– Прежде чем рассветет, – заорал он, – я желаю вонзить этот нож в сердце самого жестокого, самого грязного и отвратительного фашиста во всей Европе!
Оглушающий боевой вопль потряс стены ангара; в едином порыве взметнулись в воздух кинжалы.
Генерал Максуэлл Тейлор предупредил бойцов своей 101-й дивизии, что в ночном бою трудно ориентироваться, трудно отличить своих от противника. А потому в темноте следует действовать только ножами и гранатами, огнестрельное же оружие использовать, только когда рассветет. Один из солдат вспоминал: «Еще он говорил, что, если брать пленных, те помешают нам выполнить свою задачу. От пленных нужно было избавляться – на наше собственное усмотрение».
Самым сдержанным, вероятно, было обращение бригадного генерала 82-й дивизии Гэвина по прозвищу Тощий Джим.
– Солдаты, – сказал он, – то, через что вам предстоит пройти в ближайшие дни, вы не захотите променять и на миллион долларов, но пройти через все это снова вы захотите нескоро. Для большинства из вас это будет первое сражение в жизни. Не забывайте, что вы должны убивать, иначе убьют вас самих.
Вне всяких сомнений, слова Гэвина произвели большое впечатление. Один из слушателей говорил, что после его спокойной речи «мы все были готовы идти за ним в самое пекло».
А другой командир в своем выступлении предпочел шоковую тактику.
– Посмотрите на того, кто справа от вас, – обратился он к стоящим в строю солдатам, – теперь посмотрите на того, кто слева. Через неделю боев в Нормандии в живых останется только один из троих.
Не приходится сомневаться, что американские воздушные десантники в большинстве своем горели желанием идти в бой. Офицеры добивались дисциплины в подразделениях тем, что грозили нарушителям отстранить их от участия в высадке.
Накануне сражения принято было брить голову наголо, чтобы медикам легче было обрабатывать раны в голову, однако некоторые солдаты решили оставить волосы посередине, на манер могикан. Это – под влиянием голливудских гангстерских фильмов – породило у немцев представление, впоследствии охотно подхваченное пропагандистскими подразделениями вермахта, будто десантники набирались из американских тюрем строгого режима, а родились и выросли «на самом дне городских трущоб США» – u#belste[s] Untermenschentum amerikanischer Slums. К тому же многие солдаты зачернили себе лица сажей из очагов; некоторые пользовались для этого ваксой, а иные наносили еще и полосы белой краской – шло своеобразное соревнование: кто сделает себя страшнее.
На левом рукаве комбинезона у каждого была нашивка с эмблемой дивизии, на правом – американский флаг. Один солдат, которому добрая душа из Красного Креста дала два лишних блока сигарет «Пэлл-Мэлл», привязал по блоку к каждой ноге. Впрочем, такой способ очень скоро разочаровал тех, кого сбросили над озерами и болотами. Сапоги, пояса и ремни старались затянуть потуже – это были своего рода доспехи для защиты в предстоящем бою. Кроме того, парашютисты перегружали себя дополнительным боезапасом – страшнее всего было оказаться лицом к лицу с противником, когда закончатся патроны. Патронташи перекрещивались на груди, «как у Панчо Вильи»[34], подсумки набивались под завязку, обоймы с патронами укладывали и в ранцы вместе с чистым бельем. К покрытым маскировочной сеткой каскам крепились (и дополнительно были привязаны на спине) походные аптечки, в которых имелось по 8 таблеток сульфаниламидных препаратов и по два шприц-тюбика морфия: «один – от боли, два – для перехода в вечность».
Разбухли ранцы, оттопыривались карманы: там было не только по 150 патронов калибра 0,30 дюйма (7,62 мм), но и плитки витаминизированного шоколада из сухого пайка (по консистенции они напоминали не до конца затвердевший цемент), английские гранаты «гэммон» – в каждой почти полкилограмма пластиковой взрывчатки в оболочке, похожей на хлопчатобумажный носок. Такие бомбочки с успехом поражали даже бронетехнику (солдаты прозвали их «ручной артиллерией»), но их популярность объяснялась и другими причинами: малого количества быстро сгорающей взрывчатки хватало, чтобы вскипятить кофе или разогреть банку тушенки из НЗ. При этом со дна окопа не поднималось ни струйки дыма.
Опознавательные жетоны с личными номерами связывали вместе, чтобы не звенели, а сигареты и зажигалки, как и прочие нужные вещи: бритвенные принадлежности, мыло, таблетки для обеззараживания воды, двадцать четыре листа туалетной бумаги и англо-французский разговорник, – складывали в вещмешок, который вешали на шею. Рядом вешали комплект для отхода, куда входили напечатанная на шелке карта местности, пила-ножовка, компас и деньги. Изобилие всего этого снаряжения поражало сельских мальчишек-бедняков, которые привыкли и изготавливать, и ремонтировать все, что можно, прямо у себя дома.
Помимо всей перечисленной выше мелочи, каждый брал с собой саперную лопатку и личное оружие – обычно карабин без обоймы. Его вкладывали в мешок, называемый «футляром для скрипки», и привязывали ремнями к груди. У иных были автоматы Томпсона. Ручные противотанковые гранатометы упаковывали разобранными на две составные части. Вместе с запасом противотанковых гранат их клали в ножные мешки, которые будут болтаться во время десантирования. Один такой мешок нередко весил 35–36 килограммов.
