Аккуратно собранные и заколотые шпильками волосы Айрин растрепались, тушь с ресниц растеклась, но она казалась очень довольной, и Мэгги решила не обращать внимания на такие мелочи.
– Погляди-ка, Мэгги! Восхитительное платье. И у меня есть к нему туфли и сумочка. Я его так ни разу и не надела, – печально подытожила Айрин. Переступив через ворох платьев, она стала осторожно спускаться по лестнице, держа в одной руке свое красное сокровище, а в другой – туфли и маленькую серебристую сумочку.
Мэгги в отчаянии огляделась, покачала головой и решила, что уберет весь этот бардак когда-нибудь в другой раз. Она дернула за шнурки тусклых лампочек, и учиненный Айрин беспорядок погрузился во тьму. Мэгги спустилась по лестнице и отправилась на поиски тетушки. Та явно была не в лучшей форме, и Мэгги никак не могла себе позволить улечься в постель и забыться сном.
Она обнаружила Айрин в спальне. Тетушка сидела у резного туалетного столика в углу комнаты и поправляла испорченный макияж и растрепавшуюся прическу. Мэгги никогда прежде не заходила к Айрин и теперь удивленно озиралась по сторонам, разглядывая это истинно девичье обиталище. Большая кровать красного дерева скрывалась под ветхим балдахином, по бокам свисали длинные шторы, которые можно было задернуть на ночь. Покрывало было выцветшее, розовое, с подушками в тон, а по бокам кровати из-под покрывала выглядывало пожелтевшее кружево подзора. У стены притулился изящный дамский письменный столик и стул с мягким сиденьем. На комоде и туалетном столике стояли фотографии в рамках с резными розочками. Даже обои, тоже заметно выцветшие, были бледно-розовыми. Мэгги вдруг поняла, что в этой комнате нет ничего от Роджера, и подумала: неужели они спали раздельно?
Мэгги опустилась на кровать. От смятых простыней донесся чуть приметный запах лаванды и тальковой пудры.
– Ты всегда жила в этой комнате, тетя Айрин? – тихо спросила Мэгги.
– М-м? Нет, не всегда. Когда мы с Роджером вернулись в этот дом после папиной смерти, то поселились в главной спальне. А когда Роджер умер, я перебралась в эту комнату. Гас с Шадом помогли мне перенести сюда мои старые вещи, что хранились на чердаке. Эта спальня выглядит почти так же, как когда я была юной девушкой. Я ее люблю. Здесь я снова чувствую себя молодой.
Мэгги еще с минуту глядела на тетушку. Айрин заколола выбившиеся прядки волос, припудрилась. А потом поднялась и взяла красное платье, лежавшее скомканным на плотном паласе из бежевой шерсти.
– Тетя? Зачем ты это делаешь?
Айрин, пытавшаяся расстегнуть молнию на персиковом бальном платье, чтобы переодеться в красное, застыла. Ее руки безвольно повисли вдоль тела. Когда она взглянула на Мэгги, в ее глазах читалась печаль.
– Это потому, что ты сегодня виделась с Джонни? – осторожно продолжала Мэгги. – Он рассказал мне, что приезжал сюда, потому что твой дом – одно из немногих мест в городе, которое выглядит по-прежнему.
Айрин бессильно опустилась на скамеечку у туалетного столика, понуро ссутулилась. А потом, словно сдаваясь, кивнула Мэгги.
– Когда я его увидела, то на миг забыла, что я больше не выгляжу так, как он. Он нисколечко не постарел. Я перепугалась, потому что это какая-то бессмыслица. Только когда он уехал, а у меня перестали трястись руки и я вошла в дом, я взглянула на свое отражение в зеркале в прихожей. В первый момент я себя не узнала, Мэгги. В зеркале отразилась старуха, и я, быть может в первый раз в жизни, поняла, что… моя жизнь окончена. Я больше никогда не почувствую, что влюбилась. Ни один мужчина не станет страстно смотреть на меня. Никто не будет меня целовать так, как хочется женщине. Я старая. Но ведь я не чувствую себя старой. Внутри себя я по-прежнему молода и красива. Я по-прежнему та девушка, которой хотелось надеть это платье, но которая в последний момент не решилась этого сделать.
Мэгги слезла с кровати и села на пол у ног тетушки Айрин. Ей было по-настоящему грустно. Она опустила голову на колени Айрин. Почему люди вечно горюют о том, чего никогда не получат? Да и она сама не исключение. Она подняла голову и попробовала улыбнуться.
– Давай я помогу тебе с платьем. Тебе нужно хоть раз его надеть.
Айрин расправила волосы Мэгги, взглянула ей в лицо. Черты Мэгги так сильно напоминали ее собственные черты в молодости. Она медленно покачала головой.
– Нет… Не думаю, что после всего, что было, мне хочется его надеть. Мне бы гораздо больше хотелось взглянуть на тебя в нем. Моему сердцу станет куда легче, если я сумею напомнить ему, что когда-то была такой же юной и прелестной, как ты сейчас. Иди сюда. Давай-ка посмотрим.
Мэгги неохотно поднялась, скинула пижаму, через голову натянула красное платье, расправила тонкие лямочки на плечах. Айрин легким движением застегнула ей молнию на спине. Мэгги покружилась по комнате и радостно улыбнулась своему отражению в зеркале на туалетном столике. Ей всегда было чуточку не по себе в красном, словно яркий цвет привлекал к ней ненужное внимание. Но ей стоит чаще надевать красное. Ее кожа сияла на фоне яркой ткани, а глаза блестели, как рождественские фонарики. Волосы у нее спутались после сна, и девушка потянулась к туалетному столику Айрин, взяла щетку и зачесала их на сторону. Она легла спать, не высушив волосы, и теперь они лежали тяжелыми волнами, словно у красотки из журнала полувековой давности.
