От удара Роджер перевалился через перила, а Джонни, изо всех сил пытавшийся высвободиться из сжимавших его пальцев, вдруг ощутил, что неотвратимо движется вниз, в пустоту, вслед за Роджером. Их глаза на миг встретились, безумный зеленый взгляд впился в ярко-голубой, и оба они полетели вниз, разрезая воздух сплетенными телами. Раздался отчаянный крик Мэгги, потом новый выстрел, потом вопль ужаса – это кричал Билли, когда его брат рухнул на выложенный плиткой пол вестибюля двумя этажами ниже.
24Время миру
Роджер Карлтон лежал, поджав ноги, со странно свернутой набок головой, глядя пустыми глазами на стеклянный купол потолка высоко вверху. Билли никогда прежде не видел мертвецов, но сразу понял, что Роджер мертв. Вся сила удара явно пришлась на него. Джонни рухнул на него сверху, а потом откатился в сторону. Но Джонни тоже не двигался. Роджер сумел выстрелить еще раз, в тот самый миг, когда уже летел в объятия смерти. Он и теперь сжимал пистолет в руке, что лежала у него на животе: согнутый палец по-прежнему цеплялся за курок. Этот последний выстрел пришелся Джонни прямо в грудь, справа.
Билли не помнил, как бежал вниз по извивавшейся лестнице, как добрался до брата. Он просто вдруг оказался там, упал на колени рядом с Джонни, моля, чтобы тот держался, не умирал. Джонни дышал с большим трудом, кровь пропитала его футболку, лужей растекалась вокруг. В его широко раскрытых глазах стоял ужас.
– Мэгги? – простонал он.
– Она сильно ранена, Джонни! – крикнул Билли. Слезы ручьем бежали по его мальчишескому лицу, падали на вздымавшуюся грудь брата. – Нужно позвать на помощь. Чтобы вас с ней спасли! Прошу, Джонни, держись! Пожалуйста!
Мэгги спускалась вниз по ступенькам, цепляясь за перила здоровой рукой. Правая рука висела бесполезной плетью: пуля пробила плечо. Она слышала, как Билли говорит с Джонни, как умоляет его. Ей нужно добраться до Джонни. Она не позволит себе повернуть голову и взглянуть на тела упавших юношей. Ей нужно сосредоточиться, нужно спуститься по лестнице. Мэгги была очень слаба, голова кружилась, но боли, как ни странно, она совсем не чувствовала, словно ее тело переметнулось куда-то за грань земной жизни и оказалось между слоями времени. Мучительное, тянущее ощущение пронзало ее сердце, требуя, чтобы она сдалась, чтобы легла и застыла. Она отчаянно боролась с ним, сосредоточив свое внимание на том, чтобы просто сделать шаг, и еще один, и еще, и двигалась вперед быстрее, чем, как ей казалось, была способна. Всепоглощающее стремление добраться до Джонни придавало ей силы.
А потом она услышала, как Билли выбежал прочь из здания, в ночную тьму за двойными дверями школы. Мэгги миновала последнюю ступеньку и позволила себе взглянуть на тела, распростертые на полу, в самом центре парадного вестибюля, на жуткое зрелище смерти. Ноги у нее подломились.
– Джонни!
Ее вопль эхом отразился от стен величавого школьного здания, словно первый такт похоронного звона. Она попробовала сделать еще один шаг, но на этот раз сила притяжения одержала верх и поглотила ее с головой.
Джонни пытался не закрывать глаза и устоять перед силой, которая словно вынимала его из тела. Казалось, что его тянет прибой, и на мгновение Джонни решил, что спит и видит сон, в котором ему снова десять и он сидит на пляже, у самой воды, и чувствует, как волна вымывает песок у него из-под пальцев. Где-то сзади на покрывале сидят мама с Билли, и в небе светит яркое солнце. Вот только теперь прибой, тащивший его, был гораздо мощнее, и Джонни стал судорожно искать, за что уцепиться. Руки отказывались работать, обездвиженные ноги не слушались его. В груди жгло так, словно он слишком долго нырял. Поджав пальцы ног в сапогах, он как мог боролся с прибоем. Почему на нем сапоги? Он ведь на пляже.
Он вдруг с ужасом понял, что это за прибой, и заставил себя открыть глаза и отыскать брата. Но рядом с ним лежал вовсе не Билли. Билли убежал звать на помощь. Билли в порядке. Он цел и невредим. А Мэгги – нет.
– Мэгги? – Он пытался сложить звуки в слова, но ничего не получалось. Попробовал снова, но сумел выдавить из себя лишь шепот, не громче дыхания: – Мэгги?
И тогда Джонни завопил. Беззвучный крик забился у него в голове. Он кричал, и боролся с приливом, и отбивался от той силы, что пыталась вынуть его из тела.
– Я никуда не пойду! – сопротивлялся он снова и снова, пока давление изнутри не стало нестерпимым и его тело не взорвалось снопом ярких искр, как металл во время сварки. Джонни почувствовал, как что-то хлопнуло, и его словно разорвало на клочки. Но боли не было, было только давление, а потом громкий треск, будто разом лопнули миллионы воздушных шаров. А потом… ничего.
2011 год
Когда Мэгги снова пришла в себя, она лежала на переднем сиденье розового кадиллака. Несколько секунд она пыталась понять, где она, точнее, в каком времени. Боль, которую прежде сдерживало время или адреналин, теперь была нестерпимой, а сиденье под ней пропиталось кровью. Она попыталась сесть, но голова яростно закружилась, грозя увлечь ее обратно в небытие. Мэгги завопила, стараясь уцепиться за реальность, какой бы та ни была, и понять, где она оказалась.
