рил, приказав привести с собой остальных солдат. Единственным способом убрать стоявшие на пути танки союзников было атаковать их с севера. В ответ молодой офицер сообщил, что недалеко отсюда находится оберстгруппенфюрер СС Хауссер.
Выйдя за объездную дорогу, Майндль обнаружил командующего 7-й армией в воронке от бомбы, вместе с солдатом эсэсовского полка «Фюрер». Они собрали еще несколько групп пехотинцев и две неожиданно появившиеся «Пантеры». Майндль, донельзя гордившийся своими парашютистами, язвил по поводу присоединившихся к ним солдат. Многие побросали свое оружие. Он видел «страх в их глазах и трусость в их сердцах». Они отчаянно хотели вырваться из окружения, а не вступать в бой ради того, чтобы пробить брешь. «Среди них были связисты, расквартированные во Франции и не знавшие войны уже три года. Вид у них был жалкий. Отчаяние и паника. А между ними – мои парашютисты. В их глазах – презрение, они-то образцово выполняли свой долг». Его люди, вместе с кучкой эсэсовцев и пехотинцев, готовились пожертвовать собой ради остальных, в то время как те, кого он называл «портянками», не выявили ничего, кроме «неприкрытого эгоизма и трусости». «Впервые я понял, что война – это худший способ создания идеального человека… лучшая кровь гибла, а выживала худшая».
Они пошли в наступление экспромтом и «каким-то чудом» захватили Кудеарские высоты в 16:30, когда танки СС, атаковав с другого направления, прорвали окружение и создали брешь примерно в три километра шириной. Несколько захваченных пленных подтвердили, что немцы сражаются против польской 1-й танковой дивизии.
Тем временем тяжелораненого генерала Хауссера эвакуировали, уложив на броне одного из немногих уцелевших танков. Основной заботой Майндля во второй половине дня было отправить оставшихся раненых с колонной санитарных машин, на которых ясно выделялись красные кресты. «По ним не было произведено ни единого выстрела, – писал Майндль, – и я с благодарностью в сердце признал благородство врага». После исчезновения колонны из поля видимости он ждал еще полчаса, прежде чем посылать какие бы то ни было боевые части, «чтобы у противника не возникло ни малейшего подозрения, будто мы пытаемся нечестно воспользоваться преимуществом».
Весть о том, что на Кудеарских высотах пробита брешь, распространилась быстро, и уже следующей ночью туда устремились толпы дезертиров, стремившихся воспользоваться появившейся возможностью бежать из этого ада. Майндль, однако, с неудовольствием узнал от присоединившегося к нему старшего офицера, что очень и очень многие, в том числе и офицеры, считают попытку прорыва безнадежной. На рассвете 21 августа Майндль пришел к выводу, что еще сутки удерживать брешь открытой они не смогут. Он пошел будить своих людей. Собрав отряд для прикрытия отступления основных сил, он пешком пошел на восток в направлении Сены. Начался дождь, который лил не переставая. По крайней мере, дождь помог скрыть следы змеившейся колонны измотанных людей.
Хотя подразделения канадской 3-й пехотной дивизии прибыли для усиления заслонов между Треном и Сен-Ламбером, мелкие группы немцев продолжали успешно просачиваться весь день. Некоторые присоединялись к боевым группам СС, удерживая брешь открытой, но американский самолет-корректировщик, летавший над ними, наводил на отступавшие войска огонь артиллерии. На южном краю бреши батальон 2-й танковой дивизии Леклерка занял позицию на высоте, рядом с позициями поляков. К юго-западу Ленглейдская боевая группа 90-й дивизии отражала «немецкие попытки разной степени организованности пробиться между Шамбуа и Гуффернским лесом».
Этот день также имел большое значение для жителей Кана. На город упал последний снаряд, выпущенный с берегов реки Тук. «Шестьдесят шестой, и последний, день мучений Кана завершился».
21 августа отрезанная в районе горы Ормель польская танковая дивизия наконец получила подкрепление и припасы от канадцев[268]. Брешь была окончательно закрыта. Понимая, что вряд ли у кого-то еще будет шанс прорваться, генерал Эбербах приказал остаткам 2-го танкового корпуса СС отступить к Сене. Тяжелораненого оберстгруппенфюрера Хауссера перевезли на временный КП 7-й армии в Сапе, где он передал командование армией генералу фон Функу (генерал Эбербах примет командование на себя через два дня). Штабные офицеры начали собирать и организовывать солдат. К своему удивлению, они обнаружили, что во многих случаях удалось вырваться из окружения 2000 человек и больше на дивизию. Правда, эта цифра кажется преувеличенной.
Оставшиеся в котле немцы особого сопротивления не оказывали. Пора было окружать их по частям и брать в плен. «Янки утверждают, что берут по нескольку сотен в день, – писал в дневнике майор Нив. – 6-й батальон Даремского легкого пехотного полка доносит, что находится на отличной позиции и что к ним приближаются сотни людей». Многие подразделения считали отлов немцев в лесу чем-то вроде спорта. Но были и трагические эпизоды. В Экуше немцы оставили сотни мин-ловушек. «Из церкви вышел мальчик, который хотел с нами поздороваться, – рассказывал молодой американский офицер 38-го танкового разведбатальона. – Он подорвался на одной такой противопехотной мине». Прибывшие английские саперы стали очищать город, чтобы предотвратить повторение подобных несчастных случаев. Всего они обезвредили 240 мин.
Поначалу войти в бывший котел было трудно из-за перегородивших дороги сожженных машин. Для расчистки дорог танки и тягачи работали круглые сутки. Картина внутри котла не поддается описанию. «Дороги завалены обломками машин и раздувшимися трупами людей и лошадей», – писал командир крыла «Тайфунов», который хотел посмотреть на результаты своей работы. Увиденное потрясло его. «Обрывки мундиров прилипли к разбитым танкам, к стволам деревьев. Куски человеческих тел немыслимой формы висят на обуглившихся ветвях. Трупы лежат в лужах засохшей крови, глядя в небо пустыми глазницами. Два одетых в серую форму мертвеца с оторванными ногами в молитвенной позе вытянулись на глинистом берегу». Среди сгоревших деревьев лежала не только разбитая военная техника, но и принадлежности военно-бюрократического аппарата вплоть до пишущих машинок и полопавшихся от жара сумок почтальонов. «Я поднял фотографию улыбавшегося немецкого призывника, стоявшего между отцом и матерью, солидными бауэрами, которые смотрели на меня с осуждением». Это было острое напоминание о том, что «каждый одетый в серое мертвец был чьим-то сыном».
Писатель Кингсли Эмис, также наблюдавший эту картину, был шокирован числом тягловых животных, на которых немцы пытались бежать: «Лошади вызывали едва ли не больше жалости. Застыв прямо в оглоблях, они лежали с подтянутыми к мордам передними ногами, словно их мучения до сих пор не закончились».
Американские солдаты были поглощены поиском сувениров, которые можно будет увезти домой. Группа солдат 6-й специальной инженерно-саперной бригады рассказывала, как она наткнулась на целый эскадрон казаков, лежавших рядом со своими конями: «Донские казаки, терские – все были одеты в меховые шапки и своеобразную казачью форму, если не считать эмблемы на груди в виде орла со свастикой. Позднее мы выяснили, что командира эскадрона звали капитаном Загордным[269]. Рядом с ним лежала его жена, тоже убитая. Я слышал, что французы очень боялись этих русских». Саперы расхватали длинные русские шашки, «на которых сохранились изображения серпа и молота». Некоторые солдаты забирали себе не только оружие, но и седла. Все было погружено в грузовики. Потом им разрешили забрать домой все, кроме сабель с советской символикой. Американское командование не хотело расстраивать своего великого союзника, который болезненно реагировал на любую информацию о бывших красноармейцах, переметнувшихся к немцам.
Помимо большого количества пленных, было еще несколько тысяч немецких раненых, нуждавшихся в уходе. Во время зачистки Гуффернского леса в его чаще был обнаружен немецкий полевой госпиталь с 250 ранеными. Большинство же раненых, оставшихся в котле, вообще не получали никакой медицинской помощи.
Английская и американская медслужбы вскоре столкнулись с настоящим валом проблем. Их врачам помогали трудолюбивые немецкие санитары. «После того как Фалезский котел замкнулся, – писал подполковник Снайдер, – к нам привезли 750 раненых немцев. Среди них были легкораненые офицеры, жаловавшиеся, что не в силах идти. Один немецкий санитар, услышав это, сказал: “Когда я служил в нашей армии, офицеры говорили, что мы должны, не жалуясь, шагать целый день”».
Но многие немецкие пехотинцы, призванные по тотальной мобилизации, действительно были в ужасном состоянии, включая 25 случаев газовой гангрены. Две бригады хирургов проводили операции в двух отдельных палатках, чтобы избежать заражения. Все, что они могли сделать, – это ампутировать конечности. Бригадам приходилось сменять друг друга, потому что гангренозная вонь была ужасной. «Оказывать медицинскую помощь при отступлении всегда сложно», – отмечал подполковник Снайдер.
Английским врачам 6-го военного госпиталя тоже приходилось иметь дело с гангреной. Их также беспокоила эпидемия дизентерии и угроза тифа, поскольку у многих немецких пленных были вши. «Их белье отделяли от белья других пациентов, и они могли им пользоваться только после стирки».
Но главная угроза инфекций находилась в самом котле. На убитых лошадей и трупы немцев садилось бессчетное количество мух, продолжалось и нашествие комаров. Для решения проблемы американцы задействовали рабочих-французов. Один из них вспоминал, как он прикладывал к носу платок, не в силах выдержать отвратительный запах обгорелых тел, которые ему приходилось переносить. Он долго не мог забыть зловещего оскала почерневших черепов. Трупы людей и животных сваливали в одну кучу, обливали бензином и сжигали. «Было просто невозможно дышать», – писал он.
21 августа Монтгомери выпустил воззвание к 21-й армейской группе, заявляя: «Победа очевидная, полная и решительная. “Господь, сильный в брани”, даровал нам победу». Однако многие не считали, что победа была «очевидной, полной и решительной». По оценке генерала Эбербаха, вырваться из окружения сумели около 20 000 солдат, 25 танков и 50 самоходок. «Число танков, брошенных из-за нехватки бензина, превышало число машин, подбитых из всех видов вражеского оружия вместе взятых», – писал он позже. Герсдорф полагал, что перейти Сену удалось от 20 000 до 30 000 человек