С обувью есть еще одна заминка. В день полумарафона New York Times публикует нечеткую компьютерную томограмму[365] прототипа, присланную Яннисом Пициладисом, который возглавляет конкурирующий проект двухчасового марафона. На снимке пластина из углеродного волокна выглядит как спрятанный нож, обнаруженный службой безопасности аэропорта. Пластина, как утверждает Times, «предназначена для использования в качестве рогатки, или катапульты, толкающей бегунов вперед». Не нарушают ли такие кроссовки с их повышением эффективности на 4% понятие «честной игры»?
Отчасти бегуны сталкиваются с той же дилеммой, которая стояла перед руководящими организациями велоспорта в 1990-х, когда они решили «заморозить» технологии, допустимые при установлении часового рекорда. Аналогично и с плаванием, когда в 2010 году были запрещены полиуретановые «сверхскоростные гидрокостюмы». Технологии развиваются, но, когда это происходит так быстро, что они становятся основным фактором при определении победителя, возникает проблема. Оказалось, вся тройка призеров мужского олимпийского марафона 2016 года (и победительница среди женщин) использовали замаскированные прототипы новой обуви, которую Nike назвала Vaporfly. То же верно и для победителей мужских марафонов в Лондоне, Чикаго, Берлине и Нью-Йорке 2016 года. Если мы хотим исследовать человеческие ограничения, что на самом деле скажет нам двухчасовой марафон, если всё, что для этого нужно, — это бегун, способный пробежать за 2:03, обутый в суперкроссовки?
Все эти вопросы живут где-то внутри меня, пока я наблюдаю за Кипчоге на последнем круге дистанции, а вечернее солнце садится за похожие на пещеры пустые трибуны. Тадесе чуть отстает, Кипчоге продолжает бежать так же упруго и не прилагая усилий. Он пересекает финишную черту с результатом 59:19, и это время очень трудно даже осознать, после чего медленно направляется к стоящим неподалеку от финиша весам, где Эндрю Джонс ждет, чтобы взвесить его для последующего подсчета потери пота. Тадесе финиширует за 59:42, и это быстрее американского рекорда Райана Холла — 59:43. Позже Тадесе сказал, что мог бы бежать и быстрее, но предпочел придерживаться предсоревновательного плана, ориентированного на 60 минут. Десиса, подавленный, но настроенный завершить дистанцию, показывает результат 1:02:56.
Немного остыв и надев тренировочные костюмы, бегуны добродушно отвечают на вопросы журналистов. Помимо обычных спортивных репортеров, присутствуют представители дизайнерских журналов, шоу о здоровье, блогеры, рассказывающие о моде. Десиса упоминает о ноющей травме. Кипчоге задают серию необычных вопросов («Вы что-нибудь поели?» — «Ну, я пообедал». — «Но во время забега вы что-нибудь ели?» — «Нет, никакой еды во время забега». — «Это было для вас проблемой? Обычно вы едите во время марафона?» — «Нет, во время марафона не нужна еда»), прежде чем я спрошу о главном: насколько сильно ему пришлось упираться, чтобы пробежать за 59:19? Было ли это усилием на девяносто пять процентов? Девяносто восемь? Сто? Кипчоге усмехается: «Шестьдесят процентов, — говорит он. — Это часть моих тренировок».
Рассвет следующего дня — ясный и солнечный, без единого дуновения ветра — как будто подтверждает точку зрения Уилкинса о преимуществах трехдневного окна. Научным и операционным группам пора подводить итоги. Специалисты по обуви делают крупные снимки изношенных во время забега прототипов в поисках поля для доработки — «складок усталости» на пенном материале или характера износа рисунка подошвы. Слегка вразумленный Десиса соглашается сменить выбранные им в последнюю минуту привычные шорты с разрезом на новые высокотехнологичные обтягивающие тайтсы. Физиологам необходимо выдать свой вердикт: смогут ли спортсмены поддерживать такой темп вдвое дольше? Для этого они анализируют данные, собранные с помощью проглоченных спортсменами перед стартом «таблеток» для измерения внутренней температуры, а также от приклеенных датчиков мышечного кислорода и температуры кожи. Хороший знак: внутренняя температура Кипчоге практически не изменилась от старта до финиша, признаков начинающегося перегрева не зафиксировано. «Сегодня у нас есть замечательная новость: ни у кого нет данных о полумарафоне 59:19, а у нас теперь есть, — говорит Уилкинс, которому не терпится начать анализ. — Так что вы строите свои шаблоны, а мы можем их порвать!»
Каким бы впечатляющим ни был бег Кипчоге, нельзя сказать, что он уникален: 33 спортсмена пробежали полумарафон быстрее чем за 59:19, но ни один из них не приблизился к двухчасовому результату на марафонской дистанции. Что касается заявления Кипчоге о том, что его усилия составляли всего «шестьдесят процентов», то оно могло бы быть бравадой, а могло — просто нервным юмором. Но 6 мая 2017 года — в ориентировочную дату забега Breaking-2 (выбранную потому, что это годовщина четырехминутной мили Баннистера) — истина должна проясниться.
