ость от самого Гришки Маслака. Впрочем, это для меня сейчас он «дед», а тогда, в 20-м году, на польском и врангелевском фронтах было ему 22 года.
Может быть, из-за этой обыденности и отсутствия героизма в рассказах я и заинтересовался всем тем временем так поздно?
Помню, спросил я как-то, знала ли бабушка красных казаков. Она сказала, что с дедом служил вместе Дмитрий Черников, но тот вроде иногородний, а потом вспомнила про Леона Ермакова. Леон был «политкаторжанин». В молодости он служил в Атаманском полку, вернулся со службы и как-то по пьяному делу отлупил, и сильно отлупил, местного попа. Дали ему за это несколько лет каторги. В 20-м году Леона, как пострадавшего от старого режима, поставили председателем в хутор Чиганаки. Председательствовал он лихо и, невзирая на свирепствовавший в округе политический бандитизм, чувствовал себя вольготно, сам пил и секретарю, 17-летнему парнишке, щедро наливал. Сам Фомин, в то время главарь банды, решил его «пощупать» и послал пятерых мобилизованных малолетков, «ушаковских ребят», чтоб привели к нему Леона Ермакова. В лунную летнюю ночь приехали его брать. Один коноводил, один на крыльце остался, а трое в хату пошли… Двоих, вязавших ему руки, Леон шарахнул лоб об лоб, третьим открыл дверь, стоявшему на крыльце поднес так, что тот «аж перепрокинулся», но пятый стрельнул по Леону из винтовки, когда он уже прыгал через плетень, и попал. Раненный в грудь навылет, прибежал Леон в Вёшки… Потом вроде поправился, вновь председательствовал, ну и «гудел» на ярмарках, которые начались с 22-го года.
Красные казаки, буденовцы, мироновцы, думенковцы, жлобинцы, блиновцы… Сколько полегло их от Саратова до Львова, от Воронежа до Туапсе. Малочисленная в привилегированном сословии беднота поддержала в глазах русской бедноты казачью славу борцов за свободу народа.
Но местные донские крестьяне казакам не доверяли. И красным — тоже. Когда в первых числах апреля из 9-й армии были посланы на подавление мятежа 2-й Интернациональный батальон и 3-й казачий имени Степана Разина полк (переименованный в эти дни в 5-й кавдивизион), неверно информированный Сырцов телеграфировал Ходоровскому и Колегаеву: «5/4. Сегодня прибыл Миллерово, узнал, что 3 казачьих революционных полка, 2-й пехотный из 16-й дивизии направлены усмирение восставших, настроение казаков антикоммунистическое. Крестьяне Миллеровского района обеспокоены и уверены, что эти казаки перейдут на сторону восставших. Отправку казачьих частей на усмирение казаков считаю недомыслием, если не преступлением. Предлагаю срочно отменить». У командования 9-й армии затребовали объяснений. Члены РВС Барышников и Петров «утешили» Сырцова: «Южфронту давно известно, что антикоммунистическое настроение царит не только (среди) казаков, но и среди многих красноармейских частей». Реввоенсовет фронта (Гиттис, Сокольников) все же разрешил направить казаков против мятежников, «если настроение в 5-м дивизионе твердое».
Дивизион прибыл на повстанческий фронт 10 апреля, прикрывал стык экспедиционных войск 8-й и 9-й армий, нес большие потери (6 мая состав — 373 сабли, 10 июня — 270 сабель). Но это был проверенный, испытанный отряд, сформированный из хоперской бедноты еще летом 1918 г.
Тактика экспедиционных войск диктовалась задачами, которые перед ними ставились, и условиями, в которых приходилось воевать.
Предстояло ограниченными сборными силами подавить мятеж, охвативший территорию в 10 тысяч квадратных километров, от Хопра до Богучара, а на первых порах хотя бы локализовать его.
