С целью повысить боевой дух в экспедиционных войсках 8-й армии последовал приказ № 7 от 1 мая, что советы у повстанцев – советы мелких помещиков[311]; приказ № 9 от 3 мая, запрещающий принимать в ряды войск добровольцев из местных жителей[312] (приказ вышел в связи с изменой ряда дружин красных казаков) и приказ № 10 от 6 мая поднять дисциплину и расстреливать на месте за изнасилования[313].
Разрозненные части сводились в полки и бригады. Так, Богучарская группа сводилась в 1-й Богучарский полк, Калачовская группа – в 1-й Калачовский полк. 13-й кавалерийский полк был передан из Боковской группы в экспедиционные войска 8-й армии, а Интернациональный батальон и 5-й кавдивизион включены в состав Боковской группы. Экспедиционная дивизия 8-й армии под командованием Антоновича при политкоме А. Попове (сын писателя А.С. Серафимовича) сводилась в три бригады (расписание на 2 мая 1919 года).
1-я бригада (командир Ораевский, комиссар Михайлов):
103-й полк – 680 штыков.
104-й полк – 720 штыков.
Тамбовские курсы – 404 штыка.
Рязанские курсы – 428 штыков.
1-й батальон 3-го Кронштадтского полка – 454 штыка.
13-й кавалерийский полк – 308 сабель.
В бригаде 12 орудий, 99 пулеметов.
2-я бригада (командир Ширинда):
106-й полк – 808 штыков.
107-й полк – 912 штыков.
1-й Богучарский полк – 576 штыков.
Сводный кавдивизион – 205 сабель.
Калужский эскадрон – 100 сабель.
В бригаде 6 орудий, 48 пулеметов.
3-я бригада (командир Сечко):
1-й Калачовский полк – 861 штык.
1-й конный (Воронежский) полк – 347 сабель.
2-й и 3-й батальоны 3-го Кронштадтского полка – 1325 штыков.
В бригаде 4 орудия, 41 пулемет[314].
Единственной боевой частью в 3-й бригаде изначально был 1-й Воронежский конный полк, остальные (1-й Калачовский полк) – комендантские команды. Поэтому для устойчивости в бригаду были посланы два батальона 3-го Кронштадтского полка.
Экспедиционные войска 9-й армии под командованием Волынского тоже были сведены в три бригады (расписание на 6 мая 1919 г.)[315].
По другим данным, в 3-м заградительном отряде было 70 бойцов. Интересен состав 4-го заградительного отряда (командир Дивиш, комиссар Марек). Отряд был создан на базе Интернационального батальона Коммунистической дивизии и команды матросов Особой группы южного фронта. Состав: мадьяр – 75, немцев – 55, поляков – 30, чехов – 8, румын – 4, рутэл – 12, словаков – 8, хорватов – 8, арабов – 10, итальянцев – 1, евреев – 8, турок – 8, русских – 35. Всего – 283. Коммунистов – 6, сочувствующих – 16. Команды подавались на немецком языке. 7 мая 1919 г. отряд был выведен из боев в связи с революцией в Венгрии и переведен на западное направление Южного фронта.
В ходе начавшихся боев батальоны экспедиционной дивизии 9-й армии были сведены в полки:
Морской батальон и 2-й интернациональный батальон – 1-й сводный полк.
Батальон лыжников, 2-й батальон особого назначения и 3-й заградительный отряд – 2-й сводный полк.
1-й и 5-й батальоны особого назначения – 3-й сводный полк.
Изготовившимся к наступлению экспедиционным войскам противостояли поредевшие из-за полевых работ части повстанцев. По данным советской разведки, против эксдивизии 9-й армии повстанцы располагались следующим образом:
Против экспедиционной дивизии 8-й армии повстанцы располагались следующим образом[316]:
Подсчет сил дает 7500 сабель, 3300 штыков, 5000 бойцов в смешанных частях, 21 пулемет и 10 орудий. Всего – 15 800 бойцов.
Тогда же определился и дал о себе знать «верховный орган власти» в Верхне-Донском округе – Второй съезд представителей станиц и воинских частей, который собрался в Вёшенской 18–19 апреля (1–2 мая). Из опубликованного протокола[317] видно, кто представлял восставшие станицы и воинские части.
На съезд прибыли:
От Вёшенской – Благородов Иван (председатель станичного Совета) и Евланов Елизар (помощник председателя станичного продовольственного отдела).
От Казанской – Чайкин Филипп и Попов Павел.
От Каргинской – Щиров Семен и Власов Александр.
От Букановской – Попов Митрофан и Антонов Александр.
От Мигулинской – Качкин Семен (в 1917 году делегат Войскового Круга), Чайкин Михей (бывший станичный атаман) и Мрыхин Яков.
От Боковской – Кочетов Георгий и Лагутин Иван.
От Еланской – Кочетов Иван (председатель станичного Совета) и Мельников Матвей (товарищ председателя Совета).
От Краснокутской – Скачков Иван.
