Трапезы на свадьбе
Какие бы ритуалы ни придумывало человечество на протяжении всей своей истории, как бы ни изменяло их до неузнаваемости, есть то, что остается неизменным. А именно прочная ассоциация любых торжеств с принятием пищи.
Приглашение на свадьбу в первую очередь означает приглашение к праздничному столу. А все обряды, действия воспринимаются лишь антуражем, в который облекается этот обильный ужин. Так было и в Древнем Риме, такое существовало в средневековой Европе, странах Востока, и мы не исключение.
Как бы сегодня ни старались молодые пары уйти в некий минимализм, часто нелепо граничащий с юношеским максимализмом, и отказаться от широкого празднования свадьбы, это все равно остается скорее исключением из правил, нежели новой тенденцией. Но даже и при отказе от пышной свадьбы после ЗАГСА обычно заходят в ресторан или кафе с самыми близкими друзьями, чтобы очень демократично, но отметить это событие едой.
Даже в советские годы студенческие свадьбы, на которые собиралась молодежь, живущая на небольшую стипендию, все равно подразумевали совместную трапезу. Ели пельмени с майонезом. Ели одну сосиску несколькими вилками. Пили одну бутылку пива рюмками. Но застолье, вернее его имитация, было.
Что говорить про азиатские страны, в том числе близкие нам по ментальности республики бывшего СССР. В 2018 году, на тот момент еще президент Казахстана Нурсултан Назарбаев призвал своих граждан переориентировать приоритеты и «лучше помогать молодежи в приобретении жилья, а не устраивать большие тои (от тюрк. toi – пир) на 200-500 человек».
В ряде регионов России такие свадьбы тоже не редкость. В большинстве случаев, разумеется, в нашей стране никто не приглашает на свадьбу 500 человек, редко зовут и 200 человек. Но существует пугающая статистика, что до 4 % от всех выдаваемых займов в России направляется на проведение свадеб. Интересно, что около 16 % таких пар разводятся, еще не погасив кредит за то веселое гулянье, которым этот брак начинался[137].
Пандемия COVID-19, развернувшаяся в 2020 году, помогла многим молодым людям сохранить свои сбережения и обойтись скромным праздником в кругу самых близких людей, иногда в домашних условиях. Окружающим не надо было ничего объяснять – ограничения, безопасность. Не поспоришь.
Но вернемся в те времена, когда наши предки не знали ни о ковиде, ни о банковских потребительских займах, ни о статистике разводов. Но жениться было нужно. Следовательно, надлежало позаботиться о пире. Широком, чтобы не ударить в грязь лицом перед соседями. Все же ходят друг к другу на праздники да поминки. Будут сравнивать. Будут говорить потом, что когда Андрея Кузнеца сына женили, то гораздо веселее было. А то и вспомнят, что давеча, на поминках Устиньи Филонихи, стол куда богаче был.
Как правило, всю или почти всю свадьбу брали на себя родители жениха. Их семья растет, их и радость. Тем не менее начиналось все в доме невесты, в тот момент, когда она становилась таковой.
Подготовка невесты
По итогам удачного сватовства и успешного сговора девушка переходила в новый статус. Становилась уже засватанной невестой, которой предстоит вскоре отбыть в новый дом. Но прежде ее надо было подготовить.
На этом этапе своей жизни девушка освобождалась от домашних забот[138], особым образом оберегалась, даже в летнее время года могла сидеть в теплых одеждах. Оно и понятно: девушку важно было сохранить в том виде, в котором ее одобрила семья жениха. А то вдруг случится что-то нехорошее в процессе работ по хозяйству. Да даже, если просто простынет, уже могут возникнуть вопросы, вроде того, что «мы соглашались на здоровую деву, а эта глядите как кашляет, да и круги под глазами – непорядок». Но и без этого всего какая из нее работница? Она всеми мыслями уже на своей свадьбе, в волнении. Пусть передохнет перед началом непростой жизни молодой жены. Кто же еще ей такие условия предоставит.
Ну а непосредственно перед днем свадьбы начиналась активная подготовка.
Важнейшим символом здесь была коса. Та самая девичья коса, которая была и гордостью, и украшением, и маркером свободы. Теперь эта коса расплеталась и разделялась[139], а гребень обмакивался в мед, древний символ плодородия.
