На следующее утро я в компании пятнадцати тысяч бегунов стартовал с усаженной цветущими деревьями Национальной аллеи. Элита быстро оторвалась, оставив позади толпу, но настоящая борьба еще не началась. Первые три километра все ждали и присматривались, укорачивая шаг и прислушиваясь к шумному дыханию соперников. В конце концов кенийцы Джон Корир и Ройбен Черуйот, которые по очереди выигрывали предыдущие три Cherry Blossom, вырвались вперед. Темп нарастал, плотная группа бегунов создавала всё большее нервное напряжение: началась настоящая гонка.
В определенном смысле каждый шаг на дистанции во время соревнований требует микрорешения: нужно ли ускориться? Или замедлиться? Или сохранить текущий темп? Однако одни решения более значимы, другие менее. Когда Корир и Черуйот превратились практически в точки, оставив позади горстку преследователей, мне нужно было решить, как быстро бежать. Я не думал ни о темпе, ни о времени. За последние десять лет я достаточно побегал по лезвию ножа, чтобы научиться нутром чуять: вот этот темп выдержу, а этот нет. Я был в лучшей форме и, честно говоря, хотел денег. При этом я организован и практичен. Когда окружающие меня бегуны внезапно перешли на темп, который мне казался почти спринтом, я начал равномерно ускоряться, надеясь выйти на тот максимальный темп, который я смог бы поддерживать оставшиеся 13 км. Вскоре все двадцать пять бегунов в лидирующей группе удалились на приличное расстояние. Однако я не терял надежды увидеть еще раз кого-нибудь из них.
В моей памяти до сих пор живы воспоминания о второй половине дистанции: трепет сродни тому, что испытываешь на охоте, когда я одного за другим стал нагонять и обгонять отставших. Некоторые довольно сильно упирались, другие еле бежали. Можно было практически разглядеть метафорическое облако черного дыма, клубящееся над их перегретыми двигателями. Ближе к финишу я догнал кенийца Саймона Роно, который несколькими годами ранее победил со вторым в истории забега результатом, и переместился на двенадцатое место. Я выиграл деньги! Когда до финиша оставалось несколько сотен метров, мои стоявшие на обочине друзья с криками и улюлюканьем показали на другого плетущегося к финишу кенийского бегуна. Опустив голову и бросившись в атаку, я обошел его перед самым финишем, и моя доля увеличилась с 200 до 250 долларов.
Я потом долгие годы хвастался этой историей, считая ее скромным триумфом собственной проницательности. Умение рассчитать темп, знание своих пределов и способность бежать, не выходя за них, позволили мне победить половину элитных бегунов. Остальные, как я полагал, были просто быстрее меня, я бы не обогнал их ни при каких обстоятельствах. И уже почти десять лет спустя, пробежав много похожих забегов, я наконец начал сомневаться в том, чем так гордился.
В ночь перед марафоном в Торонто в 2011 году Рейд Кулсит лежал на кровати в гостинице, уперевшись ногами в изголовье; сна не было ни в одном глазу[402]. На следующее утро на аллее вдоль озера, где сейчас завывал сильный ветер, ему предстояло выполнить квалификационный норматив для участия в лондонской Олимпиаде. Шестеренки мозга беспокойно вращались, просчитывая арифметику временных отрезков на километр при разных темпах и разных сценариях гонок: 2:11:29, чтобы пройти квалификацию; 2:10:09, или 3:05 на километр, чтобы побить канадский рекорд Джерома Дрейтона, продержавшийся 36 лет. На тренировках он вдалбливал этот темп в свой мозг и приучал к нему ноги, а в итоге научился держать его автоматически.
Так же как и в забеге Cherry Blossom, в группе лидеров в основном были бегуны из Восточной Африки — по большей части из Кении и Эфиопии, — и они должны будут бежать на несколько минут быстрее рекорда Дрейтона. Но они ничего не значили для Кулсита. Его единственным соперником, будь то с точки зрения исполнения олимпийской мечты или получения бонуса в размере 36 000 долларов за побитый рекорд, был секундомер.
Но что-то не давало ему покоя. Наконец он вытащил наушники, вылез из кровати и спустился в бар гостиницы, где пил пиво его тренер Дэйв Скотт-Томас, с которым он работал много лет. «Я хочу завтра бежать с лидерами, — сказал Кулсит. — И нужно, чтобы ты сказал мне: безумство это или нет». Скотт-Томас тренировал Кулсита с 1998 года, помогая ему постепенно продвинуться от заурядного любителя, взятого в университетскую команду «для массовки», до бегуна мирового класса. Фундаментом отношений между тренером и спортсменом стали методика планирования и реалистичное целеполагание. Кулсит казался нерешительным, но Скотт-Томас почувствовал, что за этим скрывается кровью заработанная уверенность. «А почему бы и нет? — сказал он, кивая. — Вперед!» Внезапно выбросив из головы месяцы планирования, Кулсит поднялся в номер, заполз обратно в постель и за несколько минут мирно заснул.
