— Хотя бы то, что речь шла о генетике, о ДНК. Для этого не нужно никого вскрывать. Достаточно капли крови, волоса, слюны. Да и секретная лаборатория — слишком уж киношно, не находишь?
— Не нахожу! — огрызаюсь. — Ты занимаешься производством оружия. Весь твой род. Веками. А оружие сейчас — на грани фантастики. Любой комар может быть смертоносным. Летучая мышь… Милый хомяк…
— Это верно, Ника, — соглашается он. — Для современного высокотехнологичного оружия нужны разработки, исследования, целые институты. Но наша деятельность — с одной стороны, сугубо секретная, с другой — официальная. Оба моих завода находятся за чертой города и совсем не в лесу. Лаборатории у нас есть, но милых девочек в колбах и клетках мы не держим.
— Тогда куда ты меня вёз? — удивляюсь.
— Дом у меня там. От деда остался. Он у нас уединение любил.
— Дом… но зачем дом?
— Спрятать тебя, — просто ответил Драгин. — Пока бы всё устаканилось, и твоя свекровь перебесилась. Я бы даже нашёл способ Арису весточку подать.
— Теперь я вообще ничего не понимаю, — говорю честно, проводя руками по шелковистым волосам Хлои. Она так и не приходит в себя. Хорошо, хоть дышит. — Ладно, когда я тебе нужна была в качестве ключа к лотосу… Тут есть резон. Но увозить и прятать? Зачем?
В благородный рыцарский порыв — не верю.
Он снова ловит мой взгляд в зеркале и усмехается.
— Тебе никогда не приходило в голову, что фамилии Дрейнг и Драгин созвучны?
Приходило. Мазнуло по краю сознания и ушло. Не до того было.
— Когда-то это был один клан. Потом старшая ветвь — Дрейнги — ушли в науку. А мы, Драгины, занялись оружейным делом. Вот так и вышло: они — мозги, мы — сила. Они изобретают, мы — защищаем.
Чёрт.
Сознание снова делает кульбит, и ситуация переворачивается с ног на голову — выходит в обе наши встречи он… защищал! Спасал, как мог. И тогда в «лотосе»… Он вовсе не Аристарху помогал! Сейчас вспоминаю цепкий внимательный взгляд, каким окинул меня, когда мы столкнулись в коридоре.
Куда как чудно создан свет![1]
— То есть, ты всё-таки мой рыцарь? — произношу этот абсурд вслух.
Он невесело усмехается:
— Выходит. Дед всё клял себя, что твоих родителей не уберёг. И взял с меня клятву присматривать хотя бы за тобой.
Меня снова обдаёт стыдом, когда вспоминанию нашу первую встречу.
— Жууууть! — тяну я. — А мы ведь с тобой чуть не переспали.
— Не волнуйся, — спокойно говорит он, — мы бы не переспали. Ты не в моём вкусе.
— А кто в твоём? — неведомая сила дёргает меня за язык. Видимо, это стресс, который усиленно хочется заболтать.
Честно сказать, я не жду ответа, но Драгин отвечает:
— Она.
И я понимаю, что речь о девушке, лежащей у меня на коленях.
— То есть, тебе нравится сестра Алёны Темниковой?
— Сестра Алёны! — хмыкает он. — Девочка не перестаёт меня удивлять! Чего она только не придумает!
— Что это значит?
— Лишь то, что она не та, за кого себя выдаёт…
— А кто же она на самом деле?
— Сам бы хотел знать. Пока мне известно лишь одно: это именно её в ордене называли Серебряный Лотос.
Сознание за последнее время настолько перегружено информацией, что сказанное не сразу доходит. А когда доходит — вскрикиваю:
— Как?
— А вот так, — равнодушно произносит Драгин.
— Но она же… приходила к нам. Называлась сестрой Алёны. Набивалась мне в помощницы. Вот так легко… Мимо камер… Мимо охраны…
— Ты помнишь, какое главное свойство «лотоса»? — неожиданно спрашивает Драгин. Разговаривать через сиденье — неудобно. Но он — умудряется, да ещё и машину при этом ведёт очень хорошо. Внимательно следит за дорогой.
Он ждёт моего ответа.
— Думаю, воздействие на сознание, манипуляции с ним… — произношу неуверенно.
— Да, так и есть, — подбадривает Драгин. — Но «лотос» — лишь ретранслятор. Он подключается прямиком к центральной нервной системе так называемого «передатчика».
— То есть, всем «лотосом» командовала эта девочка? — удивляюсь я.
— Не совсем так, но определённо её способности использовали.
— Что за способности? — мне сложно заподозрить рационального Драгина в склонности к сверхъестественному.
— Слышала такую фразу «глаза отводить»? — снова он — вопросом на вопрос. Что за дурацкая манера?
— Да. Это какая-то разновидность гипноза?
— Именно. Вот наша Хлоя — назовём её так, раз другого имени она нам не дала — как раз им и владеет. Он действует не только на людей. На технику тоже. Можно пройти спокойно мимо камер и даже не остаться на плёнке.
Очень интересно, и главное, это вовсе не магия. Такое вполне существует в нашем мире. Как говорит наш преподаватель по психологии: «Мы ещё так мало знаем о своём мозге».
— Это значит, что мои родители знали Хлою? Тоже использовали её? Стало быть, она старше, чем выглядит.
— Вряд ли. Я провёл в «лотосе» не так много времени, но и этого хватило, чтобы понять — от прежних научных разработок и братства умов там ничего не осталось. Они и впрямь превратили очень крутую идею в банальное сектантство. Но так легче рубить бабло.
