л, что зима такая снежная, и сугробы настолько глубоки.
«У меня очень много дел. Сессия. Работа. Рытвин».
Чтобы выполнить свои обязательства, я должен успеть вернуться в общежитие.
Еще один шаг — вперед на Москву!
«— Не смеши меня, — говорит тот, что в сером плаще. — Никогда не поверю, что Мартынов дал тебе задание изучить нашу рыбную сеть, и написать разоблачительную статью в 'Правде»!
— Может, главред крышует внештатников, которые как крысы бегают по столице, и суют носы в чужие дела. У Мартынова связи-то до самого верха тянутся.
— Заткнись! Никогда такой большой человек, партийный, не свяжется с гопотой и грязью. Для него репутация — что мать родная. Деньги его не интересуют. — Мужики снова вцепляются в меня взглядами, а один для пущей убедительности заряжает в солнечное сплетение.
Я бы врезал им, раскидал их тут, но соображаю, что нет смысла. Этих побью, в следующий раз других подошлют.
— Ты бы, парень, пока живой, исчез из столицы. Забирай документы из вуза и езжай к мамке. Только так о тебе позабудут. Полгода в Москве? А по твоей вине уже столько людей денег лишились.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Ктодал тебе задание написать о нашей рыбной сети? Кто из ваших входит в нашу организацию в Сочи? Кто крот? Сколько вас пасут перевозки?
Молчу, сцепив челюсти.
— Мы можем напрямую задать вопрос главреду Мартынову, когда это его любимая газета занялась рыбным промыслом.
— Вы кто такие? — спрашиваю резко. Для человека, попавшего в переплет, мне бы мягче быть. Но я наоборот включаюсь.
— Мы с тобой, можно сказать, коллеги. Мы тоже за правду боремся, за чистоту идей. Вот только наши интересы немножко разошлись, и мы бы хотели, чтобы ты не лез куда не надо. Понял?
Мысленно посылаю куда подальше.
Не буду я бояться очередных отморозков. Рытвин обещал дать защиту, если что-то пойдет не так и не туда.
Внутри уже что — то шевелится — предчувствие, что всё это не закончится парой слов.
Гниды.
Неужели, мы вышли на самого главного?
— Ты, Макар, парень умный, — наконец добавляет второй — поэтому на будущее тебе совет — держись подальше от тех, кто пытается играть в игры взрослых дяденек, которых ты не знаешь. Столица — она не прощает ошибок. А рыбный промысел в нашей стране не такой уж прозрачный. Можно и сгинуть в его пучине. В мутной воде тяжело будет найти тебя.
Сжимаю руки в кулаки. Слушаю.
— А вот если ты на нашей стороне, то всё будет по — другому. Подумай об этом. Нам свои журналисты в будущем нужны. Мы же можем тебя и на телевидение устроить. Только пожелай.
Машина останавливается резко. Выхожу.
— Кстати, девушка твоя очень симпатичная. Так бы и съел…
— У меня нет девушки, — цыкаю я.
— А Валя кто?
— Просто сослуживец.
— Сослуживец, так теперь называют женщин-любовниц с работы? — смеется нехорошо второй.
— Да, — огрызаюсь я.
— Неправильный ответ!
В этот момент получаю удар в солнечное сплетение, и теряю сознание от болевого шока.
Волга уносится в ночь, оставляя в моей душе одни вопросы.
И тут я понимаю, что следующие полгода будут в моей жизни не из легких.
Похоже количество тех, кто хочет заткнуть мне рот — растет.
— В очередь, граждане, — ору хрипло.
Бью кулаком по воздуху. Чего мне париться? Пускай об этих гражданах — расхитителях соцсобственности Рытвин беспокоится.
Ну и конечно, ими должен заниматься не я, а ОБХСС — отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности. Впрочем, вскоре так и будет.
Ускоряюсь, чтобы успеть добраться до общежития к утру.
Как ускоряюсь?.. Делаю еще два шага.
Почему-то вспоминается сбитый летчик Маресьев, который восемнадцать дней полз по снегу, и это воспоминание меня вдохновляет. Дает сил бороться.
Но мозг цепляется за другое обстоятельство, и не дает расслабиться.
Бандиты явно угрожали, и не мне одному… упомянули имя Валентины.
Падлы.
Сам-то я за себя постою. Справится ли девчонка, вот в чем вопрос?
Нужно срочно ее увидеть.
Это последняя здравая мысль в моей голове, я поскальзываюсь на ней и проваливаюсь куда-то.
Слышу, как надо мной разговаривают люди.
Будто летаю над своим телом и вижу, как меня несут к грузовой машине. Два мужика с трудом затаскивают мое бездыханное тело в кабину.
— Живой?
— Живой! На тепло реагирует.
— В больницу его. Отморозил себе всё что мог.
— Жаль его. Молодой. А девчонок не сможет любить!
Мужики громко смеются, когда я приоткрываю один глаз, бубню:
— Это вы бросьте. Лучше палец на ноге отморозить, чем не мочь любить!
— Куда тебя везти? Может, в милицию?
— Посмотри у него документы в карманах, — предлагает водитель.
Второй мужик шарится у меня в карманах. Достает паспорт с деньгами, не трогает, складывает аккуратно обратно.
— Здесь еще что-то есть… студенческий, — открывает, читает: — Сомов Макар Матвеевич, Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова, дата поступления 1976 год… Первокурсник значит… Что же ты студент ночью по лесу бродишь?