У парашютистов были свои приметы и предрассудки. Немало солдат предвидели свою гибель. Один солдат вспоминал позднее «лохматого парня», которого звали Джонни: «Он стоял среди нас и смотрел в пространство. Я подошел к нему и спросил: “В чем дело, Джонни?” – Мне этого не пережить”, – ответил он. Я попытался его успокоить: “Да ладно, ничего с тобой не случится”. И встряхнул его, потому что он был вроде как во сне. А вышло так, что в Нормандии он погиб одним из первых».
Когда Эйзенхауэр в сопровождении небольшой группы репортеров и фотокорреспондентов прибыл в Гринем-Коммон на своем штабном «кадиллаке», он сразу заговорил с солдатами 101-й дивизии генерала Максуэлла Тейлора, которые вот-вот должны были загружаться в самолеты. Должно быть, ему трудно было отделаться от мыслей о мрачном предупреждении Ли-Мэллори, который считал, что почти всех этих парней ждет верная смерть. И все же «домашняя манера и дружеский тон» Эйзенхауэра удивили даже его адъютанта. Один техасец предложил верховному командующему пойти после войны на работу ковбоем. Потом Эйзенхауэр спросил офицеров дивизии, есть ли у них кто-нибудь из Канзаса – он надеялся встретить кого-то из земляков, из своего родного города Абилина. К нему подтолкнули солдата по фамилии Ойлер.
– Как тебя зовут, солдат? – спросил верховный командующий.
Ойлер так растерялся, стоя навытяжку перед генералом, что однополчанам пришлось хором назвать его фамилию, чтобы освежить память товарища.
Эйзенхауэр спросил, откуда он родом.
– Из Веллингтона, штат Канзас, – отвечал Ойлер.
– А, это к югу от Уичиты. – Верховный командующий продолжил свои расспросы: где солдат учился, как ему служится, завел ли он в Англии девушку? Ойлер оттаял и ответил на все вопросы о боевой подготовке, о том, готовы ли к боям его товарищи по взводу. – Понимаешь, Ойлер, пять лет немцы лупили нас в хвост и в гриву, теперь пришла пора сквитаться. – Потом генерал спросил, страшно ли солдату, и Ойлер честно признался, что страшновато. – Ну, только дураку не страшно. Главное в том, чтобы все равно идти вперед. Стоит остановиться, задуматься, и ты потерял цель. Потерял сосредоточенность. Тебя убьют или ранят. А смысл, главный смысл – в том, чтобы идти вперед и вперед.
Как раз идти было в тот момент для парашютистов самым трудным делом. Они были нагружены сверх меры и могли только добрести, пошатываясь, до трапов, где выстроились в очередь. Подразделения наземного обслуживания самолетов С-47 «Скайтрейн» (англичане называли их «Дакотами») трудились в поте лица. Все участвующие во вторжении самолеты в последнюю минуту выкрасили в черно-белую полоску по фюзеляжу и плоскостям, чтобы было ясно видно с союзных кораблей далеко внизу. Некоторые парашютисты при виде такой раскраски рты раскрыли. «Мы чертовски удивились, когда увидели широкие полосы и на крыльях, и на фюзеляже. Нам подумалось, что для немецких зенитчиков будем все равно что утки на озере».
Но главной заботой, особенно в отношении воздушного десанта, была опасность, что их обстреляют свои. В июле 1943 г., во время вторжения на Сицилию, американские корабельные зенитчики открыли огонь и по американским же транспортным самолетам, и по тем, что вели за собой планеры с десантом. Пилоты ведущих самолетов, отчаянно пытаясь выйти из-под огня, спешно отцепили планеры, предоставив им падать прямо в море. В этой катастрофе было потеряно около полутора десятков планеров. На этот раз, чтобы избежать пролета над флотом вторжения, было решено, что обе воздушно-десантные дивизии будут доставлены к точке десантирования – полуострову Котантен – по широкой дуге к западу от кораблей и зайдут со стороны островов Джерси и Гернси.
На носу многих С-47 (парашютисты прозвали их «Альбатросами») красовались придуманные для них имена и эмблемы. На одном, например, был нарисован черт со сковородкой, а на ней сидела девица в купальнике. Под рисунком краской была выведена подпись: «Рай и подождать может». Другой самолет носил менее задорное имя: «Мисс Карета».
На то, чтобы закончить погрузку в самолеты, ушло сорок минут. Сгибающиеся под тяжестью парашютисты не могли подняться по трапу без посторонней помощи – совсем как рыцари в латах не могли сами сесть в седло. А едва погрузились, довольно многим срочно потребовалось снова выбраться наружу: от волнения почки работали усиленно. Пилоты транспортных эскадрилий все сильнее беспокоились о том, что самолеты перегружены. Каждый самолет нес по 16–18 солдат с полной выкладкой, и пилоты настояли на взвешивании. Результаты заставили их встревожиться еще сильнее.
Первым поднялся по трапу сержант и прошел в носовую часть самолета, последним вошел командир взвода – ему первому прыгать. Сержант же будет последним, когда вытолкнет всех остальных и убедится, что никто не притаился на месте. «Кто-то из солдат спросил: правда, что сержант получил приказ расстреливать любого, кто откажется прыгать? “Такой приказ я получил”. Ответ прозвучал так мягко, что все мгновенно притихли».