— Я буду, — очень тихо ответил Гиацинт.
— Сорвешь премьеру, — внушительно зарокотал режиссер, — я тебя прикончу! Поставлю на замену Париса, сам пойду на каторгу, но "Лис Нуар" всё равно станет сенсацией! И выйдет вовремя! Ты понял?
Граф невесело вздохнул:
— Так, может, вам и лучше без меня? Автор всегда мешает…
— Я тебя сейчас сам зарежу! — Жасмин недвусмысленно полез на сцену.
— Не нервничайте, мэтр! Я понял. Я всё понял! Счас сделаем! — с привычной мальчишеской легкостью вскочил исполнитель главной роли. Но, сидя на краю дивана, погруженный в свои мысли, это снова был сильный мужчина, рассчитывающий в неразрешимых случаях только на себя. Он медленно поднес бокал к губам, а за его спиной наемная убийца, разрывающаяся между симпатией и долгом, уже занесла кинжал…
— Другое дело! — одобрил режиссер. — Песни не надо, вы всё знаете. Чудовище, у тебя когда экзамены?
— Всё время! — сердито буркнул Гиацинт.
— Это, что, в среду? — недобро прищурился Жасмин.
— Угу.
— Делай, что хочешь, ты мне нужен здесь!
— Везде я нужен… — Гиацинт обреченно махнул рукой: — Ладно, придумаю что-нибудь.
На сцену вышла Стэлла в красном вечернем платье красотки Канны. Главную парочку оставили в покое, мэтр проходил арию красоток. Солировала Стэлла. Амариллис, не занятая в этом трио, спустилась в зал, сев рядом с Гиацинтом.
— Кошмарно выглядишь.
— Так плохо играю? — он покосился на подругу, зная, что неправды не услышит.
— На сцене хорошо. А в жизни… — она предупреждающе покачала головой, мол, дальше так нельзя. Он прикрыл веки, соглашаясь. Она прильнула щекой к его плечу:
— Когда ты уедешь?
— Через месяц.
— Вернешься осенью пораньше?
— Не знаю. Рейс не от меня зависит. Если торчать весь август на берегу, без Африки, тоже месяц теряю.
— Но есть короткие рейсы, на недельку.
— По "блюдечку"? — он поморщился. — Нормальных мало, в основном, баржи. Мне нужна тренировка с парусами. И стаж рулевого. После Парижа я плохо чувствую ветер, теряю форму.
— Но театр…
— Я знаю, успокойся. Куда я денусь, у меня контракт. Только… Иди сюда, — собираясь сказать грустную новость, он перетащил собеседницу к себе на колени. Прижал обе ее руки вместе к своей груди: условный призыв не драться. — Я не смогу жить в городе и тайком бывать при дворе. Просто не получится. Раз-другой появлюсь, тут же все будут знать, что я в Париже. Грянет скандал и большие трудности для меня… вернее, для… Это такая же данность, как погода. Не злись заранее, пожалуйста.
— Ты кого из нас уговариваешь? — так же безжизненно спросила она.
— Всех. Я не знаю, что делать! Что придумать? Как раньше, кажется, не получится. Оказывается, школу прогуливать удобнее!.. — он горько усмехнулся. — Кто знал, что мне ещё когда-нибудь придется бывать там!
— Это добром не кончится, — мрачно предсказала Амариллис. — Видел бы ты себя! От них ты возвращаешься, как кот, который шлялся на помойке и дрался с крысами!
— Думаю, они видят то же самое, — со вздохом согласился он. — Только с их точки зрения мне на "помойке" нравится больше, чем на бархатных подушках. И они правы.
— Я думала, этого больше не будет, — печально прижалась к нему Амариллис. И другу не требовалось подтверждать, насколько он сам мечтал о свободе. — Ты ведь не только устаёшь и тратишь на них жизнь. Ты потом даже говоришь по-другому. Отравлено.
— Мне что после общения с ними драить язык с мылом, как советуют английские гувернантки? — хмыкнул Гиацинт.
— Хоть бы разок попробовал! — невесело отозвалась Амариллис.
— Не поможет, солнышко. Это смертельный яд.
— Хуже, чем мой? Умеешь ты успокоить! — всё-таки хотела стукнуть его Амариллис. Еле сдержалась. — Кто думает, что ты легкий и беззаботный, как перышко, полнейший идиот! И хуже всех разбирается в людях. Вы мрачный тип, ваше сиятельство!
— И что? Таких не любишь? — улыбнулся он.
— Мне, в основном, такие и достаются, — скривилась актриса. — А с кем-то ты веселый!
— А с тобой нет? — уже по-настоящему засмеялся он.
— Со мной — по-разному. А для кого-то всегда лапочка!
— Зато, не настоящий. Выбирай!
— А с ней? — ревниво встряхнула его за плечи актриса. Он промолчал. Она притворно вздохнула: — Ну, что ж, беру, что есть! Обними меня крепко-крепко, чтобы я до осени помнила, — попросила она уже всерьез.
— Так не бывает.
— А у нас бывает! — настаивала актриса. Он крепко сжал объятья, так же, как и она, затаив дыхание, проваливаясь в пропасть разлуки.
