— Серьезно? А я думал, что ты хочешь записаться ко мне в старшие сестры, как минимум, вечно вьешься рядом.
— Ты голодный? — тихо спрашивает Лидия.
— Есть немного. А тебе какое до меня дело?
— Я принесу тебе еды, — сообщает спокойно.
Твою дивизию. Что это значит. Немного не по себе.
— У меня завтра зачет по античной литературе, нет двух последних лекций, — бросаю ей. Раз уж она обо мне решила побеспокоиться, то по полной программе.
— Ты же присутствовал на них, — удивляется девушка, и бровки взлетают вверх.
— Мысли были заняты другим…
— Хорошо, найду, принесу. Через десять минут встречаемся на вашей кухне.
— Идет. Хлеба захвати пару кусков, — бросаю вслед удаляющейся Веселовой.
Возвращаюсь в комнату, убираю в тумбочку мыло и зубную пасту с щеткой, беру свой ужин — тарелку, обернутую белым марлевым полотенцем.
— Ты куда?
— На кухне поем, чтобы вас не дразнить запахами.
— Это точно, у меня уже в желудке урчит.
— Варенье там осталось в банке. Ешь, я не буду.
— А зря, сладкое улучшает память, — бормочет Мишка, борясь с дремой.
Последняя ночь перед сдачей зачетов всегда самая сложная.
Чего — то не знать в СССР — стыдно.
Орать в форточку «Халява приди» бесполезно. Зачет — не экзамен. На экзамене всё зависит от удачи и вытянутого билета, а на зачете могут устроить карусель — задать разом вопросов пять — десять, если будешь плавать.
Об этом я подумаю потом.
Пока же все мысли об ужине и о том, чего хочет от меня Веселова?
Ясное дело, что желает запрячь меня в какую — то упряжку, в которую по своей воле никто из студентов не соглашается встать.
Ладно, об этом я подумаю позже.
Сначала надо удовлетворить урчащий как мотор желудок.
Прихожу на кухню, а Лидия уже здесь. Разложила на подоконнике всё, что нашла…
Похоже искала она съестное не только в своем холодильнике, а по всему общежитию. Подоконник ломился от еды. Здесь было всё — красная рыба — она же килька в томатном соусе, шпроты, сваренные яйца, курица, отварной картофель и много — много хлеба.
— Ну ты даешь, Лидок! — хлопаю себя по бедру. Чешу голову пятерней.
— Не только тебе быть добытчиком, — девушка смотрит куда — то в сторону печальным взглядом.
— У тебя недобор в какую — то команду? — спрашиваю осторожно, присаживаясь на табурет.
— Ты руки помыл?
Точно мать ведет себя. В этом вся Лидочка.
— Помыл, — показываю ей руки.
На кухне горит только одна лампа, а в коридоре уже горит только тусклый ночной свет, но это не мешает моему зверскому аппетиту.
Не выслушав сколько и чего именно я должен буду, набрасываюсь на еду.
— Значит, ты у нас тоже добытчица? Умеешь вертеться, когда надо?
— Это оскорбление? — Лидия морщит тонкий носик, и смотрит печально.
— Сарказм!
Кивает.
— Что у тебя за головная боль, Веселова, скажи мне. Я конечно, в твоих активностях участия принять не могу, но найду человечка, который заменит меня.
— Ты моя головная боль, — наконец признается она.
— Влюбилась что ли? Тут я тебе не помощник.
— Тебе лишь бы всё в шутку превратить. Макар, какой же ты несерьезный бываешь, когда с девушками общаешься.
— Давай к делу, если оно у тебя имеется.
— Имеется…
— Так, с этого момент подробнее, — отодвигаю в сторону недоеденный кусок ржаного хлеба, на котором лежит аппетитная шпротина.
Лидочка убирает волосы за ушко, натягивает ворот трикотажного темного платья по самое горло, нервно сглатывает прежде, чем начать говорить по существу.
— Как тебя взяли на работу в газету?
— Просто устроился.
— Это другие могут думать, что им угодно, а я уже знаю, где ты работаешь!
— Где?
— Внештатным корреспондентом в «Правде».
— Не вижу здесь никакой крамолы, чтобы устраивать из — за этого судилище, — смотрю на нее строго.
— У тебя нет ни одной печатной работы, нет коммунистического настроя, ты не годишься для этой газеты! Скажи правду, есть родственники в ЦК, они за тебя поручились.
Если бы я ел, то подавился бы. Но мне повезло.
— Ну знаешь ли, Лидия Веселова, не знал, что ты — комсорг — можешь думать такое. Нет у меня в ЦК родственников, в милиции только, и то это очень далеко не в столице. Так что я простоя парень из маленького городка, без связей на самом верху. Взяли меня за отвагу и храбрость. И пару печатных работ по биологии, и стихи в литературном сборнике. Вот так! Если ты закончила меня оскорблять, то пойду я, — встаю.
— Сядь обратно!
— Вежливо попроси, — испепеляю ее взглядом.
— Пожалуйста, Макар, садись. Я не за этим тебя позвала, за другим…
Становится интересно. Неужели гроза всех студентов Лидия желает о чем — то меня просить, но не решается. Вместо этого характер мне свой несносный показывает.
— Зачем же? — в ожидании ответа постукиваю пальцами об стол.
— Устрой меня в газету, замолви за меня словечко.
— А самой слабо?
— Я ходила, по всем известным журналам и газетам, меня не взяли, сказали, чтобы через пару лет приходила, когда научусь профессии. А как я научусь, если они меня не берут?
