказалась в «заложниках». Мама и эта самая Ирина Геннадьевна организовали как бы невзначай встречу своих «непутевых» детей с соответствующими надеждами.
Напротив Ульяны сидел Костя. Волнение всех участников этой неловкой встречи словно сконцентрировалось в этом молодом, но уже изрядно лысеющем человеке. Он пил негорячий чай, но еще больше влаги из него выходило в виде пота.
Ирина Геннадьевна задавала вопросы Ульяне о ее жизни и хвасталась достижениями сына. Костя краснел, но перебивать мать не решался. Оказалось, что ему всего 28. Ульяна взгрустнула, она была старше этого человека с залысиной на целых пять лет. Костя был инженер и уже даже заместитель начальника отдела какого-то государственного предприятия по выпуску чего-то важного.
В общем, Ульяна расценила все как неудавшуюся попытку заботливой мамы и на следующий день уже забыла об этом как о простом недоразумении. Но вдруг стала получать сообщения от Кости, в которых он неумело сыпал комплименты, но почему-то никогда не звонил и не пытался пригласить на свидание.
Звонок раздался незадолго до Нового года. От мамы. Она сообщила, что Ирина Геннадьевна с сыном просят встречи в том же составе, потому что у Кости есть что сказать. Пришлось Ульяне нажать на мать, та созналась, что да, на этой встрече планируется предложение руки и сердца. «Бедный Костя», – подумала Ульяна. Из уважения к молодому человеку встреча не состоялась. 30 декабря, улетая в Таиланд, Ульяна пересматривала в самолете фильм «Сбежавшая невеста». И если себя в роли Джулии Робертс она отчетливо представляла, то Костя ну никак не был Ричардом Гиром.
Сватовство в древней Руси
Любой свадьбе в исконном о ней представлении предшествует сватовство – понятие такое доброе, теплое. Веет от него традициями глубокой старины.
Правда, все реже встречаются те, кто «засватан», «сосватан». Современные отношения предполагают, что любая договоренность о свадьбе складывается исключительно по решению двух человек, непосредственно в ней участвующих. Конечно, молодые люди познакомят свою вторую половинку с родителями до свадьбы. Знакомство родителей жениха и невесты нередко происходит уже на самой церемонии бракосочетания. А что касается более дальних родственников, так их просто оповестят о месте и дате, когда и куда прийти поесть, попить по случаю и подарок принести.
Сами ритуалы современного сватовства выглядят часто архаикой и пережитком провинциальных устоев. Для того чтобы соблюсти некие никому не ведомые приличия, в сам день свадьбы устраивают конкурсы и полосу препятствий, как, например, выкуп невесты на лестнице в подъезде, расписанном далеко не народными узорами.
Тем самым в людях борются современная реальность и оставшаяся на генном уровне привычка к тому, что свадьба не просто так случается, что должно ей что-то предшествовать. Но вот сватовство устраивать некогда, да и, объективно, незачем.
А вообще, что изначально означало сватовство? Ученые Анна Литвина и Федор Успенский глубоко изучали этот вопрос и определили[108], в частности, что в давние времена на Руси глагол «свататься» означал вступление в отношения не парня с девушкой, а глав их семейств.
Получается, что тогда не использовалось выражение, что Иванушка к Марье свататься решил. А сватались отец Иванушки и дед Марьи, как старшие в родах. И между этими двумя уважаемыми мужчинами и возникало это самое сватовство. При этом дед Марьи, будучи старшим в роду, мог не слушать не только мнения самой девушки, а даже и отца ее. Кстати, ученые отмечают, что в летописи инициатором часто выступает именно сторона невесты.
Костомаров[109] поведал нам, что в таких случаях в дом жениха засылался сват из числа близких родственников и, начав с похвалы достоинствам и чести двух родов, рассказывал, какие преимущества и выгоды произойдут в случае скрепления семей родством. Если его речи находили теплый отклик, то дальше уже происходило обычное сватовство, то есть засылались сваты со стороны родителей жениха в дом потенциальной невесты.