В следующие недели Кипчоге в своих интервью снова и снова возвращается к теме веры. «Вердикт был таков, что я готов попытаться испытать неизвестное через веру в себя», — отвечает[366] он кенийскому репортеру на вопрос о результатах всех физиологических тестов, проведенных в штаб-квартире Nike в Орегоне. «Разница только в мыслях, — говорит[367] он другому репортеру. — Вы думаете, что это невозможно, я — что возможно».
Но реально ли олимпийскому чемпиону, уже более десяти лет находящемуся на пике своего мастерства, еще дальше отодвинуть ограничения, установленные в мозге? И если да, то как?
Часть III. Пределов нет
Глава 11. Тренировка мозга
В начале книги я установил четкие границы между двумя взглядами на выносливость. Первый — «человек-машина»: вы достигаете пределов работоспособности, когда мышцы перестают получать достаточно кислорода и «топливный бак» пустеет. Второй подразумевает, что «все проблемы у нас в голове»; в этом случае отказ продолжать работу — либо сознательный выбор, либо акт самосохранения. В предыдущих шести главах мы рассмотрели, какой подход оптимален с учетом экстремальных сложностей, с которыми мы сталкиваемся. И, вынужден признать, ответ не так очевиден, как мне представлялось, когда я начал работать над этой книгой.
Вспомните наблюдения Тима Ноукса за серебряным призером олимпийского марафона, пробежавшим по дорожке, размахивая флагом своей страны. «Вы заметили, что он жив? — спросил исследователь. — Значит, он мог бы бежать и быстрее». Однако иногда (к счастью, редко) люди и вправду умирают, пытаясь расширить пределы собственной выносливости: Генри Уорсли, пересекающий на лыжах Антарктиду, идущий до отказа; Макс Гилпин, убегавшийся до того, что его клетки зашипели от жары; фридайверы, не всплывающие до последнего и теряющие сознание под водой. Разумеется, во всех этих случаях сыграли свою роль экстремальные обстоятельства или какие-то внешние факторы — например, инфекция. Но факт остается фактом: люди действительно иногда достигают пределов, когда ситуация становится уже необратимой. Иногда, независимо от того, кто попал под колеса, поднять машину невозможно.
Реальность иногда выбивает почву из-под ног, поэтому стоит задуматься над общей идеей, объединяющей предыдущие шесть глав. То, как именно вы достигнете конечной точки (в которой будете либо молить о пощаде, либо «упадете с бегущей дорожки»), во многом зависит от конкретных обстоятельств: испытываете ли вы кислородное голодание на горной вершине, поджариваетесь в пустыне или пытаетесь сделать еще один шаг при опустошенном «топливном баке» и неработающих мышцах. Но в любом случае задолго до того, как вы достигнете этой крайней точки, вы ощутите воздействие этих обстоятельств. Вы можете не сразу уловить едва заметные перемены, но усилия, необходимые для поддержания темпа, будут постепенно расти, пока вы не осознаете, что продолжать вечно не можете, а «неумолимая минута» в конце концов закончится. А пока температура тела по-прежнему в пределах нормы, мышцы получают в достатке топлива и кислорода, а побочные продукты метаболизма при физической нагрузке еще не достигли того уровня, который будет мешать дальнейшему движению. Но секундомер уже запущен, потому что мозг (и только он) знает о грядущих неприятностях.
Сэмюэль Маркора наверняка настаивал бы на том, что самое важное — растущее чувство усилия. Мы задаем себе темп, чтобы контролировать его, и перестаем работать, когда уже невозможно терпеть. Тим Ноукс, напротив, основываясь на работе с соавторами (например, с Аланом Сент-Клером Гибсоном[368]), рассматривает чувство усилия как осознанное проявление жестко запрограммированных нейронных схем, которые срабатывают, чтобы удержать нас от опасности. Один из основных аргументов Маркоры как раз и демонстрирует простоту его теории: он сам проводит сравнение с поиском в физике теории великого объединения[369], которая может объяснить всю Вселенную. Но есть еще одна аналогия из физики, которую мне напоминает эта дискуссия: спор между различными интерпретациями квантовой механики (копенгагенская, многомировая, де Бройля — Бома), которые сходятся на одном и том же наборе уравнений и предсказаний.
В 2009 году бывший студент Ноукса Росс Такер опубликовал статью[370] в British Journal of Sports Medicine о «предупреждающем регулировании производительности», где попытался объяснить, как именно мозг заранее узнаёт, что вашу работу нужно замедлить, пока не произошла катастрофа. Какой единый механизм объединяет информацию о температуре тела, уровне кислорода и запасе топлива, а также реагирует на менее заметные показатели, такие как настроение и время сна прошлой ночью? Такер предположил, что это шкала субъективной оценки интенсивности нагрузки, разработанная Боргом, которую он описал как «сознательное/вербальное проявление интеграции этих психологических и физиологических сигналов». Более того, оценка напряженности постепенно растет по мере повышения температуры тела или уменьшения запасов углеводов: мозг не просто ждет катастрофы, он ее предвидит.