Но новую прическу уже никто, кроме мужа, не увидит. Больше никому нельзя было показывать свои волосы. Выражение «опростоволоситься» первоначально как раз и означало явить свою непокрытую голову прилюдно. Голову девушки оборачивали покрывалом или платком. И это было символично. Когда-то мама впервые заплела ее детские растрепанные волосы в косу, означавшую, что девочка становится взрослой девушкой, которой впору думать о замужестве. И вот теперь косы стало две. Новая жизнь. Теперь это будет мужняя жена, а не та юная прелестница, которая гуляла по лугам с подружками да гадала на жениха.
Это мероприятие проводилось в кругу подруг и было своего рода девичником. Пели песни, мечтали, незамужняя девушка последний раз беззаботно смеялась.
Была и баня. В работах историков по-разному описывается эта помывка. Вероятно, традиции сильно отличались в разные времена и в разных регионах. Где-то невесту мыли отдельно, подготавливая к переходу в новый дом. Ну а в других источниках упоминается «баня для молодых». В таком случае она устраивалась в доме будущего мужа и была мероприятием даже не столько гигиенического свойства, сколько отголоском культов прошлого. Невесту следовало помыть и привести в чистоту уже среди духов нового дома, а заодно и представить ее им. А если баня девушки была в ее отчем доме, то это означало прощание со всем домашним. Выходила из нее девушка уже в новую жизнь.
После бани чистую невесту наряжали в свадебное одеяние. Известно даже его название – наметька[140]. Это древний славянский головной убор, который в разных славянских языках называют по-разному, да и исполнение его сильно отличается, но в классическом варианте – это головной убор с ниспадающим на спину покрывалом. Отсюда и название «наметька», означавшее некую накидку, то чем накрывают.
Грусть девичья
Невеста, как правило, всегда была печальной. И вовсе не оттого, что выдавали всех подряд без любви, как на картине Василия Пукирева «Неравный брак». Нет, конечно. Девушки ждали свадьбы, было счастьем своевременно выйти замуж. Грустно было расставаться с родными? Да, безусловно. Но наши предки были не так уж сентиментальны. Волновалась? Да, но не настолько, чтобы портить свою свадьбу унынием.
Что же тогда печалило юную красавицу в радостный день ее свадьбы? Ничего. Просто девушке полагалось изображать грусть и вселенскую печаль. Тихонько плакать, особо талантливым, можно было изобразить и рыдание навзрыд. А ее незамужним подружкам следовало петь грустные песни. Хотя, подружкам, наверное, было действительно грустно. Ведь их-то замуж еще не взяли.
Вряд ли удастся найти песни, которые пели простые девы 1000 лет назад, но фольклористы еще в прошлом веке записывали сохранившиеся[141] в деревнях печальные причитания невесты к подружкам:
«Вы любимые подруженьки,
Вы попойте-ко в последний раз,
Уж пока-то я во девушках,
Уж пока сижу во красныих.
Вы, любимые подруженьки,
Вы пойдете во зеленый сад,
Вы сорвете все по светику,
А мой светик-то останется,
Он останется-состарится,
Ко сырой земле приклонится».
А что же пели подруги? А пели[142] они невесте Анне следующее:
«Уж ты, Аннушка, изменщица.
Да свет Ивановна, обманщица,
Да изменила свою сторону.
Изменила свою сторону
Да обманула отца с матерью
Да всех любимых подруженек.
Всех любимых подруженек,
Да не хотела ты замуж идти,
Не хотела ты замуж идти,
Да ты хотела в монастырь уйти,
Ты хотела в монастырь уйти.
Да всех подружек с собой забрать.
…
А теперь ты за столом сидишь
Да за столом сидишь – жениха глядишь.
….
Да он хорошенек, пригоженек,
Он хорошенек, пригоженек,
Да на лицо он румянешек».
В общем, классика. Невеста кручинится, а подружки завидуют ее замужеству да тому, что отхватила жениха пригожего и румяного. Даже в фольклоре это отражается без стеснения.
Эти напускная грусть и слезы были также пережитком глубокой старины и древних языческих традиций. Уходя из отчего дома, девушка должна была всем своим видом показывать, что она не хочет этого, что родительский дом для нее райские кущи, из которых ее буквально насильно вырывают.
В этом был и элемент благодарности к родителям, и демонстрация обществу, что семья у них крепкая и дружная, живут они в мире и согласии, нелегко расставаться. Но главное – нужно было, чтобы домовые духи не подумали, что ей плохо жилось, что не благодарна она им. Вот невеста и плакала, чтобы духам было отрадно и продолжили они ее родителей и их хозяйство беречь.