На следующее утро тысячи бегунов рванули через стартовую линию и побежали по Университетской авеню. Забег, как обычно, начался оживленно: будто лава хлынула из давно потухшего вулкана. Я высунулся из окна автобуса для прессы, ехавшего в 40 или 50 м впереди участников, наблюдая, как первые бегуны начали объединяться в группы: впереди спортсмены из Восточной Африки, затем олимпийские надежды Канады, следом лучшие среди женщин, дальше лучшие региональные бегуны и т. д. Километры летели один за другим, и в какой-то момент мы начали обмениваться озадаченными взглядами с другими репортерами и удивленно поднимать брови. Группа лидеров из одиннадцати человек по форме напоминала неровный наконечник стрелы поперек дороги. Десять из них были выходцами из Кении и Эфиопии, но в глубине группы отчетливо виднелась копна густых рыжих волос. Когда бегуны пронеслись мимо отметки «5 км», Кулсит взглянул на часы, нажал кнопку и побежал дальше вместе с лидерами. Мы поняли: быстрый старт не был ошибкой, Кулсит отказался от тщательно составленного плана, о котором рассказал на пресс-конференции за несколько дней до гонки, и бежал, чтобы выиграть.
К этому времени я уже привык к тому, как обычно проходили шоссейные забеги: впереди атакующие камикадзе из Восточной Африки, за ними — осторожные и хладнокровные участники из Северной Америки. Я предположил, что эти различия — если, конечно, делать широкое, но не универсальное обобщение — можно отнести к простой экономике. Однажды я общался с бегуном, в прошлом чернорабочим, по имени Джозеф Ндериту[403], который рассказал мне о своем первом опыте участия в забегах в Северной Америке, когда он вернулся домой с 600 долларами в кармане. На эти деньги можно было купить двух телят. На следующий год, после еще более удачного сезона, он купил небольшой участок земли за 2500 долларов, построил пятикомнатный дом и приобрел еще одну корову. «Первую дойную корову в моей семье», — сказал он мне гордо. Для человека вроде меня победой в забеге (где призовой фонд полагался первым пяти) считалось даже шестое место, если удавалось улучшить личный рекорд. Для Ндериту самореализация была плохой заменой наличности.
Но для тех, кто провел достаточно времени в Кении и познакомился там с легионами начинающих бегунов, это объяснение не отражает всей правды. Кулсит, например, регулярно проводил несколько месяцев в году в Кении, тренируясь с местными жителями в условиях разреженного горного воздуха. Даже на тренировках, где спортсмены не получали ничего, кроме гордости, он заметил, что менталитет кенийских и западных бегунов заметно различается[404]. Кенийские новички просто бежали с лидерами — часто международными чемпионами — как можно дольше, а затем, когда уже не могли за ними угнаться, отставали и бежали трусцой. Кулсит и остальные иностранцы, напротив, поддерживали равномерный темп, который смогут выдержать до конца. В какой-то момент он позвал друзей посмотреть знаменитую еженедельную тренировку — фартлек[405] в горах в районе Итена. Мимо зрителей, подняв облако красной пыли с грунтовой дороги, пронеслись более двухсот бегунов, и около трети из них выбыли еще до середины дистанции.
Послушав множество подобных историй, я наконец начал обдумывать очевидный вопрос: результаты кенийских бегунов позволяют предполагать, что есть смысл подражать им, а не высмеивать. В конце концов, изначально поклоняясь идее «размеренного темпа», мы ограничиваем себя. Если вы пробежали гонку в идеально ровном темпе, это означает, что в первые ее минуты вы приняли разумное решение о том, в каком темпе закончите дистанцию. У вас нет возможности удивить себя неожиданно хорошим результатом: вы изначально установили себе потолок в тот момент, когда услышали выстрел стартового пистолета. Поэтому такой подход может дать в среднем лучшие результаты, но менее вероятно, что он приведет к колоссальному скачку: невероятно быстрому (или медленному) результату.
Оглядываясь назад на свой результат в гонке Cherry Blossom, я понимаю, что обогнал лучших из лучших, таких как Саймон Роно — бывший чемпион, который никогда бы не проиграл мне, если бы придерживался более консервативного стиля. При этом я проиграл значительно менее великим спортсменам — например, другому кенийцу Фрэнсису Кому, который обычно выступал примерно на том же уровне, что и я. Отличие истории выступлений Кому от моих в том, что он время от времени превосходил себя, как в тот день в Вашингтоне, когда опередил меня на полторы минуты. И за это надо благодарить его агрессивную манеру бега. Вместо стройного ряда неплохих результатов, среди, прямо скажем, так себе забегов выделяются несколько выдающихся. И когда я размышлял о беге, мне показалось, что такая динамика неплоха. Казалось, что Кулсит на марафоне в Торонто в то ветреное утро 2011 года вел себя именно так: лидеры прошли половину дистанции, в темпе, предполагавшем время на финише 2:08, что было более чем на две минуты быстрее канадского рекорда и почти на три с половиной минуты быстрее лучшего результата Кулсита. Однако канадец при этом не отставал.