— Советское образование самое лучшее в мире, — разве не ты недавно так говорила? Вот выучишься, и тебя даже в ТАСС возьмут.
— В ТАСС? — округляет удивленно глаза.
Глава 19
— Я когда— то мечтал заниматься фотографией и работать в ТАСС корреспондентом, — впервые делюсь с Веселовой своим сокровенным. Копошился понемногу, готовился к поступлению на журфак, но не верил до последнего, что можно поступить. Чудеса, да и только.
Ничему меня сегодня история с Зинкой не научила, я так и продолжаю верить женщинам. Делюсь с ними сокровенным. А Лидия между прочим, не простая девушка, а комсорг, опасная личность. Ее же в любой момент может повести в неверном направлении. Она слишком идеализирует то, во что ее научили верить. А еще Веселова наша оказалась чересчур амбициозной. И амбиции эти какие — то неправильные.
А жить надо так, чтобы самому было хорошо, другим — чудесно, и при этом чтобы не было стыдно перед другими за свои идеалы. Если они окажутся, не как у всех.
В целом, жизнь — сложная штука. Чтобы себе и другим угодить одномоментно, это надо еще изловчиться.
Хотя… гляжу на Лидию. Не такой уж она пропащий человек, раз думает о работе и славе.
— Лидия, я обязательно уточню, нужен ли им сотрудник. Замолвлю за тебя словечко.
— Ты не подумай, я не из— за денег. А потому что мне есть, что сказать, — смотрит на меня многозначительно.
Ах ты бестия. Это что же ты полагаешь, что я ради денег, мне нечего сказать людям рабочим, а ты — комсорг, тебе есть что сказать, в отличие от меня.
Вспоминаю, что Лидия — женщина, и прибыла из того же чистилища, что и Зинка.
Улыбаюсь. Складываю продукты, тетрадку с конспектами, заворачиваю всё это добро в полотенце, ухожу к себе, а Лидия — к себе.
— Угощайтесь, — расстилаю перед засыпающими парнями скатерть— самобранку.
— Ну даешь, — мигом просыпаются, набрасываются на еду.
— Завтра можно поспать подольше, теперь завтрак не готовить, — радостно потягивается Серега.
— Это точно, — беру учебник, тетрадь, лампу ставлю рядом со своей кроватью.
Парни засыпают, а я зубрю литературу, пока не вырубаюсь перед рассветом.
Просыпаюсь, будто не спал вовсе. Два часа сна — это не сон, это издевательство над природой советского человека.
Лежу, гляжу в потолок, пытаюсь вспомнить и проговорить про себя последние вопросы по литературе, а мысли словно тараканы по черепной коробке разбегаются.
Одно умиротворяет — что по лицам парней заметно, в их головах тоже полный сумбур.
Каждый раз студенты клянутся, что в следующий раз начнут подготовку к зачету заранее, и каждый раз это заканчивается зубрежкой накануне или в ночь перед «стартом».
Одеваюсь без энтузиазма, натягиваю на себя что попало.
— Завтракать кто будет? — спрашивает Миша.
— Да бросьте, мы ночью поели, — подмечает Серега.
— Кому завтрак нужен в шесть утра, когда желудок ещё спит? — гундосит Колян.
— Тому, у кого мозг требует подзарядки, — бурчу я. — Чёрный чай, три ложки сахара — глюкоза, говорят, мозгу полезна.
Хотя, если честно, сомневаюсь, что даже чефир спасёт меня на зачёте по античной литературе.
Всё — таки пьем чай с сахаром, жмуримся от приторной сладости, но упрямо допиваем. Вдруг поможет сдать зачет? Нам сейчас любая помощь нужна — хоть извне, хоть изнутри.
Спустя пять минут, собираемся с ребятами, топаем на первую пару. Ноги сами несут по длинным коридорам, навык за четыре месяца учебы отработан до автоматизма.
Первая лекция — история журналистики.
Неинтересно? Очень даже интересно, но как— то невовремя.
Ещё как невовремя! Новая информация наслаивается на старую, вызубренную ночью, мешает.
К тому же переварить лекции мешают другие мысли, которым наводнен мозг — про девушек, их лисью хитрость и непостоянство, про мужское соперничество.
ВотЛида Веселова, к примеру. Вечный комсорг, и даже ей нужна моя помощь, придумала, чтобы я помог устроиться в газету. Будто бы у неё язык подвешен лучше, чем у меня, и есть что сказать народу.
Ха! Я тоже комсомолец, а не салага какой— то.
Все мы тут на светлое будущее работаем, которое ещё лет через пятьдесят наступит. Ну, может, не для всех. Но для кого — то точно наступит.
К черту всех, — мысленно выгоняю незваных товарищей из головы.
Сейчас надо сосредоточиться на лекции. Ну, или сделать вид, что я здесь, и в теме. Чтобы преподаватель мог видеть и читать мой внимательный взгляд издалека.
Профессор монотонно вещает о великих журналистах прошлого, а я ручку кручу, пытаюсь выбросить из головы все эти лишние мысли о «лидках» и «машках».
Буду как все, слишком умным тут быть рискованно.
Впрочем, получается так, что о будущем я знаю очень много, а о настоящем не так, чтобы ведущим журналистом куда— нибудь взяли. А это значит, что надо выбросить всякую чушь из головы, и учить то, что здесь дают, чтобы строить то самое «светлое» будущее, в котором меня переедет какой— то мерзавец на внедорожнике, тот самый, чей предок всё— таки дойдет до своего «светлого» завтра, и поможет внуку или сыну разбогатеть и купить тот самый дорогущий автомобиль.