Поскольку с юга, запада и северо-запада от территории мятежа лежали крестьянские слободы, наиболее опасным направлением было восточное, где находились станицы Хоперского, Усть-Медведицкого и 2-го Донского округов. Командарму-9 сразу же было приказано «не допустить возможности распространения его (восстания. — А. В.) по Дону со стороны Вёшенской на станицы к востоку».[233]
Чтобы удержать соседние с районом мятежа хутора и станицы от выступления, их стремились запугать. 16 марта член РВС Южного фронта А. Колегаев предписал экспедиционным войскам: а) сожжение восставших хуторов; б) беспощадный расстрел всех без исключения лиц, принимающих прямое или косвенное участие в восстании; в) расстрел через 5 или 10 взрослого мужского населения восставших хуторов; г) массовое взятие заложников в соседних хуторах; д) широкое оповещение населения, что со всеми вновь восставшими хуторами поступят так же.[234]
17 марта Реввоенсовет 8-й армии (Якир, Вестник) отдал приказ, в котором говорилось: «Предатели донцы еще раз обнаружили в себе вековых врагов трудового народа». Предписывались карательные меры — «поголовное уничтожение», процентный расстрел, сожжение станиц. Заключался приказ словами: «Всем частям, действующим против восставших, приказывается пройти огнем и мечом местность, объятую мятежом».[235]
Донское бюро РКП предлагало меры еще более жестокие: за каждого убитого красноармейца и члена ревкома расстреливать сотню казаков; выселить мужское население с 18 до 55 лет, за каждого бежавшего расстреливать пятерых.[236]
На попытки ряда хуторов «договориться» с красными был дан ответ 18 марта: «Никаких гарантий повстанцам не может даваться… Неуклонно должна быть проведена самая решительная расправа».[237]
Военное командование вторило политическому руководству. На докладе о нехватке войск для подавления восстания командующий Южным фронтом начертал резолюцию: «Надо по занятии пунктов восстания не распылять сил (достаточными гарнизонами), а с корнем уничтожать все элементы восстания, чтобы силы направить для подавления других пунктов, тогда и малых гарнизонов будет достаточно».[238]
Борьба сразу же приняла ожесточенный характер. Руководители доносили, что экспедиционные войска «крайне озлоблены и ожесточены против мятежников».[239] Со своей стороны казаки упорно сопротивлялись. «14/5. На запрос о силах восставших наштаюж приказал сообщить: «В восстании принимает участие все население с 15 до 45 лет, включая и женщин, причем восставшие нашим войскам оказывают самое упорное сопротивление».[240]«4/4. После боя у хутора Горбатова взятые нами пленные отказались дать какие-либо показания. При нашем отступлении жители хутора Горбатова стреляли в отступающие наши части».[241]
С. И. Сырцов тем не менее докладывал: «На Вёшенском фронте красноармейцы экспедиционных войск 8-й и 9-й армий, живя с казачками (мужья которых сплошь и рядом оказывались в войсках повстанцев), в несколько дней теряли боеспособность. Разложение доходило до того, что некоторые красноармейцы отдавали казакам патроны». Сырцов приводил пример, что в конной группе 9-й армии 1200 всадников за 3 недели израсходовали 900 000 патронов, причем за два дня, когда вообще не стреляли, израсходовано 10 000 патронов.[242]
В целом «взаимоотношения» были отброшены на уровень начального этапа Гражданской войны и отразились на отношении к пленным. Экспедиционные войска, как мы видим, пленных вообще не брали и иногда даже расстреливали перебежчиков. Зато со стороны красных пленных было очень много. Так, в первые дни восстания в Казанской попала в плен 2-я этапная рота 12-й стрелковой дивизии. 15 марта советская сводка гласила: «2-я саперная рота выступила из Казанской 11 марта, где находится — неизвестно (рота попала в плен. — А. В.). По слухам, прожекторную роту 10 марта разоружили казаки в Мешкове».[243]
19 марта, по данным советской разведки, в Казанской было уже 1500 пленных[244] в основном из тыловых и маршевых частей. В 20-х числах марта были сведения, что «красноармейцев, кроме заградительных отрядов, содержат под слабой охраной и кормят довольно хорошо».[245]
В первом же приказе Окружного Совета повстанцев от 1 (14) марта предписывалось советские войска, сдающиеся без сопротивления, разоружать и отпускать по домам, сопротивляющиеся разоружать силой и направлять в Вёшенскую, «не подвергая насилию и расстрелу».[246] Тогда же, в марте, красная разведка сообщала: «Пленных отпускают по 20 человек ежедневно, в первую очередь жителей Воронежской губернии». Значительную часть пленных отдали местным жителям в работники (и это впоследствии спасло этих пленных от смерти).
Первые столкновения с экспедиционными частями сделало отношение к пленным выборочным. Советская разведсводка 13 апреля — «Комиссаров и комсостав до взводных гонят в Мигулинскую, где их рубят».[247] Затем так жестоко стали относиться ко всем без разбора. В апреле пошли сводки: «Пленных убивают на месте…».[248] В конце апреля и особенно в мае, по воспоминаниям современников, пленных, содержащихся в Вёшенской, стали рубить систематически. Так был убит комиссар Сердобского полка, бежавший из плена, но заблудившийся в разлив на чужой лодке. Проводились «разгрузочные ночи» — из казаков гарнизона или ближайшего полка формировалась сотня, которая рубила специально отобранных ослабевших пленных. Называлось это — «отправить в Казанскую».
В мае 1919 г. белогвардейцы сообщали, что «в станице Вёшенской в настоящее время около 5000 пленных, употребляемых для различных работ».[249]