После того как Хольтица доставили из полицейской префектуры на вокзал Монпарнас, его допросил генерал Героу. Хольтиц утверждал, что «спас Париж». Он «организовал лишь правдоподобную видимость боев, чтобы убедить свое правительство в том, что сдача города не противоречила законам чести». Героу спросил его, когда сдастся Германия. Хольтиц ответил, что у американцев полно дел у себя дома, а немцам надеяться уже не на что.
Героу считал, что Хольтиц, воевавший против союзников в Нормандии, должен был «сдать Париж 5-му корпусу». Генерал де Голль, вне всяких сомнений, не разделял подобной точки зрения. Героу отомстил сознательным оскорблением. «Как военный комендант Парижа, – говорилось в сообщении его штаба, – генерал Героу принял решение установить свой КП в резиденции маршала Петена в Доме инвалидов».
В день освобождения Парижа в Англии было принято решение снести фальшивые военные базы и указательные столбы, которые в ходе операции «Фортитьюд» якобы должны были использоваться вымышленной 1-й армейской группой США. Однако ВШ СЭС настоял на продолжении ложных переговоров по радио, призванных заставить немцев и дальше строить догадки о целях и задачах этого несуществующего объединения.
Победа союзников в столице была полной, но в других областях Франции зверства оккупантов продолжались. В деревне Майе южнее Тура, которую обошла наступавшая к северу от Луары 3-я армия, эсэсовцы-новобранцы организовали ужасную резню в отместку за действия партизан. После стычки с бойцами Сопротивления накануне они убили 124 мирных жителя, начиная с трехмесячного младенца и заканчивая 89-летней старухой. Новобранцы входили в пополнение 17-й моторизованной дивизии СС «Гетц фон Берлихинген», дислоцированной в Шательро. В бешенстве от поражения они расстреливали свои жертвы из зенитки и перебили даже домашний скот.
Во время капитуляции генерал Хольтиц согласился направить нескольких своих офицеров вместе с французскими эмиссарами, чтобы убедить оставшиеся опорные пункты вермахта сложить оружие. В городе нет-нет да слышалась стрельба, а сожженные «Пантеры» еще дымились в саду Тюильри, когда франко-немецкие группы выехали на джипах, вооруженных лишь кусками белой материи, закрепленной на антеннах.
Немецких офицеров пугала сама мысль о сдаче французским «террористам», но в итоге они пошли и на это. А ефрейтора Шпикеркеттера с другими саперами 256-й пехотной дивизии, входившими в гарнизон Бурбонского дворца, толпа избила так же, как и солдат у отеля «Мерис». Их везли на старом парижском автобусе без окон, периодически останавливавшемся, чтобы «дать толпе выместить свою злобу». К тому моменту, когда они добрались до пожарной части, которая должна была стать для них временной тюрьмой, у большинства офицеров лица были залиты кровью. Шпикеркеттер обнаружил, что их пьяница-командир, лейтенант Новак, который во время отступления из Нормандии пил за то, что «Кальвадос все еще в руках немцев», уже вовсю распивает украденный со склада в Шартре одеколон.
В других местах переговоры о сдаче оказались для эмиссаров гораздо более опасными. Двух офицеров, немца и француза из ВФВ, застрелили на месте, несмотря на белый флаг. А офицер зенитной артиллерии люфтваффе подорвал себя гранатой, которую он прижимал к животу. Но к наступлению темноты в руках 2-й танковой дивизии было уже 12 000 пленных, которых нужно было как-то кормить, что было весьма непросто, если учесть, что изголодавшиеся горожане не желали кормить немцев. Той же ночью разъяренные парижане пытались штурмом взять пожарную часть и расправиться с привезенными из Бурбонского дворца пленными.
После встречи с Леклерком на вокзале Монпарнас де Голль отправился в Военное министерство на улице Сен-Доминик, желая символически посетить место, где до 1940 г. работал заместителем министра. Его встретил почетный караул Республиканской гвардии. Де Голль обнаружил, что ничего не изменилось. Даже имена рядом с телефонными кнопками остались те же. Во время оккупации здание практически не использовалось и ожило лишь после захвата его бойцами Сопротивления.
В конце концов де Голль согласился отправиться в мэрию, где его ждали Жорж Бидо и члены Национального совета Сопротивления. Взаимные подозрения были отброшены, уступив место всеобщему восхищению генералом, отказавшимся в 1940 г. сложить оружие. Посреди огромного зала их высокий, нескладный, но оттого не менее величественный лидер произнес одну из своих самых знаменитых речей: «Париж! Париж оскорбленный, Париж униженный, Париж-мученик. И – Париж освобожденный! Освобожденный своими силами, силами своих жителей, которым помогала вся Франция – сражавшаяся Франция, истинная Франция, вечная Франция».
Некоторые присутствовавшие члены Сопротивления все же считали, что де Голль не воздал должного их вкладу в общее дело[283]. Но когда Бидо попросил его объявить собравшейся внизу толпе о восстановлении Республики, де Голль отказался. И это не было актом пренебрежения, как считали многие. Ответ де Голля звучал так: «Зачем нам объявлять о восстановлении Республики? Она никогда не прекращала своего существования». Французское государство Петена, по его мнению, было порождением эпохи смуты и признавать его не следовало. Однако он согласился выйти к собравшимся. Генерал просто вскинул свои длинные руки в победном жесте. Ответом ему был ликующий рев огромной толпы.
Когда закончились бои, большая часть военных корреспондентов и журналистов устремилась к отелю «Скриб», известному им еще с довоенных времен. Хемингуэй и Дэвид Брюс, окруженные людьми из созданного писателем импровизированного ополчения, направились прямо в «Риц», который Хемингуэй твердо решил «освободить». Но самым легендарным эпизодом освобождения было то, что один молодой офицер из 2-й танковой дивизии называл «прелестями ночи Венеры». Парижанки, не пытаясь сдержать слез радости, приветствовали солдат словами «Мы ждали вас так долго!», а ночью безгранично щедро отблагодарили их в палатках и боевых машинах. Когда отец Фуке вернулся после ужина с друзьями в свою часть, он обнаружил, что большая часть 2-й танковой перебралась в Булонский лес. «Провидение помогло мне убраться из Булонского леса в эту ночь безумия», – писал он. Американская 4-я пехотная дивизия, ставшая лагерем в Венсенском лесу у восточных окраин Парижа и на острове Сите за Нотр-Дамом, также не была обделена заботами молодых парижанок.
На следующее утро весь город, казалось, страдал от коллективного похмелья. Дэвид Брюс писал в своем дневнике, что весь прошедший день они пили «пиво, сидр, белое и красное бордо, белое и красное бургундское, шампанское, ром, коньяк, арманьяк и кальвадос… сочетание было достаточным, чтобы подорвать любое здоровье».
«Мало-помалу люки танков начали открываться, – писал один американский офицер. – Из них тихонько вылезали встрепанные женщины». В Булонском лесу капитан Дрон выводил молодых женщин из палаток своих солдат. Одна из них стала с ним заигрывать. Под взрывы солдатского хохота он ответил: «Да мне начихать. Я гомик». После этого ночные любовники вместе позавтракали пайками, усевшись вокруг костров.
Субботний день 26 августа тоже выдался солнечным. Несколько вишистских «милиционеров» и немцев-одиночек продолжали сопротивление, но большинство выстрелов было следствием перевозбуждения бойцов Сопротивления. Многие из них палили почем зря, разъезжая на реквизированных черных «ситроенах» с выведенными на них буквами «ВФВ».
Услышав выстрелы, генерал Героу решил, что 2-я танковая не справилась со своей основной задачей по зачистке города. Он все еще был в бешенстве из-за того, что французские командиры игнорировали его приказы. Услышав, что генерал де Голль запланировал на вторую половину дня парад победы, он в 12:55 направил 2-й танковой дивизии распоряжение: «Генералу Леклерку и его дивизии предписываю не принимать, повторяю, не принимать участия в параде во второй половине дня и продолжить выполнение текущей задачи по очистке Парижа и окрестностей от врага. Приказы принимать только от меня. Подтвердить и доложить, когда директива будет доставлена Леклерку». Подписано: Героу.
Его распоряжение в очередной раз проигнорировали. В 15:00 де Голль принял рапорт Чадского пограничного полка у Триумфальной арки. Это был чисто французский праздник, но ему совершенно не мешал интернациональный состав 2-й танковой дивизии, в рядах которой сражались испанцы, итальянцы, немецкие евреи, поляки, русские белогвардейцы, чехи и представители многих других народов.
Де Голль пешком шел по Елисейским Полям к Нотр-Даму, а по обе стороны от него ехали бронетранспортеры дивизии. Штаб полковника Роль-Танги вызвал для участия в параде 6000 бойцов Сопротивления, хотя их присутствие не слишком радовало свиту де Голля. Сразу за ним шагали генералы Леклерк, Кениг и Жюэн. Дальше шли несколько раздосадованные члены Национального совета Сопротивления, которых поначалу приглашать не хотели. Но радость огромной толпы, выстроившейся вдоль длинного проспекта, взбиравшейся на фонарные столбы, высовывавшейся в окна и даже стоявшей на крышах, была несомненной. По разным оценкам, в тот день в центре Парижа собралось свыше миллиона человек.
Внезапно на площади Согласия раздались выстрелы, что вызвало панику и беспорядок. Никто не знал, кто начал стрельбу, но, по всей вероятности, это был какой-то нервный или слишком воинственный боец Сопротивления. Жан-Поль Сартр, наблюдавший за происходящим с балкона отеля «Лувр», попал под обстрел, а стоявший на балконе отеля «Крийон» Жан Кокто даже утверждал, что пуля выбила у него из зубов сигарету. Но выглядывавший в окно высокопоставленный чиновник Министерства финансов действительно погиб, а жертвами последовавшей за этим перестрелки стало не менее полудюжины человек.
Де Голля после этого довезли до собора Нотр-Дам на машине. Сразу бросалось в глаза отсутствие кардинала Сюара. Ему запретили присутствовать на церемонии, поскольку он приветствовал прибытие Петена в Париж, а совсем недавно отпевал Филиппа Анрио, министра пропаганды режима Виши, убитого бойцами Сопротивления.