Этот музыкант выступает под псевдонимом Веня. Его песни в моих плей-листах уже лет десять, но про этот концерт я узнал только сегодня, когда искал, чем стану развлекать Дину. Если бы не она, я бы сюда не попал — давненько не интересовался новостями культуры. Не знаю, сработает мой план или нет, но уже за одно это я могу быть благодарным Дине.
Мы попали на ироническую часть программы. Веня строит рожи и потешно закатывает глаза, изображая страдания отвергнутого возлюбленного. Песня исполняется с зашкаливающим пафосом:
Я прощаю тебе
Те четыре рубля
С мелочью
За крем-брюле
И за кебаб-люля
Не за что!
Я не люблю тебя
Ты нехорошая
Но, посуди сама
С твоей-то рожею…
Публика смеется и бурно аплодирует. Дина прыскает в кулачок.
— Веня, «Матушку» давай! — кричат из зала.
Музыкант чуть смущенно улыбается:
— Точно? Все хотите «Матушку»?
— Да-а-а! — кричат из зала. — «Матушку»! Давай, Веня, жги!
— Ладно-ладно, — Веня задорно улыбается. — Раз сами просите, то потом не жалуйтесь…
Пальцы нежно касаются грифа. «Матушка» — русская готическая баллада, начинается она лирически, а потом переходит в холодящий кровь хоррор. Веня — это театр одного актера, он рассказывает историю поочередно от лица наивной монахини, доброй матушки-игуменьи, зловещего мельника, которого никто никогда не видел, и его опасно-вкрадчивых подручных. Дина слушает, приоткрыв рот, лицо у нее сейчас совсем детское. В конце, когда Веня выгибается всем телом и переходит на разрывающий сердце крик, потому что юная монахиня оборачивается чудовищем.
Матушка, матушка, я боюсь полночи,
Матушка, на люди мне нельзя, милая,
Матушка, матушка, запри меня в комнате,
Вчера ночью, матушка, паренька убила я!
Матушка, матушка, запри меня в комнате!
Я сломаю руки о решетки оконные,
Я сломаю зубы о замки чугунные,
Запри меня, сука — ночь будет лунная!
Дина сжимает мою руку. Слушатели зачарованно молчат еще где-то минуту после того, как отзвук последнего аккорда замирает под сводами актового зала районного дома культуры.
Зал взрывается аплодисментами, Веня смущенно улыбается. Его наперебой просят рассказать сказки, прочитать стихи, и конечно же, спеть — и то, и это, и старое, и свежее — все обязательно. Веня никому не отказывает — поет и смешные песни, и меланхоличные, даже депрессивные, и лирические, и простенькие, почти детские. Концерт затягивается. В дверях возникает суровая дама и решительно потрясает связкой ключей. Слушатели дружно упрашивают не выгонять их, Веня, тряхнув волосами, играет нежную романтическую песенку, дама оттаивает и разрешает всем посидеть еще часик.
Ты да я — гости небытия
В забытьи теплоты да под теплом пустоты,
Утром рано — воды из-под крана, кляня
Приближение дня — самой страшной беды!
Вот и мы под прицелом войны.
Мы ни слова в ответ, мы ни слова взаймы.
Огоньки сигарет да в последний раз чай.
Полчаса до весны, уходящий трамвай.
Концерт заканчивается за полночь. Веню окружают друзья-приятели — мы с Диной дружно решаем не проталкиваться через их кольцо. Выходим в залитую густым лунным светом ночь. Пахнет ранней весной: едва распустившимися почками и свежеоттаявшим мусором.
— Почему я не слышала об этом музыканте? — спрашивает Дина. — Его нет в ротациях… и даже мерч не продают.
— Это же Веня! У него все по-простому.
— Странно, что песни… такие разные. Обычно музыкант работает в одном стиле, в одну целевую аудиторию.
— Веня — не профессионал, хотя играет и поет получше многих из них. Не хочет коммерциализироваться, рекламировать, вот это все. Кому надо, тот как-то находит его песни. А сам он работает, геологом, кажется. Его очень трудно уговорить приехать и дать концерт, это нам с тобой крупно повезло сегодня.
— Да уж… А давай-ка рванем на мост.
— Давай.
С моста открывается вид на исторический центр города. Церкви и стены кремля ярко подсвечены. Силуэт собора отсюда похож на инопланетный космический корабль.
Странно, вроде я часто проезжаю здесь, а на эту красоту совсем перестал обращать внимание. Замылилась она для меня. А ведь к нам туристов возят, вечно перед мостом пробка из-за их автобусов. Церковь домонгольская есть с барельефами, колокольня пятнадцатого века, фрески древние… Я совсем перестал это все замечать.
— Все жду, когда же ты начнешь капать мне на мозги, чтобы я вернула отцу Кипр, — грустно говорит Дина.
— Какой Кипр? А, документы… Совсем забыл про них, признаться. Но да, неплохо бы вернуть. Зачем они вообще тебе нужны?
Дина пожимает плечами:
— Да низачем не нужны. Но мне все низачем не нужно…
Девушка резко поворачивается ко мне, встает на цыпочки и тянется губами к моим губам.
Она правда симпатичная, но куда мне еще и это? Гарем я не потяну — работать некогда будет. Да и… не то чтобы дочка недоолигарха воспылала роковой страстью к пареньку с рабочей окраины. Как там Аля говорила — «расстройство привязанностей»? Так оно работает?