— Я ехал на дачу к другу, потерялся, — говорю первое, что пришло в голову.
— Где дача?
Где нахожусь, не знаю, делаю вид, что снова отключаюсь.
— Приехали, — слышу спустя время. — Больница.
— Не, мужики, вы меня до МГУ довезите, — требую у них.
— Отогрелся, пришел в себя, требования начались?
— Я заплачу.
— Не надо, выходи. Здесь до метро Первомайская недалеко.
— Спасибо, мужики.
Выхожу, быстрым шагом припускаю к метро. Я голодный холодный, но живой и счастлив, что легко отделался. В дверях метро неожиданно застываю.
Не знаю, что на меня находит, но я будто снова в том самом сугробе и насквозь промерзаю.
Утро. 6 января 1977 года. Метро Первомайская.
Пройдет несколько дней и по городу проползет страшный слух. А 8 января 1977 года 17:33 будут вспоминать с содроганием.
Но сейчас я проскальзываю вовнутрь.
Радуюсь, что метро в столице в 1970-х развивается бурными темпами. При том развитие идет по двум направлениям. Линии тянутся дальше к окраинам. И строят станции внутри кольца, а центр покрыт паутиной подземки куда плотнее, чем раньше.
Доезжаю до станции метро «Ленинские горы». Конечно, я мог бы доехать до «Университета», оттуда быстрее добраться до МГУ, на десять минут путь короче. Но дорога через Ленинские мне нравится больше, я и в этот раз не изменяю себе.
На вахте меня встречает тетя Рая. Осматривает недовольным взглядом.
— Чего так рано?
— По учебе соскучился.
Женщина недоброжелательно кивает.
— Ты где же вещи обронил?
— На вокзале оставил на хранение. Сумка тяжелая, с продуктами. Потом заберу.
— Разве можно на вокзале продукты оставлять? — всплескивает руками.
— В Советском союзе нет расхитителей добра, — отвечаю ей резко, топаю вперед.
С полпинка открываю дверь в комнату. Ребята еще дрыхнут, но тут же просыпаются.
— Ты чего? Откуда? — трут глаза, осматривают меня.
Снимаю ботинки, шлепаю по полу, оставляя лужи огромные.
— Какого? — Колян неодобрительно смотрит на заляпанный пол.
— Пешком шел, — буркаю я. — Снег в ботинки набился, потом растаял в тепле.
— Ты пешком до Москвы что ли шел? Как Ломоносов? — уточняет хохмач Коля.
И я в сотый раз жалею, что КВН еще не появился в 1976, вот бы наш Колька прославился, став его звездой.
— Сумку потерял, без продуктов остался.
— У нас еще две банки красной икры остались, которые ты принес до Нового года.
Смотреть не могу на икру!
Мерзкое дело, из-за которого меня сегодня за 37-й километр и увезли.
— Убери! Кабачковая икра может осталась? — спрашиваю я.
— О! Ты теперь как пролетариат?
— Да.
— Сейчас чайник поставлю… Аккуратнее, — ругается Колян, когда я начинаю стряхивать с вещей снег с водой на пол.
— Постараюсь.
Карта метро 1976 добавлена в доп. материалы
Глава 26
Просыпаюсь под утро с кашлем, с ощущением, будто кто-то прямо по моей голове пару раз врезал тяжелой книгой. Голову словно тисками сдавливает, из горла — сухой, глухой кашель, будто горло завалило мелким гравием.
— Макар, ты чего? — первым замечает Миша, зевает, зажмуривается от света и смотрит на меня, как на доску объявлений в общаге, на которой висит новость о запрете выносить еду из столовой.
Отвечаю ему лающим кашлем.
— Не надо было тебе вчера в Ломоносова играть!
— Прекрати, жив я, — говорю и тут же снова начинаю кашлять, будто в подтверждение своих слов. Голова раскалывается.
Находят в аптечке таблетку от головной боли, ясное дело она не меняет положения вещей.
— Это у тебя температура, брат. А градусник… О, друг, у нас же градусника-то и нет!
Парни оживляются, с паникой смотрят на меня. Коля решительно кивает:
— А сходи-ка к Машке, что ли. Мол, товарищ Сомов пал жертвой необузданной температуры — так она к тебе как Карлсон прилетит.
— Это как? С пропеллером?
— С градусником и банкой малинового варенья под мышкой.
Парни очень громко смеются.
— Вы нормальные, Карлсон сам прилетал, чтобы поесть. С пустыми руками.
Снова нехорошо кашляю, захлебываюсь в приступе. кто-то уходит за помощью. А моя жизнь как в тумане.
Спустя время в комнате появляется Машуня. Всё как парни и говорили — в руках банка варенья и градусник.
Маша присаживается на край моей кровати. Лицо строгое, взгляд бесстрастный, словно командир, и взгляд её цепляется за меня. Мол, слушай, товарищ Сомов, теперь ты — под моим командованием.
Только ее внешний вид располагает мысли к другому. Время раннее, девушка вся растрепанная, сексуальная такая, в халате стареньком, какая же она кажется домашняя и милая. Прямо влюбился бы, не знай, какой она бывает.
— Товарищ Сомов, — она с нарочито жестким тоном. — Придется подчиняться. Сегодня я — твой врач.