О том, что для жениха его избранница могла быть неведома до самой свадьбы, что за него решение о женитьбе принимали отец или дед, нам говорит сам термин «невеста», который означает[110] «неизвестная». Так что, как бы патриархален ни был уклад, а жениху тоже приходилось поволноваться, ведь неизвестно, как будет выглядеть та, кто окажется наиболее выгодной партией по мнению старших в роду.
Даже сын самого Рюрика Игорь не волен был выбрать невесту сам. Ему Ольгу «привел» князь Олег, который выступал в роли и правителя, и его воспитателя. О причинах того, почему была выбрана именно Ольга, можно только гадать. Существуют предположения[111], что она была родственницей Олега и брак этот укреплял права князя на власть.
Разумеется, главным образом мы знаем о том, как сватались князья. О процедуре сватовства в простых городских или крестьянских семьях мы можем лишь догадываться, в том числе изучая законодательные установления.
Но не стоит думать, что традиции у разных слоев населения сильно отличались. Князья тогда не разъезжали по городу в машинах с мигалкой и не жили в отдаленных заповедных резиденциях. Они были гораздо ближе к народу, их жизнь проходила вполне на виду. В несравнимо более близкое к нам время – в середине XIX века – покушения на императора Александра II устраивались в том числе, когда он просто шел по городу. А во времена Древней Руси и вовсе быт князя был очень схож как минимум с городским. И традиции сватовства тоже были обусловлены именно укладом жизни всего общества.
Если сватовство князей означало вступление в «свойство» двух правителей, которые могли образовать на этой почве военный и экономический союзы, обменяться важными ресурсами, то понятно, что брак планировался заранее и князя-отца в последнюю очередь интересовало, что Иван думает про Марью.
Ровно так и у простых людей. Вступление в «свойство» могло означать неплохое подспорье в хозяйстве за счет более тесного использования имеющихся орудий производства, земель, скота. Поэтому вопрос о будущей семейной жизни Прошки решал дед со старшим дядей Варьки. А о том, что Варька вздыхает вовсе не по Прошке, а по Захарке, дела никому не было, если возможности Захаркиной семьи не представляли никакого интереса для устроения благополучия рода.
Более того, процесс сватовства часто был схож с процессом купли-продажи. Помните, знаменитое выражение «у вас товар, у нас купец». Вот так неполиткорректно зачастую и рассматривался вопрос о создании новой семьи. Родственники нахваливали качества, простите, повторюсь: «товара», то есть девушки, потенциальной невесты. Качества сугубо физические. Крепость телом, работоспособность.
Гипертрофированно подобную оценку потенциальных невест можно услышать в очень популярной в 70-х годах XX века адаптации белорусской народной песни «Касіў Ясь канюшыну» («Косил Ясь клевер»).
В этой песне лирический герой со своей мамой обсуждает вопрос, кого бы в жены взять. Родительница в первую очередь предлагает ему Станиславу, «чтоб сидела на всю лавку». Понятно, что речь идет о ярких женских достоинствах, которые, возможно, символизировали и потенциальный успех в вопросах деторождения и внешние проявления здоровья и достатка. Но Ясь отказывается, так как не представляет он такую лавку, чтоб усадить эту самую Станиславу. И договариваются они, что в жены следует взять Янину «працавiтую дзяўчыну», то есть работящую девушку. Вот, в принципе, и весь диалог.
Песня, разумеется, как было принято говорить, шуточная, но она очень хорошо показывает процесс прагматичной оценки невест.
По свидетельству ученых[112], уже в IX–X веках купля-продажа невест стала больше ритуалом, нежели реальной сделкой. А вот раньше невесту вполне можно было просто купить. Для этого сначала следовало соблюсти некий элемент приличия и оценить ее через третьих лиц (возможно, зарождение сватовства), ну а потом уже напрямую договориться с родителями и братьями девушки о величине выплачиваемого за нее вознаграждения.
