— Знаю, повезло тебе с генетикой, — совсем оттаял Рик, расплываясь в улыбке. — Но больше, чтобы такого не было! Если что-то случилось — немедленно к врачу! Ты понимаешь, что не принадлежишь самому себе? Ты — главный среди верберов. Я уважаю твое рвение всегда идти впереди, как настоящий генерал. Но ты должен заботиться о себе! Племена без главы как оборотень без головы! Помнишь эту фразу?
Маллес закивал, расплылся в улыбке, словно вспомнил что-то приятное.
— Твои придут к концу смены, — добавил Рик, разворачивая меня к дверям. — Сам с ними поговоришь.
— Все активисты? — похоже, даже Маллес не очень-то хотел такого столпотворения.
— А ты что думал? — вскинул бровь Рик. — Между прочим, они тут вчера буянили на весь коридор! — в его голосе зазвучало осуждение.
Маллес нахмурился, посуровел.
— Я скажу им. Больница — не место для таких сборищ. Достаточно пары верберов, чтобы прознать про меня и рассказать другим.
— Вот и скажи! — кивнул Рик. — Сегодня придут вожаки и твоя дочь.
— Марисса, — мягко, почти мечтательно произнес Маллес.
— Ты назвал ее в честь жены? — удивился Рик.
Маллес кивнул, скрипнул зубами и отвернулся к окну.
На несколько минут, показавшихся мне вечностью, в палате повисла тишина. Напряженная и какая-то тяжелая она мешала дышать, заставляла чувствовать себя очень неуютно.
Не успела сообразить, что происходит, как Рик крутанул меня, и мы даже не вышли, скорее, сбежали из палаты.
В коридоре запахло клюквенным компотом и молоком.
Рик взял меня под руку и скомандовал:
— В ординаторскую! Оставишь свой пирог и работать!
— А где жена Маллеса? — вырвалось у меня.
Рик притормозил у двери в стационар так резко, что я чуть не завалилась вперед. Василиск быстро поддернул меня назад и очень тихо ответил:
— Она… хм… Умерла. При родах.
— Я думала, при родах тут давно никто не умирает! — поразилась я.
— Так и есть, — пожал плечами Рик и почти шепотом добавил. — Ключевое слово тут и давно…
Василиск отвел глаза и некоторое время изучал гладкую синюю стену. Скулы его резко очертились, желваки заходили ходуном.
В голове роились десятки вопросов, я даже выбрать толком не могла.
Почему Рик не знал, как зовут дочку Маллеса? Почему он вообще с ней незнаком? Раньше я думала — Рик знает тут всех и вся. Тем более, дочку такой ключевой фигуры, как Маллес! Вожака вожаков!
Вдруг, почему-то показалось, эта тема между василиском и вербером что-то вроде табу… После того, как Рик упомянул ее, эти двое резко прервали диалог и больше не проронили ни слова.
Что значит ТУТ и ДАВНО?
Почему Рик ведет себя так, словно виноват в смерти жены Маллеса?
Я уже было открыла рот, чтобы выплеснуть на василиска накопленное недоумение.
Но он выглядел таким растерянным и подавленным, что вопросы прилипли к языку.
И я не нашла ничего лучше, чем осторожно погладить Рика по плечу. Он резко повернулся, растянул губы в странной, почти неестественной улыбке и выдохнул:
— Знаешь. Мне этого очень не хватало. Чьей-то ласки. Небезразличия. Иногда… даже утешения.
Он прикусил губу, словно признавался в чем-то ужасном, вдруг схватил, стиснул в объятиях и прошептал на ухо:
— Сами! Если ты это у меня отнимешь…
Я услышала, как скрипнули зубы Рика. Он торопливо отстранился и дернул дверь так, что она врезалась в стену. Поспешно рванул наружу, утянув меня за собой.
Ошарашенная, совершенно сбитая с толку, я понеслась за василиском, в ординаторскую. А в ушах все еще звучали его слова: «Сами… Если ты это у меня отнимешь…»
От них щемило в груди, хотелось плакать, обнимать Рика и обещать, что ничего такого не случится.
Хорошо, что я этого так и не сделала…
Оставив пирог в ординаторской, я поспешила в палату к первому пациенту, затем ко второму, к третьему, к четвертому…
Все как обычно, ничего нового.
Ушибы, переломы, вывихи, ожоги… И так до бесконечности.
Обработка, швы, тугие повязки вместо гипса. Оборотней гипсовали только в самых крайних случаях — если кость совсем раздроблена, если перелом во многих местах или винтовой. При обращении тела двусущих слишком сильно менялись, и вреда от такого лечения было больше, чем пользы.
Не переходить в звериную ипостась больше суток двусущим не удавалось. После такого «воздержания», они обращались почти неосознанно, на чистых инстинктах. Говорили — зверь рвется наружу, иначе ему не выжить, а значит, не выжить и человеку.
С Латифой мы едва ли обменялись парой слов. Сезон первых боев молодняка в зверином обличье продолжался, и раненые прибывали в огромном количестве.
Ничего опасного для хищных двусущих — не доросли еще, чтобы драться всерьез, но работой они нас обеспечили ежеминутной.
Какой там пирог ближе к концу смены! Я даже выдохнуть не успевала, даже понюхать выпечку. Не то, чтобы выпить чая.
