ми двумя крайностями — худшими из обоих миров, по мнению тех, кто в них побывал, — лежит часовая гонка.
Частично ужас подобного часового заезда определяется обстановкой: никакого пейзажа, никаких соперников, изменений темпа, почти никакой внешней обратной связи. Отсутствие возможности отвлечься не дает вам изменить то, как мозг воспринимает боль, — применить психологический эквивалент растирания синяка для прекращения болевых сигналов в мышцы. Но продолжительность этой гонки тоже балансирует на острие физиологического ножа. Есть множество способов провести границу между короткими периодами изнурительной высокоинтенсивной нагрузки и более длительными и приятными усилиями. Один из самых известных — анаэробный порог, точка, в которой вы выполняете упражнение достаточно интенсивно, чтобы уровень лактата в крови начал устойчиво ползти вверх. Совсем свежая концепция — «критическая мощность»[169], или точка, за которой мышцы не могут сохранять устойчивое «стабильное состояние» равновесия, которому придавали такое огромное значение исследователи Гарвардской лаборатории утомления. Для тренированного спортсмена выполнение упражнения в полную силу в течение часа как раз попадает в мучительный промежуток между этими двумя показателями, как объясняет Марк Бернли, физиолог из исследовательской группы выносливости Кентского университета. «Гонщик во время часовой гонки должен работать выше анаэробного порога, но при этом чуть ниже критической мощности. Иными словами, крутить педали, поддерживая самый высокий уровень метаболизма, который все еще остается устойчивым состоянием». Если все сделано правильно, то этот час — в буквальном смысле самый долгий подход болезненной высокоинтенсивной нагрузки, который вы можете выдержать.
В последнем заезде профессиональной карьеры Фогта — короля боли, принявшего мощнейшее испытание силы характера, — самым болезненным оказались потертости от седла из-за неудобной и непривычной аэродинамической посадки. Он начал быстро, проезжая двухсотпятидесятиметровые круги чуть более чем за 17 секунд, и вскоре создал некоторый запас времени, ведь изначально поставленная цель была в среднем 17,9 секунды на круг. Первые десять минут ему было легко; через 20 минут, когда усталость заявила о себе, он слегка сбавил усилия, ища тонкую грань устойчивого состояния. Когда прошла половина времени, он уже так отсидел ягодицы, что начал вставать в седле каждые десять кругов, чтобы снять напряжение, — вопиющая аэродинамическая ошибка для велосипедиста, чьи спонсоры предоставили специальный облегающий костюм, перчатки, защищающие от ветра, и даже носки, минимизирующие сопротивление.
Фогт достаточно сильно опережал график рекорда, чтобы неудобство седла не мешало ему. К моменту, когда он проехал двести кругов, триумфальная песня группы Europe «The Final Countdown» подстегнула его на последний рывок, и рекорд оказался почти у него в кармане. Гордость за свое достижение, радость, что все прошло по плану, облегчение, что все почти закончилось, смешались с грустью от того, что дни его славы сочтены. Наконец прозвучал выстрел, означающий конец часа, и боль, которую он оттеснял на задворки сознания, обрушилась на него: «Болело все. Шея — оттого что я держал голову низко в аэродинамической посадке. Локти — потому что я удерживал верхнюю часть корпуса в определенном положении. Легкие горели от боли и жаждали кислорода. Сердце болело оттого, что постоянно молотило. Спину жгло, а тут еще и задница! Я был в самом логове боли».
Табло показывало 51 110 м, предыдущий рекорд был превышен на 1410 м — почти на милю. Рекорд Фогта продержался шесть недель, потом неожиданно его улучшил двадцатичетырехлетний австриец по имени Маттиас Брэндле, который был моложе Фогта почти на два десятка лет. Рекорд побивали еще три раза в 2015 году, в последний раз это сделал настоящий «тяжеловес», бывший победитель Tour de France и пятикратный олимпийский чемпион Брэдли Уиггинс, поднявший планку до 54 526 м. Изменения правил и предстоящее завершение карьеры позволяли сказать, что результат Фогта был настоящим везением. Но его имя навсегда останется в одном из особых списков велоспорта.
Неужели Фогт действительно страдал больше, чем все остальные? Пока есть много пробелов в исследованиях, но похоже, что лучшие спортсмены действительно подходят ближе к пику боли и остаются там дольше, чем большинство. Однако интереснее сравнить Фогта не с обычным человеком с улицы, а с Уиггинсом и другими представителями элитного пелотона. Исследований, в которых принимали участие по-настоящему великие спортсмены, немного, и они не похожи друг на друга, а данные «с поля боя» получить практически невозможно. Вспомните фотографию Тима Ноукса, на которой изображен олимпийский чемпион-марафонец и бегун, которого он только что опередил на три секунды: неужели серебряный призер позволил вечной славе ускользнуть из рук, потому что ему было слишком больно? Эксперименты, которые провели Алексис Може и Сэмюэль Маркора, пытаясь понять разницу между болью и чувством усилия, наводят на мысль, что боль в большинстве случаев становится предупреждающей лампочкой на приборной доске. Она призывает вас (иногда очень настойчиво) замедляться, и обычно вы прислушиваетесь к этому сигналу, даже не осознавая того. Но это не абсолютный предел. Поэтому надо поискать его и в других местах.