— Они?.. — выхватываю из его речи самое шоковое. — То есть, этот Антон был не один?
— Борготов? Нет, конечно. Это клоун, которому давали порулить, чтобы он пускал к «лотосу». На самом деле заправляли всем там другие.
Кто — не хочу знать. Это их, мужские, игры. Пусть разбираются. Мне бы переварить и уложить в голове то, что уже узнала…
За разговорами мы подъезжаем назад к клинике. Драгин вновь берёт на руки Хлою — для такого здоровяка она, наверное, как пушинка — и несёт в сторону приёмного покоя.
Семеню следом, прячась за широкой спиной. И успеваю юркнуть в ближайшую приоткрытую дверь, когда на сцене появляются новые фигуранты.
Страшно злой, бледный, перемотанный бинтами Аристарх и не менее злая, но красная, как помидор, Валентина Игнатьевна.
— Где она? — рычит Аристарх. — Если ты сейчас же не вернёшь её мне…
Он сжимает кулак, пытается грозить, но гримаса боли искажает красивое лицо, и с губ срывается только задушенное шипение.
— Я же тебе твержу, Арис, — наступает, выпятив грудь, свекровь, — она уехала с этим оружейником… С Драгиным! Вот! — тычет ему под нос гаджет, на котором, видимо, я в тот самый момент.
Аристарх смотрит, хмурится и тут… замечает Севу с беловолосой красавицей на руках.
Кидается к нему.
— Где Ника? — наверное бы, взял Драгина за грудки, будь он без ноши.
Тот лишь пожимает плечами:
— Была где-то здесь… — оглядывается, ища меня.
— Что значит где-то здесь? — взвивается свекровь. — Ты же обещал, Сева!
— Я? — округляет глаза Драгин. — Не припомню такого.
— Гад! — вопит Валентина Игнатьевна. — Да я тебя так ославлю, с вашей корпорацией никто дел иметь не будет!
Драгин лишь хмыкает:
— Попробуйте. А сейчас — дайте пройти. Не видите, человеку плохо.
На его счастье появляется команда медиков с каталкой, на которую бережно укладывают Хлою. Драгин уходит с ними, что-то объясняя и жестикулируя…
Я переключаю взгляд на своих.
Аристарх в ярости. Я понимаю это потому, что у него светлеют глаза. Ярость — она же в белом спектре. Она — солнце и накалённое добела железо. Именно это я вижу сейчас в глазах мужа.
Игнорируя рану, он складывает руки на груди и произносит тихо, вроде бы даже ласково:
— Мама, может, ты всё-таки мне внятно объяснишь, что происходит?
Мне вот тоже хочется знать. Переступаю поудобнее.
В спешке влетела в подсобку с хозинвентарём. И сейчас задеваю какое-то ведро. Оно с грохотом падает.
Кажется, сейчас сюда сбежится весь персонал. Но даже он не так страшен, как Аристарх, который оборачивается на звук и встречается со мной взглядом.
Его — не сулит мне ничего хорошего.
Аристарх
Зелёные глазищи распахнуты просто нереально широко.
Ага, попалась, мелкая лазутчица! Ты не смотри, что я сейчас покалеченный, сил взыскать с тебя хватит.
И будь уверена — я взыщу по полной.
Но сначала мы должны остаться одни.
Поэтому окидываю взглядом персонал больницы, зыркаю на мать — не думал, что самый родной человек подложит мне такую подляну! — и всё-таки рявкаю, хоть и выходит хрипло:
— А ну быстро скрылись все!
Выходит достаточно убедительно. Во всяком случае, медработников, что повысовывали любопытные носы, буквально ветром сдувает.
А вот мать… Упрямство — у нас фамильное. Этим я в неё. Она вскидывает голову, упирает руки в бока и заявляет:
— Я никуда не пойду. Хочу, чтобы эта мелкая дрянь, глядя мне в глаза, сама всё рассказала.
Что ж — в этом есть резон. Я тоже хочу. Очень хочу знать, к чему весь этот спектакль с отъездом с Драгиным. Вряд ли мама подделала запись. И Ника на плёнке не выглядит принуждаемой или понукаемой. Идёт сама, осознанно.
Что за блядство? Я хочу знать ответы! Немедленно!
— Ника, выходи! — рык выходит сиплым, но и его хватает, чтобы испуга на милом личике прибавилось.
Блядь!
Запугивать её не хочу — хочу откровений и правды.
Она робко выходит, движется в нашу сторону мелкими шажочками, постоянно оглядывается, видимо, думая, куда бы снова юркнуть.
Больше не выйдет, сахарная.
Хватит! Набегалась!
Наконец подходит, вскидывает личико, смотрит смело, хоть и дрожит, как осинка.
Маленькая, глупая, любимая до чёртиков…
Память подкидывает, как она билась у моего распростёртого тела. Как кричала на врачей, чтобы вкололи мне все обезболивающие, какие у них есть. Как держала за руку, поглаживая прохладными нежными пальчиками…
Замечаю, как осунулась. Тёмные круги, бледность, растрёпанные волосы. Её саму надо в палату и выхаживать. А потом — в санаторий. Но лучше — на острова.
Чёрт, я же обещал ей Багамы! Хреновый у нас вышел месяц, а не медовый.
Давить на неё сейчас, агрессить, требовать — всё равно, что пинать бездомного котёнка. Хочется сгрести малышку в охапку, спрятать лицо в волосах и баюкать сладкую.