Беру Дину за плечи, мягко отстраняю. Отбрасываю назад упавшую на лицо прядь.
— Дина, ты же неглупая девушка и очень красивая. Почему же так низко себя ценишь? Зачем вешаешься на шею первому встречному? И разговариваешь, как малолетняя гопница… Я — чужой человек, случайный попутчик. Но, может быть, ты расскажешь, что с тобой происходит?
Дина тяжело облокачивается на парапет:
— Думаешь, раз я богатенькая, то все у меня в шоколаде?
— Нет, не думаю. Вижу, что это не так. Что-то случилось? Тебе нужна помощь?
Дина обхватывает себя худенькими руками и неотрывно смотрит в темную воду:
— Чем тут поможешь… Знаешь, а ведь у папахена было четверо детей от трех разных женщин. Старшего убили в каких-то бандитских разборках, в девяностые еще. От второй жены родилось двое, мальчик и девочка. Упаковал их папахен по полной: Оксфорды, МБА, тусовки на международных форумах… Преемников готовил, хрюли. А потом у него терки с кем-то вышли по бизнесу… короче, брательник мой залетел в тюрячку, и там то ли отказался дать показания против отца, то ли, наоборот, согласился… мутная история, концов теперь не найдешь. В общем, повесился он в камере — как бы сам. Дочка тогда свалила в Америку первым рейсом, обложилась адвокатами и ордерами, запрещающими отцу к ней приближаться. Ему на все эти ордера плюнуть и растереть, но видеть его дочь отказывалась, что бы он ни предлагал. И когда первосортные дети у папахена закончились, он вспомнил про меня. Мне восемь тогда было. Мама — эскортница, она чтобы пенсию себе обеспечить, презервативы клиентам прокалывала. Вот с Рязанцевым ей и повезло, он тест ДНК запросил и чутка баблосов на мое воспитание подкидывал. А как понадобилась новая дочка, он меня у мамы купил.
— В смысле — купил?
— Ну а как, по-твоему, покупают? Бабла отсыпал. Много, наверное. Мама довольная такая была — отработала ее инвестиция на все сто. Разодела меня, как куклу, и отвезла в какое-то большое здание, в толпу народу. Я ничего тогда не понимала, боялась, жалась к маме… А это суд был, ее там родительских прав лишили. Ну она мне рукой помахала и ушла — красивая, счастливая… А я с тех пор с папахеном. Такие дела.
— Господи, жесть какая…
— Да не особо-то. Рязанцев, по ходу, побаивается меня тронуть лишний раз. Смотрит, как будто сквозь меня. Типа ссыт, что и я от него уйду. Да я бы ушла, только как-то все… я не знаю. Сестра из Америки написывает, зовет к себе, обещает помощь, хоть и не видела меня ни разу в жизни. А я чота как говно в проруби — ни туда ни сюда… Вот Кипр этот несчастный приныкала, сама не знаю, хрюли он мне сдался… Может, чтобы папахен признал наконец, что что-то у нас не так. А он только предлагает мне то купить, сё купить… не знает уже, чем откупиться. И присылает всех подряд… вон, даже тебя прислал. Ну ты хоть нормальный. Спасибо за концерт, круто было.
— Да не за что. Сам рад, что выбрался.
Мы просто стоим и смотрим на город. Машины в этот час ездят редко, над мостом тишина. Молчание не тягостное — расслабленное.
— Ты забыл, что должен уговаривать меня вернуть Кипр, — тихо напоминает Дина.
— Ничего я не должен. И ты не должна. Честно — я бы ничего не возвращал на твоем месте. Я бы, может, вовсе особняк этот чертов спалил. Потому что родители не имели права так с тобой поступать.
— Так что делать-то?
— Что делать? А поехали-ка пожрем, вот что будем делать. Жрать охота, сил нет.
Такой вот я простой, как валенок, мужлан. Дина оживляется:
— Точно, поехали жрать! В «Тройку» или в «Европейский»?
Хм, там дороговато… Не люблю выбрасывать деньги на тупые понты, а просить даму оплатить счет как-то неловко.
— Да чего ты в этих пафосных кабаках не видела? Давай покажу тебе настоящую ночную жизнь!
Мы едем в шаурмятню. Я выбрал самую приличную, почти ресторанного уровня стритфуд, но для Дины это все равно что потусить под мостом с бомжами возле бочки с горящим мусором. Потом мы посещаем круглосуточную наливайку, а после, ради разнообразия, бар поприличнее. Замерзли, да и о естественных потребностях подумать надо — тут есть такой сортир, от которого дочь олигарха не свалится в обморок. Мужчины, выгуливающие даму, склонны забывать о таких житейских мелочах, а без них какое может быть настроение…
Дина пьет только сок и воду — отлично, если бы она наклюкалась, мой план оказался бы под угрозой: похмельные люди не слишком склонны к альтруизму. Мы взахлеб болтаем о всякой ерунде, словно старые приятели; про Кипр и прочую нудятину больше не вспоминаем. Речь Дины становится вполне нормальной, литературной даже. Похоже, гопнический сленг был еще одним слоем защиты, которым она отгородилась от мира.
— Забавно, — говорит Дина. — Я ведь почти всю сознательную жизнь здесь провела, а с этой стороны города никогда не видела.