От 1-й дивизии – Ермаков Харлампий, Титов Прокофий…
Особо хочется рассказать о последнем. О Прокофии Семеновиче Титове, моем дальнем родственнике, я слышал историю, похожую на легенду. Прокофий («Проня») был женат на двоюродной сестре моего деда или – точнее – на родной сестре уже упоминавшегося здесь Афанасия Ефремовича Стефанова. При крещении дали ей имя «Татьяна», но вся родня почему-то называла ее «Ташурой». Проня и Ташура женились по взаимной любви, что по тем временам было редкостью. Проня на нее надышаться не мог, помогал во всем, «и хаты мазал (обмазывал глиной перед побелкой. – А.В.) и пироги пёк». На службу он ушел в 11-й Донской полк, а из полка был направлен в Варшаву в какую-то школу, где обучали фехтованию. Курс Прокофий закончил первым по успеваемости и был направлен в родной полк инструктором по владению холодным оружием. Весной 1918 г. Проня сочувствовал Подтелкову и вроде бы собирал у себя в хуторе Водянском отряд идти навстречу Подтелковской экспедиции. Казаки и офицеры это помнили и Прокофия особо не выдвигали.
Когда началось восстание, Проню Титова, весь 18-й год пробывшего в тени, избрали в Водянском командиром. Пришли к нему домой: «Восставать!..» Он смеялся:
– Не поеду. Я и на службе воевать ленился.
Казаки ему сказали:
– Мы тебя убьем прямо возле двора. Иди, принимай полусотню.
Деваться некуда, пошел. На прогоне казаки конные, кто в чем и кто с чем. Тут же большевика местного, Микишка, сторожат, убить хотят. Он в Бога не верил и вообще за красных был. Проня их в круг собрал и говорит:
– Как хочете отбивайтесь, а не рубить…
Микишка отпустили. И с Проней вроде все согласны. Но потом такое началось – куда там «не рубить»! И ездил Прокофий со всеми, бесстрашный и безрадостный. Бьют героев – они теряют осторожность. Прокофий себя героем не считал, сам оберегался и к Господу постоянно прибегал. В людях он всю жизнь не разбирался. За все время один верный выбор сделал – когда женился. И сейчас набрал себе в помощники черт-те кого. Федор Бирюлин, командир полка, его все больше в разведку или в охранение посылал.
В боях за Каргинскую с полусотней ребят 1-го и 2-го годов рождения (моложе не брали) прикрывал Прокофий стык меж двумя дивизиями и на неудобьях за сплетением изломавших землю буераков нарвался со своими на полусотню красных казаков. Ехали они в заломленных фуражечках, лето учуяли. Правились от хутора Каменка. Прокофий, первым выбиравшийся по отрожине, разглядел за хлестким сизым ольшаником какое-то движение и отскочил к развилке. Незаметно вывел своих под самый гребень, нутром рассчитал – красные саженях в сорока проедут, а потом вспомнил: шашки не у всех, патронов и вовсе нет. И казачата об этом вспомнили. Кто-то с визгливым восторгом:
– Ну, дай Бог деру!
И Прокофий, прикинув, что – поздно, с этими желторотыми далеко не убежишь, начнут их травить хоперцы по ярам, как зайцев, сдуру перепугал свое войско:
– Хочешь – не хочешь, а надо в атаку. Иначе так побьют.
Те и побледнели.
Потянул Прокофий левой рукой у одного из ножен узкую шашку. У эфеса надпись: «3лауст 1868».
– Прокофий Семныч, как же так?
– Ничего. Слухайте, – примерил, встряхнул, вживаясь в вес, в длину оружия. Правой рукой свою шашку выхватил. – Ну, как махну, давай за мной…
Склонился Прокофий к гриве, из-за торчащих настороженно конских ушей наблюдал, а сам отчитывал проникновенно: «…Заступник мой еси и прибежище мое. Бог мой и уповаю на него…»
Ехали красные. У одного – ручной пулемет на груди, сошки покачивались. Взыгрывали кони, ветер сносил роскошные хвосты. Ехали… Небо за ними громадное, и цвет не от мира сего.
Хотел их Прокофий пропустить и налететь сзади. Только поравнялись – у Прони в отряде не то конь всхрапнул, не то еще чего… Махнул Прокофий, вылетел…
– Урра!..
А сзади – тихо… «Ах ты ж, Боже ж мой!…» Кони красных шарахнулись и вмиг – в полукруг, подковой. Холодно, с лязгом клинки оголились. «Хоть бы стрелять не начали!» Не начали. В лицах – азарт. Взять его решили.
В Варшаве в фехтовальной школе учили Прокофия владеть всеми видами оружия, белого, благородного, и он на выпускных состязаниях первый приз забрал. Похвалился как-то: «Моя смерть – пуля. Меня сорок человек на шашки не возьмут». Глядели хуторяне на его уши, лопухами торчащие, верили, но не до конца. А был Прокофий на поверку редким бойцом, рубакой на всю область. И подпустив его на сабельный удар, совершили красные хоперцы страшную ошибку, смертельную…
«…От сети ловца, от гибельной язвы…» Влетел Прокофий в середку, легко, как подарки раздавал, махнул влево – вправо, и покатилась чья-то фуражка, подпрыгивая, пружиня козырьком. «…и под крыле Его надеешися оружием обыдет тя – истина Его…» Проделал коридор. Озлели хоперцы, полезли, мешая друг другу. Одного боялся Проня – пулеметчика. «…Ужасов в нощи, стрелы, летящей днем… Где ж он, с пулеметом?..» Подвел дончак хозяина: хотел, как лучше, и вынес под правую руку… Завалившись, головой вниз свисая, рвал пулеметчик с шеи ремень вместе с гимнастеркой, и Проня, качнувшись, чуть не вываливаясь – «Господи… подпруга…», – загасил его колющим под оголившиеся ребра. «Падут от страны твоея тысяща и тьма одесную тебя, к тебе же не приближится…»