ак понятие «взаимная помощь» представляет собой не что иное, как новую метафору, устанавливающую отношения сходства между социальной и биологической сферами и демонстрирующую неоднозначность, напоминающую о полисемии дарвиновской метафоры: взаимная помощь одновременно означает «взаимную защиту» и «общительность» со всеми присущими им коннотациями[1135]. Подобно Дарвину, такой риторической многозначностью Кропоткин компенсирует недостаточную логическую и эмпирическую строгость своей теории, в конечном счете несовместимой с механизмом естественного отбора, поскольку концепция взаимной помощи, в отличие от идеи внутривидовой конкуренции, бессильна объяснить эволюцию телесных признаков организмов[1136].
Предпринятый нами краткий обзор концепции борьбы за существование с точки зрения истории и риторики науки показал, какие разные семантические слои демонстрирует эта метафора у самого Дарвина и в контексте ее восприятия в России. Проникновение дарвинизма в дискурс о вырождении открывает новые возможности интерпретации этого эволюционистского понятия. В психиатрии, сохраняющей первостепенный научный авторитет в вопросах вырождения, концепция борьбы за существование обнаруживает два разных смысла, не поддающихся четкому разграничению и поразному соотносящихся с эволюционной теорией Дарвина.
В рамках первого семантического поля – его можно назвать дарвинистским лишь в самом широком смысле – борьба за существование предстает негативным воплощением современной цивилизации, которое символизирует усиление конкуренции во всех социальных сферах, ведущее к пагубному перевозбуждению и истощению нервной системы и в конце концов к вырождению. Немецкий психиатр и сторонник теории вырождения Р. фон Крафт-Эбинг отмечает такое положение дел в своем научно-популярном сочинении «О здоровых и больных нервах» («Über gesunde und kranke Nerven», 1898), прибегнув к своей обычной риторике культурного пессимизма:
Расовая и сословная вражда, бедствия, лишения и тщеславная погоня за наживой, истощающая лучшие душевные и физические силы ‹…› разорят и погубят огромную часть населения. Борьба за существование – вот смысл современной жизни. Причины этой борьбы кроются в ненормальной жизни, не соответствующей законам природы[1137].
В его же «Учебнике психиатрии» («Lehrbuch der Psychiatrie», 1897) связи между «цивилизацией» и борьбой за существование как источнику вырождения тоже отводится прочное место в ряду «причин, располагающих к помешательству»:
Создавая более утонченные, сложные жизненные условия и потребности, развивающаяся цивилизация обостряет борьбу за существование. В ходе этой борьбы организация мозга становится более изощренной, что делает его более изобретательным, но вместе с тем и более уязвимым. В то же время мозг подвергается действию раздражителей, слишком легко вызывающих перевозбуждение и, следовательно, переутомление, болезнь, вырождение[1138].
Можно привести множество примеров обращения российских психиатров к этой семантической грани понятия «борьба за существование». Так, П. И. Ковалевский в своем научно-популярном памфлете «Вырождение и возрождение» (1899) подчеркивает, что в «наш век», который «по справедливости считается „нервным веком“», «борьба за существование достигла крайнего напряжения» и «нервная система у всех работает до переутомления»[1139], приводя к началу и распространению вырождения. С. С. Корсаков в своем «Курсе психиатрии» (1893) указывает, подобно Крафт-Эбингу, на неспособность «слабого мозга» вести современную борьбу за существование, разворачивающуюся в сфере «интеллектуальной работы» и заметно способствующую возникновению многочисленных «болезней головного мозга»[1140].
О широком распространении в психиатрии конца XIX века указанного смыслового аспекта борьбы за существование не в последнюю очередь свидетельствует книга Э. Крепелина «Психиатрия. Учебник» («Psychiatrie. Ein Lehrbuch»). Хотя этот труд коренным образом изменил психиатрическую науку, в шестом (1899) его издании видное место среди «причин помешательства» занимают «перевороты, которые наша эпоха привнесла в общий уклад жизни»:
Полная перестройка условий труда благодаря пару и электричеству, уничтожение ремесел, развитие фабрично-заводского производства, поднявшееся до невообразимых высот экономическое и духовное сообщение – все это предъявляет к современной личности требования, значительно превышающие привычные. Преобразования эти совершились со столь неслыханной скоростью, что соответствовать им могут, пожалуй, лишь наиболее приспосабливаемые натуры. Мы живем в переходную эпоху, когда борьба за существование принимает, в согласии с законом природы, особенно сильный и напряженный оборот. В этом, полагаю, и состоит главная причина пугающего роста численности тех, кто не справляется с требованиями современной жизни, возросшими слишком быстро, и утрачивает способность к борьбе в условиях мирного состязания. Новое же, подрастающее поколение, которое с самого начала вступает в эту борьбу со свежими силами и в лучшем вооружении, сумеет, соответственно, приноровиться к изменившимся условиям жизни[1141].