– Сними-ка очки, – попросила Айрин. – Я накрашу тебе глаза. Знаешь, как говорят: голубых теней не бывает много.
– Нет! Нет, тетя Айрин! – вскрикнула Мэгги и принялась отбиваться.
– Я шучу! Это шутка из других времен, Мэгги! – И Айрин хихикнула, а потом на удивление легкой рукой подвела и оттенила Мэгги глаза. Отойдя на шаг, она принялась восхищаться своей работой. А потом взяла со столика тюбик темно-красной губной помады и потребовала, чтобы Мэгги накрасила губы.
– Теперь возьми помаду и убери в сумочку… вот сюда! – И Айрин взяла в руки серебристую сумочку, которую отыскала на чердаке, одним щелчком открыла ее и бросила внутрь блестящий тюбик помады. – Размер самый подходящий. Смотри-ка, сюда и очки твои поместятся. – И Айрин продемонстрировала ей, как удобна маленькая сумочка, а потом, щелкнув замочком, отдала ее Мэгги. – Теперь ты готова пойти на бал. Давай-ка посмотрим, как ты танцуешь!
Мэгги поднялась, сунула ноги в туфли и закружилась по комнате, радостно хихикая. Девочки никогда не вырастают из страсти к нарядам.
Айрин хлопала в ладоши и хихикала вместе с ней.
– Прическа у тебя не такая, как была у меня. В мое время длинные волосы были не в моде. И все же мы с тобой вполне могли бы сойти за родных сестер! – Тут Айрин принялась напевать что-то себе под нос, протянула руки к Мэгги, обхватила ее за талию и принялась кружить по комнате под одной ей слышную мелодию.
Они все кружили и кружили, пока Айрин, задыхаясь, не повалилась на кровать. Платье персиковым облаком легло поверх ее тонких ног, обнажив старческие колени. Мэгги улеглась рядом с ней и, глядя на высокий потолок, ждала, пока Айрин успокоится.
– Когда я была молоденькой, мы, девушки, все время танцевали, – вздохнула Айрин. – Если сегодня начать танцевать посреди улицы, люди станут тебя обзывать, но мы все время что-нибудь танцевали: то джайв, то джиттербаг, то свинг. Правда, эти старомодные платья нам сильно мешали. – И Айрин снова хихикнула. В этот миг ее голос и правда звучал так, словно ей снова было семнадцать.
– Надо было тебе надеть это платье, тетушка, – прошептала Мэгги. – Персиковое платье очень тебе идет, но, может, надень ты тогда красное, ты решилась бы выйти из своей раковины.
– Ах, Мэгги. У меня никогда не было своей раковины. Скорее, это была тюремная камера, в которую я сама себя заключила. Не думаю, что хоть что-то могло бы изменить путь, по которому я шла всю жизнь. Даже красное платье. Я часто думаю о том, как жила тогда. Что, если бы я не вышла за Роджера? Что, если бы уехала в Нью-Йорк и занялась модой? Вот о чем я втайне мечтала. Или отправилась бы на все лето в Париж, как обещал мне папа, когда я окончила школу? Я думаю о тех временах и понимаю, что была такой дурочкой.
– Так почему же ты ничего этого не сделала?
– Я не понимала, что выбор, который мы делаем однажды, остается с нами до конца жизни, Мэгги. Папа меня всегда баловал. Он давал мне все, что я только хотела. Но главное – он во мне души не чаял. А я воспринимала это как данность. И думала, что все будут обращаться со мной точно так же. Я не понимала, как драгоценна его любовь. Потом появился Роджер. Он был со мной груб, доводил меня до слез, дурно со мной обращался. Тогда о таких парнях говорили: он набивает себе цену. Я им заинтересовалась. Я поставила себе цель: добиться, чтобы он захотел сделать меня своей девушкой. Для меня это была игра. И только после того, как мы поженились, я поняла, что Роджер никогда не будет меня обожать. Может, он и любил меня. Мне кажется, что он – пусть по-своему – все же меня любил. Но он никогда не думал, что я совершенство, – не то что мой папа. Он никогда не обращался со мной как с сокровищем, потому что для него я сокровищем не была. Я представляла для Роджера ценность, потому что обладала красивым личиком и фамилией Ханикатт. И вот теперь мне семьдесят один год, и я по-прежнему живу так, как выбрала жить в семнадцать. Я могла уйти от него, и даже не раз. Но я совершенно перестала верить в то, что способна сделать правильный выбор. У меня не было образования, не было опыта, и потому я осталась с ним и пожертвовала своей жизнью.
Долгое время они обе молча лежали и смотрели, как вентилятор на потолке размеренно крутится, напевая свою тихую песенку. Время – жадный банкир, который никогда не выплачивает проценты.
– Джонни чувствует, что у него отобрали жизнь… – прошептала Мэгги и вложила ладонь в руку Айрин. – Я знаю, это не то же самое… Вот только перед ним сейчас целая жизнь, но он ее проживать не хочет. А у тебя вся жизнь позади, и ты хочешь ее вернуть.
Мэгги ждала, думая, не наговорила ли она лишнего, но Айрин молчала. Приподнявшись на локте, она взглянула на тетушку. Айрин спала. Та чуть слышно всхрапнула приоткрытым ртом, и тогда Мэгги, с нежностью покачав головой, потянула к себе покрывало и укрыла им тетушку и себя. Она точно не проснется через час, чтобы попасть на танцевальную репетицию. И в школу она сегодня тоже не попадет. Мэгги снова улеглась и мгновенно заснула. В голове у нее кружились образы Джонни и Айрин, юных, беззаботных, живущих в тысяча дев