VII.1. Концепция борьбы за существование и ее риторический аспект: Между теорией эволюции и психиатрией
«Я ‹…› применяю этот термин [борьба за существование] в широком и метафорическом смысле»[1095]. Метафорический характер борьбы за существование, на который указывает сам Дарвин, следует рассматривать в контексте выраженного риторического аспекта «Происхождения видов» («The Origin of Species», 1859), превращающего этот трактат в шедевр научной риторики[1096]. Функция риторики в формировании дарвиновской теории заключается не только в передаче, но и в производстве знания. «Происхождение видов» наглядно показывает, что источником естественно-научного знания могут выступать не только когнитивные, логические теории и репрезентации действительности, сообразуемые с «объективно» наблюдаемыми фактами, но и консенсус, достигнутый внутри scientific community средствами убеждения[1097]. При этом сфера действия риторики в трудах Дарвина простирается за пределы языковой подачи: дело не ограничивается достижением убедительности на уровне dispositio и elocutio, т. е. представления гипотезы, эксперимента, приведения доказательств и вывода[1098]. Риторика эта охватывает еще и уровень inventio, что позволяет концептуализировать научные открытия как результат риторического «нахождения» или «изобретения»: «‹…› мысль Дарвина так эффективно соединяет в себе научное открытие и риторическую инвенцию, мышление специальное и социальное, что можно говорить о единой логике исследования и представления, в которую укладывается все перечисленное»[1099].
Благодаря целому арсеналу риторических средств – помимо тропов, стилистических фигур и заключений по аналогии важны такие риторические приемы, как reductio ad ridiculum, argumentum ad ignorantiam, argumentum ad hominem и др.[1100], – Дарвину удается сформулировать внутренне непротиворечивую теорию эволюции, не располагая готовыми достаточными объяснениями ее промежуточных этапов. Даже центральный постулат теории о естественном отборе как причине биологического разнообразия и происхождения видов остается в труде Дарвина гипотезой, не получающей ни надежных эмпирических доказательств, ни логического обоснования. Так, рассуждения ученого о теории наследственности ни в коей мере не объясняют генетической изменчивости, предполагаемой механизмом отбора[1101]. Не предоставляет ученый и удовлетворительной эмпирической основы, которая объясняла бы выведение естественного отбора из концепции борьбы за существование между представителями одного или нескольких видов либо между организмами и физическими условиями жизни (см. ниже). Таким образом, речь идет не о дедукции, а об умозрении[1102].
Как известно, видную роль в дарвиновской риторико-диалектической аргументации играют метафорические выражения, к которым, наряду с «борьбой за существование» (struggle for existence), принадлежат «естественный отбор» (natural selection; по аналогии с искусственным отбором в животноводстве), «экономия природы» (economy of nature), «ветвящееся дерево жизни» (the branching tree of life) и др. Метафоры эти не столько служат объяснению и передаче надежных научных сведений, сколько выполняют эпистемологическую функцию, обеспечивая дискурсивную убедительность там, где (пока еще) не может быть логической и эмпирической ясности[1103]. Поэтому, если воспользоваться терминологией Ганса Блюменберга, они представляют собой «абсолютные метафоры», т. е. «переносы, не опирающиеся ни на реальное положение дел, ни на логичность»[1104]. Дарвиновские метафоры соединяют в себе логическое и аналогическое мышление, поскольку одновременно функционируют как приемы открытия и обоснования, пересекая тем самым границу, установленную теорией аргументации[1105]. При этом Дарвин сознательно использует полисемию и понятийную расплывчатость метафоры – качества, которые обеспечивают гибкость аргументации, позволяющие английскому ученому вписать свою теорию в научный дискурс эпохи и сформулировать связующие звенья с существующими концепциями[1106].
