Таким образом, вышеуказанную интерпретацию повести «Дуэль», основанную на отдельных внелитературных суждениях Чехова о дарвинизме, можно легко опровергнуть при помощи других его высказываний. «Дуэль» – это не просто художественный пересказ частного вечернего диспута о детерминизме и вырождении. Повесть не является ни тезисной иллюстрацией определенных идей, ни их опровержением – что, впрочем, вообще было бы нетипично для чеховского творчества. «Дуэль» скорее представляет собой многослойный текст с высокой долей цитат. Наряду с многочисленными отсылками к литературной традиции, в частности к творчеству Лермонтова, Пушкина, Тургенева, Лескова и Толстого[1205], повесть содержит отчетливые, однако до сих пор не получившие должного внимания интертекстуальные сигналы, отсылающие не просто к теории вырождения и дарвинизму вообще, а к конкретному произведению – «Происхождению человека» («The Descent of Man», 1871) Ч. Дарвина, точнее, к двойственной дарвиновской аргументации, касающейся протоевгенических идей того времени и отрицательного влияния цивилизации на естественный отбор[1206].
Сначала я рассмотрю неоднозначную дарвиновскую аргументацию по поводу взаимосвязи эволюции и цивилизации, а затем поясню, каким образом Чехов инсценирует эту аргументацию в «Дуэли» при помощи интертекстуальных отсылок к Дарвину, переплетающихся с русской литературной традицией XIX века, особенно с романтической литературой о дуэлях и «Крейцеровой сонатой» Л. Н. Толстого. Как будет показано, Чехов инсценирует аргументацию Дарвина на разных текстуальных уровнях, добиваясь тотальной дарвинизации художественного мира. Апории дарвиновской неоднозначной риторики, искусно сталкиваемые друг с другом на протяжении действия (высшим выражением этого становится поединок протагонистов), писатель развеивает в конце повести.
Дарвин подробно высказался на указанные темы в главе «Влияние естественного отбора на цивилизованные народы» книги «Происхождение человека», ссылаясь на работы своего двоюродного брата Ф. Гальтона[1207], а также А. Р. Уоллеса и У. Г. Грега[1208]. Поводом для написания этой главы Дарвину послужила прежде всего статья последнего «О нарушении „естественного отбора“ применительно к человеку» («On the Failure of „Natural Selection“ in the Case of Man», 1868), вызвавшая в Англии оживленную дискуссию[1209]. Статья Грега явилась ответом на утверждение Уоллеса, что в случае человеческого вида естественный отбор, претерпев изменения, распространяется уже не на физические, а лишь на умственные и моральные качества, а также не на отдельных индивидов, а на целые группы. Поэтому стоящий на более высокой ступени интеллектуального и нравственного развития европеец, продолжает Уоллес, имеет преимущество в эволюционной борьбе за существование, тогда как «дикарь» (savage man) обречен на «неизбежное» вымирание[1210]. На это Грег возражает, что в условиях цивилизации естественный отбор не просто видоизменился, а вообще утратил силу и даже стал действовать в обратном направлении. Конечно, защита жизни явилась важным достижением цивилизованного человечества, однако сделала возможным выживание индивидов, которые в «естественных» жизненных условиях погибли бы[1211]. Эта тенденция к «нейтрализации» естественного отбора, приведшая к появлению «цивилизованного человека» (civilised man), «сдерживает и подвергает опасности» саму цивилизацию[1212].
В вышеупомянутой главе «Происхождения человека» Дарвин высказывает свое мнение об этой потенциальной цивилизационной изнанке эволюции, внушающей тревогу его ученым собратьям. При этом типичная для него амбивалентная аргументация[1213], из которой, кроме того, не всегда бывает понятно, пересказывает ли автор чужие идеи или же разделяет их[1214], породила различные толкования. Конечно, Дарвин не сомневается, что борьба за существование и естественный отбор как фундаментальные эволюционные механизмы слишком сильны для того, чтобы цивилизация могла полностью отменить их действие. Так, в главе «Общий обзор и заключение» в мальтузианском ключе говорится:
Человек, подобно всякому другому животному, несомненно поднялся до своего настоящего высокого уровня путем борьбы за существование, проистекающей из его быстрого размножения, и если ему суждено подвигаться, то можно опасаться, что ему придется оставаться под влиянием жестокой борьбы. Иначе он быстро впадет в бездействие, и наиболее одаренные люди не получат большего успеха в битве жизни, чем менее одаренные. Отсюда естественная быстрота, с которой человек размножается, несмотря на то, что она ведет к большому и очевидному злу, не должна быть значительно уменьшаема какими бы то ни было способами. Должно существовать свободное соревнование для всех людей, и закон и обычаи не должны мешать наиболее способным иметь решительный успех и выращивать наибольшее число потомков[1215].