Глава 6. Мышцы
Теплым июльским вечером в 2006 году в Тусоне[170] Том Бойл и его жена Элизабет стояли на повороте с парковки у супермаркета на шестиполосную скоростную магистраль Саут-Колб-роуд. Chevrolet Camaro перед их пикапом с визгом тронулся, чтобы успеть вклиниться в проходящий поток машин, и тут на дорогу обрушился шквал искр. «О боже, — пролепетала Элизабет, — ты видел?» Машина врезалась в велосипедиста, едущего по встречной полосе магистрали, и теперь тащила и пострадавшего, и его велосипед. Бойл выпрыгнул из пикапа и побежал к Camaro, который наконец-то остановился в шести или девяти метрах от него.
Понятно, что было дальше. Бойл увидел велосипедиста, зажатого между передними колесами автомобиля. Им был восемнадцатилетний Кайл Холтраст. «Когда я подошел к машине, — вспоминал позже Бойл, — парень орал во все горло, потому что ему было очень больно». Бойл поднял машину. «Мистер, мистер, выше, еще выше!» — надрывался Холтраст. Когда Бойл поднял машину достаточно высоко, он позвал водителя Camaro, который, выйдя из оцепенения, вытащил парня. Затем Бойл поставил машину и держал Холтраста на руках до прибытия спасателей. Парень выжил, а подвиг Бойла вошел в историю как один из примеров «истерической силы» — многочисленных, но не поддающихся проверке.
Когда ноги не хотят идти дальше, то естественно обвинять именно их. То же справедливо в ситуации, когда вы несете пианино, крутите педали вверх на Альп-д’Юэз[171] или цепляетесь кончиками пальцев за узкую трещину в скале: порой вам кажется, что мышцы на пределе. В долгих испытаниях на выносливость это чувство затуманивается другими ощущениями, занимающими ваши синапсы: у вас колотится сердце, хрипят легкие, уходит сила воли и т. д. При кратковременном максимальном усилии картина четче: либо вы можете поднять машину, либо нет. Именно поэтому такие подвиги, как поступок Бойла, сбивают с толку: в долгих спорах о возможности использовать каждую каплю силы наших мышц такие факты подрывают все знания, которые, как нам кажется, у нас есть.
Конечно, у мышц есть пределы. В XIX веке физиологи пропускали ток через лягушачьи лапки и заставляли их «плясать» до тех пор, пока те не переставали реагировать совсем. И в те лихие времена, когда в университетах еще не появились советы по этике, оставался небольшой шаг к тому, чтобы попробовать подобные эксперименты на людях. Исследователи — например, итальянский физиолог Анджело Моссо, один из первых изучавших умственную усталость (см. главу 4), — пытались сравнить физическую силу, которую участники эксперимента производили сами по себе, с той, которую удалось получить благодаря стимуляции мышц электричеством. Если бы непроизвольные сокращения были сильнее произвольных, это показало бы, что у нас есть своего рода защитный механизм — «центральный регулятор силы», — не позволяющий нам разорвать свои сухожилия и оторвать мышцы от костей. Но методы измерения того времени[172] не позволили однозначно ответить на вопрос.
Имелись, однако, и другие намеки на то, что у нас есть резерв мышечной силы. Например, в 1939 году немецкие исследователи опубликовали результаты экспериментов с недавно разработанным препаратом под названием «первитин», показав, что выносливость в тесте на велосипеде может возрастать втрое без видимых изменений метаболизма или кровообращения. Они пришли к выводу: конечная точка любого действия никогда не бывает абсолютной фиксированной точкой — это, скорее, момент, когда все негативные факторы (например, усталость и мышечная боль) ощущаются сильнее, чем положительные — мотивация и сила воли[173].
Препарат был ранней версией кристаллического метамфетамина, и немецкие военные чиновники проявили живой интерес к результатам его исследования. В том же году его начали получать военные водители[174], участвовавшие во вторжении в Польшу (которое стало началом Второй мировой войны). Позже, убежденные в полезности препарата, нацисты и вермахт очень широко применяли его в войсках в течение всех боевых действий. Только с апреля по июль 1940 года более 35 миллионов таблеток Panzerschokolade («Танкового шоколада») подпитывали европейский блицкриг, порождая устойчивые слухи о нацистской супертаблетке, которая наделяла солдат нечеловеческой силой.
Со временем отчетливо проявились и вредные побочные последствия применения этого средства, и немецкие чиновники в 1941 году ограничили его использование, хотя до конца войны так и не отменили. Он входил в неприкосновенный запас восточногерманской армии до 1988 года.