Сначала, в главе VI.1, поясняется соотношение понятий атавизма и дегенерации в рамках теории Ломброзо и в общем психиатрическом контексте того времени. С одной стороны, в основе двух этих концепций лежат разные формы мышления: концепция атавизма зиждется на аналогии, концепция вырождения – на причинности; с другой стороны, однако, и в ломброзианской криминальной антропологии, и в психиатрии они нередко сочетаются друг с другом. Это особенно верно в отношении российской судебной психиатрии 1880–1890‐х годов, в рамках которой ломброзианская идея атавистической звериной сущности преступника, опирающаяся на аналогию, включается в причинно-следственную логическую модель дегенерации. В результате из-под пера таких психиатров, как П. И. Ковалевский и В. Ф. Чиж, выходят медицинские анализы частных случаев – первые в русской культуре рассказы о «биологически неполноценных» преступниках, чья беззаконная натура возводится к мифическому «первобытному злу». Таким образом, в данном случае опрокидывается то соотношение науки и литературы, о котором шла речь в начале книги. Если начальный этап развития русского дискурса о вырождении носит литературный характер, поскольку именно художественная словесность, обращаясь к натуралистическому роману о вырождении, реализует повествовательную схему дегенерации задолго до русской психиатрии (гл. II и III), то медицинский дискурс, разрабатывая жанр судебно-психиатрического анализа, предвосхищает литературные повествовательные модели атавистической преступности, проникающие в литературу лишь после 1900 года.
В следующей главе, VI.2, предпринята попытка проанализировать существующие в русской литературе конца XIX века формы повествования о преступности, взаимодействующие с научными нарративными моделями атавизма и дегенерации. С этой точки зрения особый интерес представляют три типа текстов. Во-первых, это литературно-критические очерки судебных психиатров В. Ф. Чижа и П. И. Ковалевского, воспринимающих и (превратно) интерпретирующих русскую литературу – от Ф. М. Достоевского до А. П. Чехова – о преступниках и каторжниках как медицинские описания частых случаев, иными словами, как совокупность научных анализов, посвященных прирожденным преступникам. Во-вторых, речь пойдет о фикциональных и фактуальных текстах на тему преступности, авторы которых – от Ф. М. Достоевского до Л. Н. Толстого, от А. И. Свирского до В. М. Дорошевича – освобождаются от герменевтического «господства» судебной психиатрии, заставляя последнюю «предстать перед судом» и оспаривая ее путем иронии, карнавализации и аргументированного опровержения. Наконец, я обращусь к очерковой литературе о жизни трущоб и покажу, каким образом такие авторы, как В. В. Крестовский, В. А. Гиляровский и А. И. Свирский, используют заимствованные из криминальной антропологии мотивы, тропы и образы для изображения преступности в рамках этих «пространств вырождения», этих гетеротопий девиации.
VI.1. Аналогия, причинность, повествовательность. Атавизм и вырождение в криминальной антропологии и психиатрии
Победоносно утверждаясь по всей Европе конца XIX века в качестве универсальной объяснительной схемы «социальных патологий», концепция вырождения сближается с другими биомедицинскими повествовательными моделями, включая криминальную антропологию Чезаре Ломброзо[861]. В результате этого сложного, противоречивого сближения теория дегенерации обретает статус мощного инструмента, который помогает «защищать общество»[862] от преступности, воспринимаемой отныне как отклонение от медицинско-биологической нормы. Эпистемологическую ценность теория эта опять-таки черпает из собственной нарративной фактуры, позволяющей уменьшать и преодолевать сложность и случайность разобщенных криминальных явлений путем включения их в стройное медицинское повествование. При этом научная значимость нарратива о вырождении в рамках дискурса о преступности зиждется прежде всего на напряжении, возникающем между двумя разными формами мышления: аналогией и причинностью. Несмотря на общий для криминальной антропологии и теории вырождения постулат биологической основы преступности, в них используются разные концепты, которые, обнаруживая множество точек соприкосновения, опираются на принципиально различные формы мышления. Если теория атавизма, ядро ломброзианской криминальной антропологии, покоится на аналогии, проводимой между «прирожденным преступником» (criminale nato) и «примитивным», «первобытным» человеком, то психиатрия предлагает объяснительную модель преступности как результата вырождения, устанавливая тем самым причинно-следственную связь между патологией и девиацией. Как будет показано в дальнейшем, именно объединение обеих моделей и соответствующих форм мышления играет решающую роль в реализации повествовательного потенциала, который особенно ярко раскрывается в написанных русскими психиатрами судебно-медицинских анализах.