К утру у меня привычно болело все тело, опустела голова, и казалось, на ней надето чугунное ведро, по которому кто-то беспрерывно молотит тяжелой железякой.
И, конечно же, именно в это время по коридору разнеслись зычные крики верберов.
Я метнула взгляд на энергоходики, под самым потолком приемного, напротив входной двери. Выглядели они как самые обыкновенные, круглые, белые часы, без изысков. Только завода не требовали и совсем не тикали.
Верберы проявили редкую пунктуальность — явились точно в указанное Риком время.
Василиск подоспел почти сразу же, приобнял меня за талию, окатил непривычно смущенным взглядом, но промолчал. Он, что, умеет стесняться? Я думала, что знаю Рика как облупленного.
Изучила его повадки, мимику, жесты, привычки, даже весь набор интонаций — от безапелляционных приказов до дружеского подтрунивания. Но на поверку все это оказалось наносным, внешним. И я ни разу не посмотрела глубже, не попыталась понять — что творится за фасадом язвительности, нахальства и чисто мужской самоуверенности. Очень жаль… Похоже, Рик сильно переживал, даже страдал. А я и не догадывалась — насколько ему тяжело.
Словно поймав мое настроение, василиск улыбнулся — тепло и ласково, приобнял покрепче.
— Сами, все хорошо, — шепнул на ухо. — Забудь, что я сказал.
Я хотела ответить, но Рик кивнул в сторону верберов.
Василевс застыл каменным изваянием, скрестив руки на груди.
Ядвиг засунул руки в карманы и насупился.
Раттибор выставил вперед ногу, будто собирался выйти вперед из стройной шеренги равных.
Остальные четверо ждали в не менее напряженных позах.
Ближе к стене, трогательно обняв себя руками, мялась Марисса. Ее взгляд уперся в мое лицо — просящий, почти жалобный. Настолько, что у меня перехватило дыхание, сердце екнуло.
И не дождавшись реплики Рика, я сама сообщила:
— Все с Маллесом в порядке. Поправится.
Облегченные вздохи, радостные крики вожаков перекрыли почти все звуки в коридоре.
Медсестра из регистратуры приемного оборвалась на полуслове. Василиск у стойки, с окровавленной повязкой на голове, обернулся в нашу сторону.
Рик поднял руку, и верберы смолкли.
— Можете его навестить. Только потише там. Больных переполошите. Если врачи и медсестры стационара пожалуются, выдворю в тот же миг. Латифа проводит.
Шустрая верлиса появилась словно из ниоткуда. Подмигнула мне, уважительно кивнула Рику и рванула прямо на шеренгу верберов.
Они быстро расступились, давая дорогу. Не сбавляя шага, Латифа махнула оборотням рукой, зазывая следом.
Я опасалась, что Вагр опять свалится как снег на голову и обязательно с очередными неуместными ухаживаниями. После разговора о жене Маллеса Рик слишком нервничал, переживал, дергался. Не хватало еще очередной его ссоры с драконом.
Боюсь, сейчас драка не закончилась бы так же хорошо, как в прошлые разы.
Ревнующий Вагр и взвинченный Рик… Взрывоопасная смесь, особенно, учитывая, что оба дышат огнем.
По счастью, драконтак и не попался нам на глаза.
Медсестры шушукались, что он вторые сутки исследовал слепок ауры Маллеса и его кровь тоже. Хвастался, что близок к грандиозному открытию, которое поможет бороться с нижней магией, даст нам новое, мощное оружие против перерождения.
Было бы здорово.
А если ничего не получится, польза от изысканий Вагра все равно огромная. Дракон был занят, отвлекся от нас с Риком, и василиск получил столь необходимую ему сейчас передышку.
Закончив с верберами, Рик сгреб меня в охапку, усадил в свою машину, и мы рванули к общежитию. Всю дорогу в салоне царила тишина. Тревожная, но и радостная одновременно. Рик выглядел взбудораженным, очень не в своей тарелке, но торопился перевезти меня так, словно боялся, что передумаю.
И только когда мы по-быстрому собирали мои вещи, упаковывали их в амбарные кожаные сумки, которые вытащил из машины василиск, Рик разразился объяснениями.
Не глядя на меня, возясь с вещами, он поведал:
— Мы не встречались с женой Маллеса, пока она не забеременела. Марисса была лишь наполовину вербером, наполовину человеком. И я советовал Маллесу положить ее в стационар, месяца за полтора до родов, лучше даже за два. На всякий случай. Как чувствовал! — он прервался, помотал головой, и продолжил, не сбавляя темпа сборов: — Маллес всегда разделял личное и общественное. Больше мы его жену не обсуждали. Позже выяснилось, что она наотрез отказалась ложиться в больницу. А Маллес пошел у нее на поводу. Слишком любил. Настаивал, но уступил слезам и уговорам. На роды меня вызвали зимней ночью. Марисса к тому времени уже очень сильно ослабела, и ребенок казался на последнем издыхании. Дети оборотней во время родов обращаются — так им проще выйти. И только потом теряют способность менять ипостась лет до 10–12. Марисса обратиться не смогла — у полукровок такое случается, и медвежонок застрял в родовых путях. Я сделал все, что мог, — Рик замер, выпрямился и несколько секунд смотрел в окно.