– Это две тысячи одиннадцатый, – простонала она, глядя сквозь лобовое стекло на выгоревший скелет Ханивилльской старшей школы. Шелковые акации, ограждавшие танцплощадку, казались стражами, охранявшими переход от надежды, что жила в прошлом, к отчаянию, которым встречало будущее. Сумочка и телефон валялись на полу, там, куда Мэгги бросила их раньше. Скуля от боли, Мэгги протянула левую руку, подняла с пола телефон и нажала на кнопку, тяжело дыша сквозь плотно сжатые зубы. Экран на мгновение осветился, но сразу же потемнел. Аккумулятор сел. Постанывая от боли и слабости, Мэгги улеглась обратно на сиденье и прижала ладонь к правому плечу, к тому месту, откуда непрерывно сочилась кровь. Платье ничем не могло ей помочь: такой тканью кровь не остановить. Придется зажимать рану ладонью. Но сильно прижать ладонь она не могла – было слишком больно.
Она в беде. Но у нее нет ни сил, ни желания думать об этом. Перед глазами у нее стоял образ Джонни, залитого кровью, неподвижно лежавшего рядом с нелепо раскинувшимся на полу Роджером Карлтоном. Мэгги повернула голову набок, и слезы покатились у нее по щекам на сиденье кадиллака, смешиваясь с кровью, которую она уже не пыталась остановить.
Внезапно кто-то распахнул пассажирскую дверцу. Мэгги приподняла тяжелую голову. От слабости она даже не смогла удивиться. У машины в тусклом свете луны стоял Джонни.
– Джонни? – не веря своим глазам, пробормотала она.
– Мэгги! – Джонни завел двигатель кадиллака, включил лампочку, освещая лицо Мэгги и ее скорчившееся на переднем сиденье тело. – Держись, крошка, нужно отвезти тебя в больницу.
Волосы у Джонни были растрепаны. Блейзер он давно снял, рубашка вылезла из-под ремня, развязанный галстук болтался.
– Почему в раю так больно? – прошептала Мэгги. Больше всего на свете ей хотелось сейчас его обнять, но она не могла пошевелиться.
– Мэгги. Это не рай, крошка. Ну же, Мэгги! Ты должна держаться, должна быть со мной. – Джонни говорил отрывисто, бессвязно, не сводя с Мэгги глаз. Он не знал, дотянет ли она до больницы. Нужно остановить кровь. Кожа у нее была бледная, совсем белая, тело словно лишилось костей. Пожалуй, это чудо, что она вообще в сознании. «Бель-Эр», фырча мотором, ждал, готовый доставить Мэгги, куда Джонни будет угодно, вот только времени у них больше не было.
Он не знал, получится ли у него. Но прежде он уже это делал. Он сдвинул Мэгги так, чтобы она лежала на спине, а сам опустился рядом с ней на колени, с трудом уместившись в пространстве между передним сиденьем и приборной доской, и прижал обе ладони к ране у нее на плече, вспоминая чувство, с которым собирал всю энергию, отчего все его тело словно наполнялось горячим, ослепительно-белым светом. Теперь он совершенно ясно все это помнил. Последние пятьдесят три года, каждый миг этих лет, раз и навсегда впечатались в его память, подобно тюремной татуировке.
Он ехал в багажнике битком набитого пикапа, со всех сторон окруженный инструментами и оборудованием. Он знал, что зря оставил Мэгги одну, и чем дальше уезжал от нее, тем сильнее становилось сокрушительное чувство неправильности происходящего. Они почти добрались до дома его сестры, когда что-то вдруг дернуло его, выдрало из физического окружения, словно его привязали к якорю и бросили в бесплотное море. И воспоминания о том, что он пережил, просочились в его память, словно вездесущая морская вода.
Он вдруг остро ощутил все, что с ним было. Вспомнил одиночество, томившее его на протяжении последних пятидесяти трех лет. Вспомнил отчаяние, тревогу, что снедала его день за днем… а еще вспомнил надежду. За годы в чистилище он не постарел, зато вырос и изменился. Он открыл в самом себе силу, внутренний дар. Обрел стойкость, терпение, научился четко мыслить. Он все это вспомнил. А еще вспомнил свою любовь к Мэгги.
Он словно вновь увидел то время, которое они провели в чистилище. Он наблюдал за тем, как росло их чувство, вспомнил изумление и восторг, которые подарила ему дружба с Мэгги, вспомнил, как его мучило стремление жить с ней бок о бок, делить с ней жизнь.
А потом он словно отвернулся от чистилища, взглянул на последние мгновения своей прежней жизни и увидел, как лежит рядом с Роджером Карлтоном и как ему спокойно от мысли о том, что он спас брата. Они с Мэгги сумели спасти жизнь Билли. И тогда ему вспомнились пророческие слова Диккенса. «То, что я делаю сегодня, неизмеримо лучше всего, что я когда-либо делал»[14].
Он видел, как Мэгги, в пропитавшемся кровью платье, спускалась по лестнице, превозмогая боль, как она не позволяла себе отвлечься ни на что, кроме следующего шага. Она хотела лишь дойти до него. В тот самый миг он отчетливо понял, какой сделает выбор, а еще понял, что он будет для него значить. Рай или чистилище?