Чувствовал рядом ее сердце, тепло, щекочущие пружинки волос, пахнущих весенним ветром — далеким простором и свободой… И его накрывала с головой и разрывала грудь огромная горечь и злость на судьбу. Разве может быть ему кто-то роднее нее? Разве можно обнимать кого-нибудь так, и чувствовать, что это ещё не всё в жизни? Зачем ему такие сложности? За что все мучения? Почему всё не может быть нормально — легко и ясно? Разве не сами мы строим себе судьбу?
— От настоящего нельзя отказываться, — первое, что выдохнула она, когда друг ее отпустил. — Ни от чего!
— А как же выбор?
— Зачем? Выбор между жизнью и жизнью? Ты столько лет каждую осень упорно отрезаешь часть себя, что, от привычки стало меньше болеть?
— Нет.
— Значит, жизнь у тебя срослась неправильно. Лучше сломай и заживет, чем так… Я очень хотела быть с тобой, но не могла больше жить в школе. И стало лучше всем, признай! Так почему же?..
— При всём старании перенести море в Париж или Париж к морю не в моих силах. А если так, куда мне уходить? Куда и кого звать за собой? У тебя есть свой остров. Театр.
— У тебя тоже!
— Но мне этого мало, — вздохнул он. — Для моряка на острове спасение от смерти, но жить на острове всегда… Мне нужно море.
— Париж стоит моря? — перефразировала она известную жертву, принесенную королем Генрихом[23]. — У всех гасконцев так?
— У меня наоборот, — чуть усмехнулся он. — Море стоит Парижа!
— Но ты всё равно вернешься?
— Да.
— Смотри… — она снова тревожно покачала головой. — Когда-нибудь придет время собирать жизнь вместе.
— Но ведь ещё не завтра? — преувеличенно испугался он. — Что за напасть! Сплошные экзамены!
После бала Равноденствия прошло две недели без привычных занятий танцами. "Студенческие" то есть старшие классы захлестнула экзаменационная лихорадка. У младших конец года ощущается позже.
В программе Оранжереи значились разные формы экзаменов. Общие — сдавать проще всего. Что-то вроде отбора для спортивных соревнований, или показательного диспута по праву, приема по этикету или светской речи, работы для выставки по изящным искусствам, подготовки к концерту в музыке. Всё на виду, зато, привычно и не один.
Письменные — вообще ерунда. Сдаешь работу, взятую где угодно, составленную по любым книгам (пусть даже и не тобой), только не забудь выучить ее и понять, о чем речь, ведь потом ее защищать придется! Так проходят история, философия, теология, вторая часть права, литература в нескольких направлениях и прочие занудства.
А вот индивидуальные… когда стоишь перед профессором или "трибуналом" учителей в одиночку и отвечаешь устно, без подготовки. Им нужно оценить уровень знаний, процесс мышления… Логика, математика, физическая и политэкономическая география, основы дипломатии, этикет, основы военной стратегии, физика, химия, которые делятся на основы механики, фармацевтики, теорию ядов… Ставить опыты и решать задачки надо непосредственно перед специалистами. Иностранных языков в обязательной программе нет, экзамены по ним тоже индивидуальны, но не для всех.
Первая подлость в том, что страдают разные классы в разные дни. А первый экзамен для выпускников — математика. Принимает директор лично. Он профессор, ему комиссия не нужна. Разговор в кабинете один на один. Всего-то одна задачка. В ней намешано из разных областей математики: есть арифметика и алгебра, геометрия, какой-то параметр из высшей… Решай на доске, объясняя ход мыслей. Вызывают учеников не по принципу — кто смелый, даже не по алфавиту. По жребию. Секретарь директора тянет из коробки листки с именами.
Два выпускных класса толпились в коридоре на втором этаже. Подпирали стенки, бродили, как неприкаянные, резались в карты, чтобы скоротать время, как матросы на вахте. Каждый раз сбегаясь узнать, кто следующий и как сдал предыдущий?
Гиацинт относительно спокойно переждал пятерых, сомневаясь, что его вызовут в первых рядах. Времени до того момента, когда режиссер начнет метать молнии, хватит на свой ответ и… ещё на троих. Нет, уже на двоих. Амариллис давно обещала подарить ему часы, чтобы приходил вовремя. Смысл? Часов вокруг хватает, он видит прямо над дверью в кабинет большой циферблат. А толку?!
Когда очередной ученик, от умственных усилий взмыленный, как конь после скачек, осчастливленный трудовой тройкой вылетел из кабинета, прежде чем секретарь запустил руку в "жребий", граф Ориенталь попросил общего внимания:
— Кого бы сейчас ни вызвали, пропустите, пожалуйста! Завтра поменяюсь с кем угодно! Серьезно, очень надо пройти поскорей.
— Что, Гасконец, нервы сдают? — усмехнулся де Бейль, сам одного цвета со штукатуркой — бледно-серой со свинцовым оттенком.
— Время, Толик. Время дорого… Если так не согласны, продайте очередь, назовите цену!
— У тебя поединок или свидание? — оживились соученики. Хоть какое-то развлечение в томительном ожидании.
— И то, и другое, — скромно вздохнул любимчик школы. — Если вовремя не приду, будет поединок!
Видя, что студенты не против, секретарь предупредил, что последнее слово за тем, чья сейчас очередь. И вызвал Пельтигера Каню.
— Поменяешься? — насмешливо бросил вызов Гиацинт. — Или жаждешь поскорее встретиться с Жестколистом?
— Возьми деньги, — посоветовал Толик. Собачий Лишай обреченно махнул рукой отдав очередь без боя. Пожелав, хоть бы графа последним вызвали!