Однако естественный отбор и борьба за существование у «цивилизованных людей» проявляются иначе, нежели у «дикарей»:
У дикарей слабые телом или умом скоро погибают и переживающие обыкновенно одарены крепким здоровьем. Мы, цивилизованные люди, стараемся по возможности задержать этот процесс вымирания; мы строим приюты для слабоумных, калек и больных; мы издаем законы для бедных, и наши врачи употребляют все усилия, чтобы продлить жизнь каждого до последней возможности. ‹…› Таким образом, слабые члены цивилизованного общества распространяют свой род. Ни один человек, знакомый с законами разведения домашних животных, не будет иметь ни малейшего сомнения в том, что это обстоятельство крайне неблагоприятно для человеческой расы. Нас поражает, до какой степени быстро недостаток ухода или неправильный уход ведет к вырождению домашней породы, и за исключением случаев, касающихся самого человека, едва ли найдется кто-либо настолько невежественный, чтобы позволить размножаться принадлежащим ему худшим животным[1216].
На первый взгляд может показаться, что проведение аналогии между естественным и искусственным отбором – носящее скорее риторический характер, чем логический, и выступающее ядром дарвиновской аргументации уже в «Происхождении видов»[1217] – говорит в пользу поставленного Грегом и Гальтоном протоевгенического диагноза, тем более что использование понятия «вырождение» (degeneration; примечательно, что в «Происхождении человека» оно употребляется лишь однажды) вызывает ассоциации с психиатрическим дискурсом эпохи. Однако в дальнейших параграфах – т. е. без подготовки, непосредственно, но вместе с тем в продолжение основной мысли главы 4 («Нравственное чувство»), – Дарвин называет поддержку, оказываемую слабым, инстинктивной моральной заповедью «цивилизованного человека», «случайным» образом (incidental, в соответствии с той важной ролью, которую Дарвин отводит случайности) сформировавшейся в процессе эволюции из первобытного инстинкта «участия» или «сочувствия» (sympathy):
Помощь, которую мы склонны оказывать слабым, представляется главным образом привходящим результатом инстинкта участия, приобретенного первоначально как составная часть общественных инстинктов и сделавшегося впоследствии описанным выше образом более нежным и широким. Отказывать в сочувствии, даже по голосу рассудка, нельзя без унижения благороднейших свойств нашей природы. Хирург может заглушать в себе сострадание во время операции, сознавая, что действует для пользы больного, но если бы мы намеренно оставляли без внимания слабых и беспомощных, то делали бы это лишь в виду могущего произойти отсюда добра в будущем, купленного ценой большого и верного зла в настоящем. Стало быть, мы должны переносить безропотно несомненно вредные последствия переживания и размножения слабых[1218].
С одной стороны, Дарвин определяет нравственное чувство и идею гуманности как эволюционный императив, ради которого следует «переносить» (bear) отрицательные последствия выживания слабых[1219]. С другой стороны, однако, несколькими абзацами ниже сказано, что «важное препятствие» (important obstacle) совершенствованию цивилизованных стран заключается в том обстоятельстве, что «бедные и беспечные» (poor and reckless), обыкновенно «зараженные пороками» (degraded by vice), рано вступают в брак и потому оставляют больше потомков, нежели «расчетливые и умеренные» (careful and frugal) – как правило, «добродетельные» (virtuous). По мнению ученого, подобное положение дел ведет к опасным последствиям: «‹…› беспечные, безнравственные и часто порочные члены общества размножаются быстрее, чем осмотрительные и вообще добродетельные члены его»[1220]. Здесь Дарвин вновь ссылается на Грега, перенимая его «протоевгеническую»[1221] аргументацию, неявным образом выражающую идеи расовой гигиены, и дословно цитирует пассаж, дискриминирующий ирландцев как этническую общность: