. Но здесь примечателен не столько тот факт, что в сравнении со своим «литературным прототипом» Позднышевым Лаевский в итоге поступает прямо противоположным образом: открывшаяся неверность Надежды Федоровны, которую Лаевский застает in flagranti с приставом Кирилиным, приводит не к убийству, а к примирению и сближению[1286]. Гораздо более показательно, что элементы позднышевской моральной философии половых отношений исповедует фон Корен, опять-таки соединяя их с дарвиновскими взглядами на половой отбор. Полемизируя с Толстым и его радикальными идеями, направленными против половой любви, Чехов инсценирует художественный мир, который, как и мир «Крейцеровой сонаты», буквально пропитан сексуальностью. Однако если у Толстого сексуализированный характер художественного мира и действующих лиц показан исключительно глазами «одержимого» Позднышева, то чеховская дарвинизация сексуальности представляет собой сложный феномен, распределяемый между несколькими персонажами и влияющий на семантику текста на разных уровнях.
Будучи единственной молодой женщиной в городке, Надежда Федоровна с особой силой ощущает инстинктивную природу своей сексуальности, делающей героиню (что мы видим прежде всего ее же глазами) объектом более или менее явного вожделения со стороны персонажей-мужчин[1287]. К началу времени действия она уже успела изменить Лаевскому с полицейским приставом Кирилиным; Надежда Федоровна чувствует себя «самой молодой и красивой женщиной в городе», ею постепенно овладевают «желания», и «‹…› она, как сумасшедшая, день и ночь думала об одном и том же»[1288]. Она неоднократно заигрывает с молодым Ачмиановым, сыном одолжившего ей денег местного купца, сама стыдясь своего поведения: «Ее волновали желания, она стыдилась себя и боялась, что даже тоска и печаль не помешают ей уступить нечистой страсти, не сегодня, так завтра, – и что она, как запойный пьяница, уже не в силах остановиться»[1289].
Лаевский тоже склонен многое сводить к половому, животному началу. В отличие от Позднышева он убежден, что «женщине прежде всего нужна спальная»[1290] и что «красивая, поэтическая святая любовь – это розы, под которыми хотят спрятать гниль. Ромео – такое же животное, как и все»[1291]. Принимая позднышевский отказ от идеи поэтической любви, Лаевский сводит ее к физиологии в духе Базарова. Это позволяет фон Корену, пристально наблюдающему за Лаевским как за подопытным объектом, сделать вывод, что его идейный противник – «сладострастник», которого можно заинтересовать лишь разговорами «‹…› о самках и самцах, о том, например, что у пауков самка после оплодотворения съедает самца ‹…›»[1292]. Показательно, что в последнем примере использована скрытая цитата из Дарвина: в главе IX «Происхождения человека», рассказывающей о вторичных половых признаках у низших животных, ученый описывает вид пауков, у которых самка при спаривании опутывает самца паутиной и пожирает[1293].
Фон Корен пересказывает странные фантазии Лаевского, который задается вопросом о скрещивании разных видов[1294], рассматривая их как еще одно доказательство безудержного потакания инстинктам и нравственной развращенности своего врага. По мнению зоолога, это роднит Лаевского с любовницей: «У этих сладострастников, должно быть, в мозгу есть особый нарост вроде саркомы, который сдавил мозг и управляет всею психикой»[1295]. В глазах фон Корена Надежда Федоровна – «обыкновенная содержанка, развратная и пошлая», наносящая своей жизнью «страшный вред ‹…› будущим поколениям»; ее следует «manu militari ‹…› отправить к мужу, а если муж не примет, то отдать ее в каторжные работы или какое-нибудь исправительное заведение»[1296].
Чтобы объяснить свою ненависть и отвращение, даже омерзение к Лаевскому и Надежде Федоровне, которых фон Корен неоднократно называет «макаками»[1297], а также обосновать собственную моральную «деспотию»[1298], зоолог опять-таки обращается к Дарвину. Рассматривая вопрос «общественных добродетелей» (social virtues) в четвертой главе «Происхождения человека», посвященной развитию нравственного чувства, английский ученый описывает разницу между дикарем и цивилизованным человеком с точки зрения половой распущенности или воздержанности:
Величайшая неумеренность не считается пороком у дикарей. Крайний разврат, не говоря о противоестественных преступлениях, распространен у них в удивительной степени. Но как только брак, в форме одноженства или многоженства, начинает распространяться и ревность начинает охранять женское целомудрие, это качество начинает цениться и мало-помалу усваивается и незамужними женщинами. ‹…› Отвращение к неблагопристойностям, которое для нас так естественно, как будто бы оно было врождено, представляет новую добродетель, свойственную исключительно ‹…› цивилизованной жизни[1299].