Скрепляли договор рукопожатием, производилась оплата, и после этого невеста передавалась новым «владельцам», иного слова и не подобрать в этом случае. Особо отмечается, что в таких случаях свадьбы особо не делали. «Ну купили и купили. Чего тут удивительного. Захотим, еще пять таких купим». Но по поводу пяти это уже в главе о многоженстве.
Варварство и жестокость? Разумеется, да. Это если мы со своей колокольни смотрим туда, в глубину веков. А для тех лет вполне достойная практика. Девочку родили? Кормили, поили, одевали? Чего ж ее просто так отдавать. Надо получить за нее какой-то прибыток.
Ведь и дальше, тем или иным способом, но за невесту давали вено, калым, выкуп, как ни назови. Иностранные путешественники даже отмечали, что родивший на Руси трех дочерей вполне может стать богачом, а вот отцу трех сыновей можно только посочувствовать. Понятно, что это всего лишь интерпретация отдельных случаев, возможно даже, что некая региональная особенность, но как особое мнение имеет место быть.
Частью процедуры сватовства были смотрины[113]. Сначала родители невесты смотрели хозяйство жениха, удостоверялись, что в семье, в которую они отдадут свою дочь, есть достаток. Затем, наоборот, родители молодого человека смотрели быт будущей снохи, ведь по тому, как там ведется хозяйство, можно многое сказать о женщинах семьи. Заодно и на саму невесту тогда глядели. В первую очередь не красоту ее оценивали, а здоровье: не хромает ли, не кривая, хорошо ли говорить умеет. А тож не хочется «кота в мешке» брать.
Но смотреть невесту не всегда ходили именно родители жениха, часто направляли специальную «смотрительницу». Не таким грубым получалось само действо, а опытная профессионалка четко знала, на какие критерии следует обращать внимание, где и как могут обмануть. А то ведь могли показать одну вместо другой, или бочком продемонстрировать, чтоб косоглазия не увидели. А так как смотреть жениху на невесту не полагалось до самой свадьбы[114], то настоящее личико он мог увидеть только на венчании. А тогда уже не поспоришь, приходилось потом или судиться, или вымещать злость на своей оказавшейся нелюбимой жене. Бывало даже, что недовольные мужья всячески сподвигали супругу постричься в монахини, оставить его для нового шанса найти свое счастье.
Кстати, не всегда сватовство завершалось успешно. Отказ, как правило, если и происходил, то в основном со стороны родителей невесты, ведь семья жениха, отправляясь договариваться, уже понимала, кого именно они выбрали для своего молодца. Как правило, никто не говорил грубого «нет», дабы не ссориться, не позорить семью отказом. Поэтому выбирались какие-то мягкие, но всем понятные выражения.
Говорил отец девушки пришедшим сватам, что еще слишком юна дочь его, что не созрела для свадьбы, что не всему еще научилась по хозяйству, есть куда развиваться – следует обождать. И все понимали, что ждать собираются уже других сватов. Или же разговор заканчивался иносказательными поговорками о том, что не поспела еще ягода, не созрел цветок. Хотя все равно отказ был отказом, как его ни приукрашай.
Но все же отрадно заметить, что было место и для привычных нам отношений и можем мы даже ощутить их теплоту.
Берестяные грамоты о сватовстве
Отголоски быта простых людей Древней Руси мы находим в берестяных грамотах. Своего рода эсэмэски, вырванные из контекста переписки наших дальних предков. Вот, например, берестяная грамота № 672, писанная в Новгороде в XII веке. В ней сказано: «Оркад велел без него устраивать свадьбу, но ты не выдавай».
Получается, что некий уважаемый человек передал полномочия, но связующее звено предостерегает от самостоятельных действий. Видимо, Оркад (Аркадий) потом может и спросить за правильность заключения брака. А может, автор считает, что Оркад по возвращении сможет более выгодные условия выторговать. Поэтому не призывает отказываться, а просто «не выдавать».
И вроде бы все логично и разумно. Но история не может укладываться в два абзаца описания. Как не может и одним мерилом измеряться такая разнообразная жизнь. Разве в наше время нет случаев, когда о браке договариваются старшие влиятельные родственники? И сегодня нередко будущую семейную жизнь человека определяют родители, исходя из материальных благ второй стороны и своего видения будущего своей «кровинушки».
Так и в Древней Руси наряду с описанными выше процессами сватовства существуют и берестяные грамоты, свидетельствующие о совершенно иных процессах того, что в ЗАГСах называют «кораблем, отправляющимся в большое плавание».
Историк Ирина Рыбина, к примеру, ссылается на берестяные грамоты, которые рассказывают, что уже в Древней Руси существовало понятие свахи и именно она вела переговоры от имени интересующихся сторон. К сожалению, мы не можем точно сказать, кем была эта самая сваха. Была ли она неким профессионалом, осуществляющим тем самым свою предпринимательскую деятельность на постоянной основе, или же эту роль выполняла в то время некая уважаемая дама из рода, хотя комиссионный сбор за ее услуги все же существовал.
Разумеется, в среде князей сваху мы себе вряд ли представим, но вот в обывательской среде запросто, хотя некоторые обходились и без нее. Хотите поглядеть настоящее предложение руки и сердца времен Александра Невского? Автор его некий Микита из Новгорода. Пишет он письмо Анне, которую, вероятно, уже хорошо знает.
Первая часть записки: «Пойди за меня – я тебя хочу, а ты меня». Тут давайте без всяческих домыслов относительно слова «хотеть». Здесь оно имеет вовсе не то значение, к которому привыкли мы. Слово это относится к «пойди за меня». То есть хотеть соединиться в браке. Хотя вряд ли оно полностью лишено и известного нам смысла.
Как может показаться, записка сия похожа на то, что пишут ученики друг другу в старших классах. Но нет, это серьезный и даже официальный документ той поры. Официальное предложение. Ведь в продолжении сказано: «А на то свидетель Игнат Моисеев».
Можно представить картину, как в XIII веке Анне поступает это письмо на бересте. Она его читает достаточно легко, ожидая очередного признания от Микиты, с которым давно переглядывалась. Но тут вдруг видит, что сам Игнат Моисеев готов выступить гарантом серьезности намерений ее возлюбленного. И слова приобретают иной смысл. И при ее согласии уже пойдут официальные сваты к родителям. Акцентируем на том, что в этом случае имело значение мнение девушки.
С другой стороны, может быть, это вовсе не молодежь, а давно знакомые зрелые вдовые люди, знающие друг друга по торговым делам. Ощутили возможность соединения в целях укрепления домашнего хозяйства. Но поскольку привыкли все решать через договор, делают письменное предложение и призывают в качестве свидетеля надежного Игната. В этом случае логично, что мнение невесты играет большое значение. Вдова могла вполне вести хозяйство и отвечать сама за себя.
В общем, спасибо ученым, что нашли эту грамоту, расшифровали ее, а далее полет нашей фантазии может рисовать любых Микиту и Анну, а также их будущую жизнь.
В продолжение темы романтики можно привести грамоту № 566. Она более чем на сто лет старше той, где Микита предлагал руку и сердце. Здесь мы не знаем имен. Написано: «Будь в субботу ко ржи или весть подай». Очень уж похоже на известное нам из советского кинематографа, ставшее крылатым выражение: «Приходи ночью на сеновал».
Но если это послание скептики могут счесть за деловую переписку, ведь четко не сказано, что встреча назначается именно для любви, то содержимое грамоты № 752 ни с чем не спутаешь.