И духи новой семьи тоже оценят, какая к ним пришла трепетная и благодарная новая хозяйка. Поддерживать станут. Разумеется, постепенно истинные мотивы этой грусти стали забываться. На место языческому ритуалу пришли суеверия. Добрые старушки-всезнайки пугали девушку тем, что невеста, которая не плачет во время свадьбы, потом всю жизнь будет лить горькие слезы. Как показывала практика, это не помогало. Слезы лить приходилось даже тем, кто вроде бы их все выплакал в день свадьбы, а иные жили счастливо и без искусственных рыданий.
Древнее установление о девичьей грусти все более становилось непонятной народной традицией, но о том, что невесте лучше «лимон съесть», чтоб слишком радостной не быть, помнят в некоторых семьях и поныне.
В путь!
Теперь уже все готово к переходу невесты в дом жениха. Иногда девушку туда вела ее собственная семья. Помните, у полян была традиция, по которой мать приводила свою дочь? Вероятно, как главный ответственный человек за воспитание и нравственную чистоту. Но чаще всего в последующие времена девушка передавалась в руки мужа из рук отца – еще один символ патриархального мироустройства.
Но известна и другая традиция, которая была жива еще многие века, да, по сути, с небольшим изменением существует и сегодня. Называется она «свадебный поезд». Это характерно уже для времен христианской Руси.
«Поезд» формировался в доме жениха утром в день праздничной церемонии[143]. Усаживались в гужевой транспорт по сезону сам жених, его друзья, родственники, крестные, даже женщина, которая пекла каравай. Но не родители жениха. Они оставались ждать дома, но перед выездом благословляли сына. Ехать к невесте на транспорте полагалось[144], даже если все было в шаговой доступности. Ведь пешком ходить не так празднично. К тому же «поезд» можно было использовать в качестве инструмента регулирования пола будущих детей, ведь, как верили западные славяне, пол запряженных в поезд лошадей и определял, родятся в будущем мальчики или девочки. Важной приметой считалось число участников этой процессии. Их должно было быть[145] непременно нечетное количество, опять же чтобы угодить потусторонним силам, почему-то им так больше нравится. Впереди процессии несли импровизированное знамя.
По дороге пели, кричали, устраивали всяческий шум. По приезде к дому невесты была имитация торгов, где откупиться можно было сладостями да мелкой монетой. Устраивалось даже импровизированное противостояние мужчин из родни невесты и друзей жениха. В зависимости от регионов разнятся традиции того, как происходила встреча виновников мероприятия. Но зачастую они сводятся примерно к одному ритуалу: выкупалось место за столом для жениха, из другой комнаты отец невесты выводил свою дочь и передавал торжественно из рук в руки. Присутствующие пели песни. Именно на данном этапе парень с девушкой наконец оказывались вместе.
Немного перекусив в доме невесты, участники «поезда» отправлялись в церковь на венчание. Туда жених с невестой ехали в разных бричках. Но уже венчанные, на пиру они могли находиться рядом. И тут главное было, чтобы в порыве этого свадебного ажиотажа не опрокинулась повозка с женихом и невестой. Не физического вреда боялись. Такое падение, по поверьям, могло лишить создающуюся семью счастья на всю жизнь. Жестокие были приметы, конечно. Поэтому традиционно люди больше верили в хорошие приметы, а когда случалось то, что грозило негативными последствиями, вспоминали, что никакие не язычники они, а христиане. Крестились и устремлялись в светлое будущее.
Прежде венчания[146] иногда посещали еще одно место. Если кто-то из родителей жениха или невесты не дожил до этого счастливого дня, то требовалось заехать на кладбище, испросить благословения и у почившего родителя. Мероприятие опять же не христианского, а языческого толка. Ведь в представлении древних славян[147] умершие не уходили навсегда, а постоянно взаимодействовали с живыми. Свои покойники помогали, чужие могли навредить. Поэтому лучше было заручиться поддержкой и покойных родственников. Впрочем, в общей программе движения «поезда» традиция посещения кладбища воспринималась вполне органично.
«Свадебный поезд» мчал во всю возможную скорость, люди уступали дорогу, невеста махала платком в сторону родного дома, прощаясь с былой жизнью. Жених до конца не понимал, что происходит. Остальные были в предвкушении развеселого пира.
Приехали. Можно праздновать.