Семантическая избыточность метафорического дискурса Дарвина хорошо видна на примере концепции борьбы за существование и ее восприятия в России. Как известно, метафора struggle for existence восходит к Томасу Р. Мальтусу, одному из главных теоретиков классической английской политической экономии, автору трактата «Опыт о законе народонаселения» («An Essay on the Principle of Population», 1798). Антиутопический трактат Мальтуса явным образом направлен против ранних социалистических общественных утопий того времени, прежде всего против «Исследования о политической справедливости» («An Enquiry Concerning Political Justice», 1793) Уильяма Годвина. Мальтус стремится опровергнуть идеи Годвина об осуществимости социального прогресса путем перераспределения благосостояния и в силу зависящей от благосостояния органической и нравственной способности человечества к совершенствованию, приводя широко распространенный в политической экономии того времени аргумент: быстро растущему обществу, организованному на принципах равноправия, грозит крах вследствие перенаселения[1107].
Тезису Годвина о возможности совершенствования Мальтус противопоставляет свою «отрицательную физикотеологию»[1108], в которой сформулированный Адамом Смитом принцип laissez-faire превращается в политику laissez-mourir[1109]. Мальтус убежден в существовании божественного закона природы, поддерживающего равновесие между величинами «народонаселение» и «производство продовольствия», растущими с разной скоростью. Если общее количество продовольствия, имеющееся в распоряжении у человечества, растет лишь «в арифметической» прогрессии (т. е. линейно), то население – в «геометрической» (т. е. экспоненциально) в силу непреодолимости полового инстинкта человека[1110]. Из этой предпосылки Мальтус выводит свой lex naturae, согласно которому неизбежно постоянное возникновение «препятствий» (checks) демографическому росту[1111]. Так, «нищета и пороки» (misery and vice), по мнению Мальтуса, наиболее эффективно регулируют уровень народонаселения, «естественным образом» поражая именно бедных[1112]. В сочетании с другими бедствиями, такими как эпидемии и голод, они уравновешивают численность мирового народонаселения с общим количеством продовольствия[1113]. С точки зрения Мальтуса, человеческая жизнь представляет собой вечную «борьбу за существование» (struggle for existence)[1114], полную эгоизма, конкуренции и сословной вражды, непрерывный круговорот сменяющих друг друга фаз: демографического роста, вызванных регулирующими «препятствиями» кризисов и сокращения народонаселения. Таким образом, общественное неравенство регулирует численность населения и удерживает человечество на «минимальном уровне необходимых средств к существованию ‹…› служащем постоянным стимулом к добродетельной и умеренной жизни»[1115]. Согласно отрицательной антропологии Мальтуса, человек «косен, ленив и склонен к праздности, пока нужда не заставит трудиться»[1116]. Лишь необходимость постоянно удовлетворять половой инстинкт и потребность в пище, наряду с необходимостью противостоять нужде и нищете, заставила человечество подняться до уровня цивилизации.
Есть некая (непреднамеренная) ирония в том, что главным источником вдохновения для эволюционной теории Дарвина стала именно мальтузианская теория народонаселения, утверждающая неизменность социально-экономических и антропологических данностей. Из трактата Мальтуса Дарвин почерпнул идею несоответствия между экспоненциальным размножением организмов и ограниченностью природных ресурсов, делающего борьбу за существование «неизбежной»:
Борьба за существование неизбежно вытекает из быстрой прогрессии, с которой все органические существа стремятся размножиться. Каждое существо, в течение своей жизни производящее несколько яиц или семян, должно быть уничтожено в каком-нибудь возрасте своей жизни, в какое-нибудь время года или, наконец, в какие-нибудь случайные годы, иначе в силу принципа размножения в геометрической прогрессии численность его быстро достигла бы таких огромных размеров, что ни одна страна не могла бы прокормить его потомства. Поэтому, так как производится более особей, чем может выжить, в каждом случае должна возникать борьба за существование либо между особями того же вида, либо между особями различных видов, либо с физическими условиями жизни. Это – учение Мальтуса, с еще большей силой приложенное ко всему растительному и животному миру ‹…›