Согласно этому суждению Дарвина, типичному для викторианской морали[1300], человеческое нравственное чувство является эволюционным достижением цивилизации, а любые от него отклонения – «симптомами начинающегося психического расстройства»[1301]. Фон Корен – строгий, фанатичный приверженец такого биологизированного мировоззрения. «Нравственный закон», говорит он дьякону, «следует признать органически связанным с человеком. Он не выдуман, а есть и будет». Поэтому, продолжает чеховский персонаж, «цитируя» Дарвина, «‹…› и все так называемые душевные болезни выражаются прежде всего в извращении нравственного закона, насколько мне известно»[1302]. «Внебрачная любовь» и «порочность» Лаевского и Надежды Федоровны являются именно таким «извращением нравственного закона», говорит фон Корен Самойленко. По словам зоолога, «‹…› то, что каждый смутно чувствует потребность в чистой любви ‹…› это, братец, единственное, что уцелело от естественного подбора, и, не будь этой темной силы, регулирующей отношения полов, господа Лаевские показали бы тебе, где раки зимуют, и человечество выродилось бы в два года»[1303].
Лаевский и особенно Надежда Федоровна подрывают основы строго упорядоченного мира фон Корена, так как согласно дарвиновской модели полового отбора их сексуальное поведение соответствует более раннему этапу развития человечества. Конечно, практикуемые ими «свободное смешение полов» (promiscuous intercourse) и «распущенность» (licentiousness) встречались и у «дикарей»[1304], однако, по мнению Дарвина, никогда не являлись нормой[1305], поскольку оба явления «препятствуют» (prevent) половому отбору или даже «останавливают» (check) его, не позволяя ни одному из полов делать выбор[1306]. Кроме того, половая «извращенность» Лаевского и его любовницы выражается в отсутствии у обоих явного «чувства ревности» (feeling of jealousy), которое, по мысли Дарвина, господствует в животном мире, служа мощной преградой для эволюционно невыгодного «свободного смешения полов»[1307]. И наконец, инстинктивное влечение Надежды Федоровны к нескольким мужчинам выступает некоей разновидностью полиандрии, которая, по Дарвину, почти не встречается у животных[1308] и тоже препятствует половому отбору[1309].
По мнению фон Корена, все это доказывает «неполноценность» Лаевского и Надежды Федоровны, грозящую эволюции человечества вырождением и, следовательно, подлежащую «нейтрализации». Ненависть зоолога к «макакам» не случайно усиливается по мере усугубления такого поведения. Фон Корен вызывает Лаевского на дуэль после того, как тот решает оставить кавказский городок, а вместе с ним и Надежду Федоровну, вместо того чтобы, женившись на ней, исполнить «нравственный закон». Решение фон Корена убить противника, несмотря на первоначально заявленное намерение отказаться от выстрела[1310], созревает в тот момент, когда он узнает от секундантов, что накануне вечером Лаевский застал Надежду Федоровну с Кирилиным:
– Какая гадость! – пробормотал зоолог; он побледнел, поморщился и громко сплюнул: – Тьфу!
Нижняя губа у него задрожала; он отошел от Шешковского, не желая дальше слушать, и, как будто нечаянно попробовал чего-то горького, опять громко сплюнул и с ненавистью первый раз за все утро взглянул на Лаевского[1311].
Можно утверждать, что это брезгливое чувство вызвано не только распутством Надежды Федоровны, но и «извращенным» с эволюционной точки зрения отсутствием ревности со стороны Лаевского. В дарвинистской картине мира фон Корена их ненормальность предстает вопиющим явлением, так как «развращенность» обоих противоречит закономерностям не только естественного, но и полового отбора, а также связанному с ними нравственному чувству, и, следовательно, в определенном смысле вообще ставит любовников вне какого бы то ни было эволюционного порядка.