Возвращаясь в Москву, Виктор, к своему стыду, мечтал о рыжеволосой колдунье, о том, как было бы прекрасно поцеловать ее, на пару часов остаться с ней в этом лесу у стрекочущей речки. Мысли его мигом пришли в норму, когда он, поздно прийдя домой, увидел на столе в маленькой рамочке портреты Валерии и Амальки. Ему стало стыдно за себя, на время позабывшего и про свою жену, и про дочь, которые находились в этот миг так далеко и, возможно, уже спали, но – хотелось бы ему думать – помнили о нем постоянно.
Через пару недель эйфория нашего героя сошла на нет. Понятные дела заканчивались, и по мере того, как приближалась пора, чтобы с головой окунуться в поиск новой, достойной работы, все больше подступали тоска и усталость.
Валерия, которая писала ему поначалу пару раз в день, на некоторое время исчезла. Да так, что у него стало возникать ощущение, а не приснилось ли ему все это: семья… рождение Амалии… их странная жизнь… Квартира, в которой он находился, тоже со временем стала напоминать лишь сон. Так сильно отличалось то, что он имел, от того, что ему представлялось когда-то в своей будущей жизни. И лишь иногда, когда он видел на улице маленькую, весело бегущую девочку или молодую мамашу с коляской, сердце его щемило. Думалось: как они там? Хотелось как можно скорее защитить их от трудностей жизни.
Герой наш стеснялся, когда куда-нибудь писал или звонил в поисках достойной работы. Только на двадцатую часть звонков и писем ему отвечали. И несмотря на то что закончил он факультет социологии и прекрасно понимал, что и кому следует говорить, на практике у него самого ничего не получалось. Думалось: кому надо, те сами оценят – а навязываться он не любил.
Но с каким же удовольствием отправился Виктор в середине августа в порицаемую им до этого альма-матер! После нескольких бестолковых сидений в приемных, ожиданий, дозваниваний, ответов на глупейшие тесты и непонятных предложений с испытательным сроком, здесь, в институте, Виктор вновь почувствовал себя человеком. И уже теперь, как и несколько лет назад, думал: «А почему же нельзя прожить так всю жизнь? Ходя на одну и ту же работу, пускай и живя в общежитии. Зато это будет честная жизнь среди психически нормальных людей, а не подобий роботов, у которых в мозгах только счета и тайминг».
Уже первого сентября он стоял на кухне у общаговской форточки и курил. Да-да… Виктор начал курить, потому что нервов его на эту жизнь не хватало. Рядом жарил картошку на сковородке Евгений Евграфович и улыбался:
– Ну и повезло тебе с Леркой, хочу я сказать, – как бы невзначай открывал он Виктору уже позабытую тайну. – Я правду скажу: я за твоей женой и так, и так… Да если бы она чуть дала слабину, так ты поверь… Я бы в стороне не остался! Она ведь молодая… И для тебя молодая! – И Виктор невольно посматривал на свой чуть нависающий над резинкой шортов живот. – А я вот теперь жалею, что не дал себя бабам охомутать… Жизнь в разных условиях бывает. Но вот что безусловно, так это то, что она проходит! Для всех идеальных условий не напасешься. Не могут все одинаково быть богатыми, проворотливыми… Слишком разные у всех цели, ощущения, интересы. Да и скучно бы тогда жить на Земле стало. Мне кажется, и богатым жить скучно. То ли дело у нас?! Что ни день – то новая проблема! Хочешь не хочешь – решай! А вот кого я действительно люблю, так это вашу Амальку. Только посмотрит на меня – и все, сердце во мне улыбается. Я ведь никого особенно не любил, – окончательно разоткровенничался Евгений Евграфович. – Гулял только по молодости очень. А потом обленился совсем, решил, что мне и одному живется неплохо. Вот и накопилось этой любви неиспользованной. Вот и рвется наружу! Так что у нас теперь одна любовь, на троих! – усмехался физрук, потирая испачканные маслом усы.
– А как же Надежда Степановна? Слышал тут, что даже в магазин ходить вместе стали, – улыбался ему в ответ Виктор, неуклюже сойдя с подоконника и подцепив вилкой кусочек картошки. Запах от нее был такой, что в животе его словно пели свирели.
– А вот мы ее сейчас еще побольше укропчиком, да еще чуть-чуть перчиком, да базилику добавим, – приговаривал Евгений Евграфович.
– Пошла! Пошла! Виктор Сергеевич, идите сюда, пошла! – раздался из коридора радостно визжащий голос экономички. И оба преподавателя мигом вылетели из кухни.
Эпилог
Валерия, вернувшись от родителей в самых последних числах августа, не рассказала мужу только одного: что не собиралась она к нему возвращаться, что хотела остаться у родителей, дома. И там, а не здесь, начать свою новую жизнь. Слишком устала она от напряженности и почти безнадежности их московского быта.
За пару лет в преподавательском корпусе ей довелось заметить, что многие жили в нем и до пятидесяти, и до шестидесяти лет, а потом уезжали домой, на пенсию, умирать. Мало кто вырвался отсюда. А если и вырвался, то чаще всего благодаря случайному, а оттого невероятному стечению обстоятельств… или удачливому замужеству, женитьбе. Хотелось приходить в свою комнату, иметь возможность мыться в отдельной от чужих людей ванной, да и просто в ванной, а не под душем, как это было в общаге… гулять по лесу, дышать свежим воздухом, показать Амалии, как выглядят птицы, луговые цветы, червячки, букашки… Хотелось, чтобы с дочкой ей помогали не чужие, а все-таки родные по крови люди. Да и не верила она в надежность своего мужа, приходя к мысли о том, что, чем больше она с ним живет, тем меньше его понимает.
Задевало Валерию прежде всего то, что Виктор очень быстро менялся в зависимости от обстоятельств. Утром может думать одно, а вечером, если что-то случится, другое. Во время их досвадебных отношений она даже не замечала, что у него непостоянный характер. Соотносила это с душевностью, с природной эмоциональностью. Жалела, словно ребенка, потому что в его стремлении найти хорошо оплачиваемую работу, резко изменить их общую жизнь ей виделось, что он пытается прыгнуть выше своей головы. Не замечает, что для солидных компаний уже немножечко стар, что для них его опыт преподавания в институте не плюс, а минус, что слишком он по складу своему старомоден и простодушен.
Она не совсем понимала, чем можно будет заняться дома. О своей личной жизни даже не думала, потому что все ее мысли были сосредоточены на Амальке, на ее здоровье, на ее счастье. А еще Валерии казалось, что они смогут с Виктором встречаться и раз в полгода, что они могут быть и дальше вместе, но на расстоянии, что от этого и ей, и ему станет легче. Для того же, чтобы не тратить время впустую, решила все же не отказываться от поступления в аспирантуру. Да и кто знает, что и когда в этом мире потом пригодится?!
Со всей глубиной она осознавала, что стала матерью, а значит, закончилась ее прошлая жизнь и началась новая, в которой она еще мало что понимает.
Но у родителей приоткрылось другое. Ирина Павловна, обрадованная ее приездом и буквально расцветшая на глазах, уже через неделю начала ревновать к ней ребенка. Молодой бабушке хотелось, чтобы к ней, а не к Валерии, просилась Амалия на руки после того, как проснется, чтобы шею ее мужа, который по случаю приезда дочери и внучки снова перестал пить, трогательно обвивала ручонками. Чтобы он, а не Валерия, гулял с Амалькой по саду или по берегу реки. Ей постоянно казалось, что в нужный момент дочь ее за малышкой не уследит: случайно уронит… или та что-нибудь проглотит… или еще что случится… А вот мужу, пусть и общались они почти всю жизнь как кошка с собакой, Ирина Павловна доверяла беспрекословно. Иными словами, не прошло и месяца, как все ее материнские чувства с Леры переметнулись на внучку.
Поначалу нашей героине это даже понравилось. У нее появилось время, чтобы встретиться с подругами, сходить в парикмахерскую, немного заняться спортом, начать просматривать вступительные вопросы к аспирантуре, но чем дальше и медлительнее шли дни, тем капризнее становилась Амалька, тем меньше обращала внимания на нее, тем больше времени проводила то с дедушкой на прогулке (чаще всего во дворе или у родственников, живших неподалеку), то с бабушкой у телевизора в просторной гостиной, а иногда и с семилетней соседской девочкой, которая очень часто приходила к ним в гости. Она могла возиться с Амалькой часами, и Валерии всегда было сложно сказать этой девочке, что она ей мешает.
Серьезно готовиться к поступлению при этом не особенно удавалось. Мать постоянно одергивала Валерию. «Что ты сгорбилась опять? Всю спину себе сломаешь!», «Разогрей молоко!», «Хоть бы грядки раз полила! Что сидеть весь день без всякого дела!», «Ну ты, Лерка, я скажу тебе, и потолстела!» Или выдавала коронное: «С дочерью совсем не занимаешься! Скоро и забудет, как ты выглядишь, а ведь это твоя дочь!»
Говорила это Ирина Павловна с радостью и особенно едко. Валерии хотелось ответить: «А когда же мне заниматься с ней, если она постоянно с вами?!» Но со временем поняла, что идеалом для ее матери была такая картина: Амалия не унимается, плачет, кричит, а вокруг нее и дед, и бабушка, и мать втроем прыгают, сюсюкают, развлекают… Ирина Павловна не задумывалась, что невольно поощряет в ребенке несамостоятельность и капризность.
К началу августа Валерии пришлось прийти к выводу, что остаться ей у родителей не удастся, что психика ее не выдержит подобного издевательства с утра и до ночи, что зря она так надеялась на их моральную помощь.
Чтобы не нагнетать ситуацию, только за день до отъезда она сообщила, что купила билеты на поезд, что уезжает. Провожал ее только отец. У матери от расстройства разболелась голова. Она даже не обняла Валерию на дорогу, только горько, и тоже не притронувшись к ней, посмотрела на внучку. Амалька ехала у деда на руках и радостно трепала его за поседевшие кудри. Рядом с ними шел их сосед, тащил чемодан и полную всяческой еды сумку.
– Ты там, как приедешь, баранину сразу же из фольги достань, и в морозилку! – поучал по дороге расщедрившийся на гостинцы сосед. – И Витьке приготовь! Пусть мужиком себя почувствует! А облепиху хорошо зимой в чай заваривать, когда простуда. Лимончика еще добавишь – и круче всяких лекарств будет.