Много там утеряно, но из тех частей, что сохранились, следует:
«Я посылала к тебе трижды. Что за зло ты против меня имеешь? Не приходил ко мне на этой неделе. А я к тебе относилась как к брату. Неужели я тебя задела тем, что посылала к тебе? Я вижу, тебе не любо. Если б любо было, то вырвался из-под людских глаз, примчался… Хочешь, чтобы я тебя оставила? Буде даже я тебя по своему недоразумению задела, если ты начнешь надо мной насмехаться, то судит тебя Бог и я».
Вряд ли во всей нашей древней истории можно найти более яркую и настоящую любовную эмоцию, которая явлена не в художественном произведении, а в обычной человеческой переписке. Хочется сопереживать той девушке, которая своим достаточно аккуратным почерком писала это послание почти 1000 лет назад. Давайте закроем здесь, хотя бы виртуально, пусть только в этой книге, исторический гештальт и представим, что автором этих строк является та самая Анна. А в ответ ей придет от Микиты предложение, подкрепленное авторитетом самого Игната Моисеева.
И случится то самое средневековое сватовство и сговор.
Едим сыр
Когда сватовство оказывалось успешным, дальше происходил «сговор», или, как принято сегодня называть, помолвка. Когда обо всем важном уже договорились, наступало время небольшого умиротворения. Представители сторон могли расслабиться и предаться объединяющей трапезе. Нам даже известно, что ели в тот момент. Ели приготовленный заранее сыр. Сыр не в нашем понимании, конечно, скорее мы назвали бы его творогом. Иногда даже утверждают[115], что такой сыр у древних людей появился раньше хлеба.
Он был главным символом этой трапезы. Совместное поедание сыра, который раздавала невеста, являло собой древний обряд, сродни жертвоприношению[116].
Ели, конечно, не только сыр. Были и каша, и пирог-каравай[117]. Начинка этого пирога-каравая не регламентировалась и могла отличаться в зависимости от регионов, а также от материального достатка семьи.
Было это мероприятие чинное, праздновалось оно сдержанно. Будущие родственники знакомились, привыкали друг к другу, постепенно переходя к практическим деталям предстоящей свадьбы, а также будущего сотрудничества.
Где-то уже могли и секретами своей хозяйственной деятельности поделиться, небольшие взаимные потребности обсудить.
Но все же главной задачей после поедания сыра было договориться о предстоящей свадьбе. Обсудить венчание и праздничный пир – это могли быть достаточно далеко разнесенные по времени события. Определяли дату, формат проведения, количество и список гостей, в общем, все как сейчас. Эти договоренности и назывались «брачный сговор»[118]. Тогда же рядились и о размерах приданого. И, что интересно, только на этом этапе спрашивали согласия самих молодых людей. Их согласие официально считалось очень важным для заключения брака. Другой вопрос, могли ли юноши и уж тем более девушки выказать свое несогласие после того, как сыр был съеден и между родителями произошла договоренность о размере приданого. Теоретическая возможность существовала, но на практике обычно дети выражали согласие. Да и родители едва ли когда желали плохой судьбы своим детям, выбирая им партию для семейной жизни.
А дальше, если поели вместе сыр и каравай, назад дороги не было. Помолвку расторгнуть было нельзя. Если вдруг кто из сторон позже объявлял о выходе из соглашения, он тем наносил практически непоправимый урон своей репутации и вряд ли дальше мог считаться надежным для заключения новой помолвки. Более того, для жениха даже предусматривался штраф в случае расторжения договоренности с его стороны[119].
Его семье надлежало возместить все понесенные расходы на заключение помолвки родителям несостоявшейся невесты, а ей самой уплатить ущерб «за сыр», видимо в качестве возмещения морального вреда.
Но редко, когда ели сыр зря. Традиционно эти сговоры через положенное время превращались в реальные браки. А пока начиналась «великая неделя»[120], которая, несмотря на название, могла и не ограничиваться семью днями. В это время шла подготовка к самому событию: сбор приданого, с одной стороны, выкупа за невесту, с другой, определение и заготовка продуктов для приготовления свадебного пиршества, подготовка необходимых церемоний и культурно-развлекательной программы – а как же без нее?