Криминальная антропология тесно связана с именем Чезаре Ломброзо, создателя так называемой «позитивной школы» итальянской криминологии. На рубеже веков эта школа предложила новые подходы к исследованию преступности, завоевавшие международное признание и ставшие предметом бурных споров[863]. В отличие от классической криминологической школы, основы которой заложил Чезаре Беккариа, представители позитивной школы сосредоточиваются не на преступлении как «юридической абстракции», а на фигуре самого преступника с его психофизическими характеристиками, поддающимися количественному определению[864]. В своем главном труде «Преступный человек» («L’uomo delinquente», 1876–1897)[865] Ломброзо постулирует радикальное отличие от антропологической нормы, свойственное определенным типам преступников и расцениваемое ученым как проявление атавистического регресса. Концепция «прирожденного преступника» (criminale nato) подразумевает радикальную биологизацию преступности, рассматриваемой отныне не только как социальная аномалия, но и как медицинская проблема[866].
Выше уже было сказано, что ломброзианская теория атавизма не тождественна теории вырождения, так как эти концепции основаны на разных формах мышления. Ненормальность прирожденного преступника, не связанная с охватывающими несколько поколений процессами наследования, изначально мыслится Ломброзо чисто аналогически и не предполагает причинности[867]: доказательствами существования «антропологической разновидности» homo delinquens, чья склонность к нарушению закона носит врожденный характер, служат многочисленные морфологические, психологические и социокультурные признаки, позволяющие выявлять значимые аналогии между преступниками, «естественными народностями» (Naturvölker), первобытными людьми и отдельными видами обезьян[868]. Таким образом, прирожденный преступник воплощает собой атавистический регресс к пройденному этапу развития человечества или же пережиток первобытного состояния, которое считалось преодоленным[869].
Возвращение первобытного начала в лице преступника рассматривается итальянским психиатром как своеобразное биологическое возрождение, поддающееся анатомическому и физиогномическому описанию, однако в конечном счете необъяснимое с точки зрения медицины. Ломброзо обнаруживает у преступника такие анатомические черты, как знаменитая средняя затылочная ямка (fossa occipitale mediana) – особенность строения черепа, найденная ученым при исследовании тела разбойника с юга Италии по фамилии Вилелла[870]. Однако Ломброзо не удается отыскать эволюционных причин появления этой атавистической аномалии. Иногда он вообще отказывается от проведения каких-либо различий и превращает аналогию в отождествление: «[Преступники] говорят по-другому, потому что чувствуют по-другому; они говорят как дикари, потому что они и есть дикари, живущие посреди цветущей европейской цивилизации»[871]. При этом аналогии становятся возможными на любом уровне, а каждый признак наделяется равно всеобъемлющей значимостью, будь то средняя затылочная ямка, татуировки или неспособность к раскаянию[872].
Этот неустанный поиск атавистических признаков позволяет взглянуть на «Преступного человека», объем которого увеличивается с каждым изданием, как на своего рода «энциклопедию преступлений»[873], а на автора – как на универсального ученого[874]. Каждый «открытый» факт встраивается в синтагматический ряд девиации на основании подобия, которое можно описать термином Людвига Витгенштейна «семейное сходство»[875]. Ломброзо интерпретирует любые девиантные явления с естественной точки зрения, приравнивая их к инстинктам и утверждая тем самым регрессивную сущность отклонений[876]. Влияние девиации на цивилизованное общество может быть как негативным, разлагающим, так и позитивным, преобразующим: первый вариант представлен преступниками и проститутками, второй – гениями и революционерами[877].
Впрочем, неустанная измерительная деятельность Ломброзо[878]