В приведенном отрывке, однако, обращает на себя внимание отчетливо дарвинистский стиль, пришедший на смену дискурсу критики цивилизации в духе Крафт-Эбинга и свидетельствующий о втором смысловом слое, свойственном концепции борьбы за существование в психиатрии конца XIX века. Перечисляя все известные аспекты современности, обостряющие борьбу за существование и вызывающие патологии, Крепелин вместе с тем подчеркивает, что «утратившие способность к борьбе» душевнобольные суть наименее «приспосабливаемые натуры», бессильные адаптироваться к современным «изменившимся условиям жизни». Таким образом, «биологическая ненормальность» выродившихся индивидов помещается в контекст дарвинистского естественного отбора. Так, в глазах французских теоретиков вырождения В. Маньяна и П. М. Легрэна психофизические аномалии дегенерата составляют существенную слабость организма и, следовательно, недостаток с точки зрения эволюционной struggle for life[1142].
По мнению Генри Модсли, ведущего представителя теории вырождения в Англии, по этой причине выродившихся людей следует рассматривать как побежденных в борьбе за существование: «Они суть отходы, выброшенные неслышным, однако мощным течением прогресса; они – слабые, сокрушенные сильными в смертельной борьбе за развитие»[1143]. В русской психиатрии тоже происходит смешение этих сменяющих друг друга смыслов, причем и здесь проявляется скептическое отношение к идее борьбы за существование, характерное, как показано выше, для российской рецепции дарвинизма. Так, Ковалевский может и утверждать, что дефективная психофизическая конституция делает дегенерата «побежденным» в борьбе за существование[1144], и ставить под сомнение последствия этой борьбы применительно к естественному отбору, подчеркивая, что в борьбе за существование не бывает «победителей» и «побежденных», а бывают лишь «потерпевшие»:
Борьба за существование усиливается и ожесточается. От этой борьбы страдают как одержавшие победу, так и побежденные. Победители становятся хилыми, неустойчивыми, не могущими существовать без возбудителей – как алкоголь, табак, морфий и проч., – в высокой степени возбудимыми, неуравновешенными и склонными к падению при малейшем напряжении. Их победа стоит им очень дорого и далась за счет их организма. Побежденные являются уже органически дефективными, носящими разные, быть может, физические болезни, как сифилис, алкоголизм, подагру, ревматизм, неврозы – эпилепсию, психозы и проч., – приобретенные в жизненной борьбе за существование. Таким образом, и победители и побежденные являются потерпевшими[1145].
В культурно-пессимистическом прочтении Ковалевского дегенерация и борьба за существование, соединяющиеся и усиливающие друг друга, предстают изнанкой прогресса и эволюции. При этом психиатр предлагает довод, к которому нередко прибегает и современная ему русская эволюционная биология: struggle for existence, если понимать ее исключительно как борьбу организмов за выживание, ведет не к эволюции, а к регрессу. Кропоткин пишет:
‹…› если бы эволюция животного мира была основана исключительно, или даже преимущественно, на переживании наиболее приспособленных в периоды бедствий; если бы естественный подбор был ограничен в своем воздействии периодами исключительной засухи, или внезапных перемен температуры, или наводнений, – то регресс был бы общим правилом в животном мире. Те, которые переживают голод, или суровую эпидемию холеры ‹…› вовсе не являются ни наиболее сильными, ни наиболее здоровыми, ни наиболее разумными. Никакой прогресс не мог бы основаться на подобных переживаниях ‹…›[1146].
У этой второй формы дарвинизации вырождения в европейской психиатрии, однако, есть еще один аспект, который связан с распространением дегенеративных патологий, усиленно постулируемым в 1890‐х годах европейскими учеными, и противоречит отождествлению выродившихся индивидов с биологически неприспособленными, поскольку предполагаемые