От борьбы за жизнь, от бесконечных болей, потери крови и операций Паша совсем обессилел: гемоглобин – 67, белок в крови – 34, температура постоянно около – 39, а до главной, основной операции на таз, от исхода которой зависело его будущее, было ещё очень далеко. Сиды таяли с каждым днём, а их нужно было ещё много. Врачи прописали «усиленное» питание – есть мясо, овощи и витамины. Но аппетита не было – ни пить, ни есть Паше не хотелось, жить уже не хотелось: «Мам, у тебя же есть деньги, купи мне пистолет или найми человека… ну что же ты за мать… неужели ты не видишь…».
Но мы боролись – боролись за каждый сделанный им глоток воды, за каждый съеденный кусочек пищи, за каждый взгляд «не в потолок», за каждую улыбку, которая появлялась на его лице только при виде друзей… И именно приход лидеров молодежных движений Пашиного окружения изменил вектор развития этих печальных событий.
Дружба
«Я узнал, что у меня есть огромная семья…»
Живя и учась в Москве, сын особо не посвящал меня в свои дела и свою жизнь – только в самых крайних случаях или если ему требовалась моя помощь. Я знаю только, что его жизнь была активной, у него было очень много друзей и знакомых.
В жизни каждого человека случается разное, в том числе и горе. Очень часто многие друзья отворачиваются в эти минуты или делают вид, что ничем помочь не могут, но здесь всё было по-другому.
Вначале патовой ситуации произошла срочная мобилизация всех сил и энергий, имеющих хоть какое-то отношение к молодежи Москвы и Питера, сразу начала поступать материальная помощь, чуть позже – моральная поддержка. На нескольких сайтах в интернете многие люди узнавали об аварии. Они сочувствовали, переживали, помогали словом, предлагали помощь и молились за ребят.
В минуты острой необходимости на Пашин телефон пришло более 110 поддерживающих дух сообщений из нашей страны и ближнего зарубежья: Санкт-Петербурга, Москвы, Казани, Владивостока, Севастополя, Пятигорска, Ставрополя, Пскова, Ростова-на-Дону, Поволжья, Волгограда, Оренбурга, Ульяновска, Нижнего Новгорода, Брянска, от ребят из Чехии, Сербии и Украины. Это были разные послания, все просто невозможно уместить:
«Скорейшего выздоровления, брат, с Божьей помощью. Весь Питер с тобой!», «Сильный человек спокойно преодолевает новые и новые препятствия, независимо от того, предвидел он их или нет», «Держись, братюнь, Украина с тобой. Выздоравливай поскорее!», «Воин, воин… Будешь снайпером! И тогда всем ппц настанет, держись, мужик», «Паша, крепись, милый, все силы тебе посылаем!», «Паша, очень много неравнодушных парней интересуются ситуацией и все поддерживают тебя, даже те, с кем ты не знаком. Ты – не один!», «Держись брат! Владивосток с тобой!», «Пашка, держись! Ты сильный. А мы поможем изо всех сил!», «Никогда не падай духом, зная, что есть верные друзья, вспомни их. И ад вдруг станет раем. Боль уйдет, как талая вода. Держись.», «Крепись и не опускай руки. Значит, так надо. Будь сильнее. Терпенья.», «Братан, жизнь продолжается, как бы тяжело не было! Мы все рядом! Тебе огромный привет от всех, поправляйся.
Пашка, мы ждём тебя дома!», «Павел держись! Русские на сдаются!», «…Победишь себя – победишь всех! Ждем твоего выздоровления! Поправляйся быстрее! Дел – немерено!», «Пашик, держись!!! Это ужасно несправедливо, что такое случается с нашими лучшими парнями! Но поверь, первый шок пройдет, ты справишься, дружище, ты сильный! Ты красивый и молодой парень! У тебя всё будет отлично. Держись, пожалуйста!»…
В самый критический день болезни – 11 ноября – пришли сдавать кровь для сына 15 молодых человек в Петербурге. Не все из них знали Пашу лично. Ждали и были готовы сдать для него кровь (больше, правда, не понадобилась) ещё много ребят как в Питере, так и в Москве, которые организованно и дисциплинированно собирались для общей цели – помочь человеку в совсем непростой ситуации.
Да, это дети конца 80-х годов – начала 90-х, как мы привыкли их называть. Упущенное поколение, поколение безвластия и беспредела… Но именно оно сейчас начинает вступать во взрослую жизнь, именно оно скоро будет управлять нами и решать в какой-то мере судьбу страны. Это не простые «дети», я могу позволить себе называть их так. Они резкие, агрессивные, смелые и очень сильные. Со своей философией, так не похожей на нашу…
Да, они ругаются матом, не все образованны, как мы привыкли, но у них есть качества, которые утеряны почти без следа в нашем поколении.
Дети начала 90-х… Их надо любить, постараться понять и просто им верить. Ведь они – это мы, пропитанные неспокойным временем, впитавшие вкус свободы и родившиеся во времена перемен… Без корней, условностей и перемирия…
Но только из хаоса рождается новое. И это поколение умеет жить достойно, оно сумеет и выдержит очень многое, сохранив себя и наш генотип как целое. А все остальное им и их детям нужно прививать заново и быть им примером, иначе зачем мы живём на этой земле?
И ещё. У них есть утерянное нами единство и своя, пока не слишком понятная нам, нравственность, а также – неожиданная чувствительность и чувственность, наряду с непримиримой жёсткостью и отрицанием. А самое главное – это поколение «своих» не бросает и идет на помощь ближнему.
Да, оно такое, какое есть, но, может быть, только оно сможет выстоять и выжить, когда этого потребуют обстоятельства. Только одному Господу известно, что у нас всех ещё впереди.
Наша же задача – помочь этим детям всем, что у нас есть, постараться понять их и принять современный мир.
Палата № 21
Когда кто-нибудь получает ту или иную травму, или что хуже – увечье, это сильнейшее испытание не только для него самого, но, прежде всего, для его близких, его семьи, его рода. Все задействованы в этом.
И только в этом сможет проявиться сила рода человека и смысл его прежней и будущей жизни…
Эта палата в хирургическом отделении клиники ВПХ, куда Пашу перевели сразу после реанимации, была особенной. Во-первых, она была самой большой, а во-вторых, пред– и послеоперационной для тяжёлых больных, где практически всегда, за редким исключением, находились «неходячие» и даже «несидячие» пациенты. За время нашего пребывания в 21 палате ее контингент поменялся пять-шесть раз. Нам с сыном пришлось наблюдать немало историй и узнать большое количество людей, а также их родственников.
Конечно же, это было поучительным, но и насмотрелись мы тоже всякого, хотя в то время тяжелее нашего случая не было, разве что несколько полегче: молодой парень, попавший под электричку, лечившийся уже второй и далеко не последний месяц, перенёсший несколько сложных операций и целенаправленно пытавшийся сохранить одну из своих ног…
Это была комната приблизительно 6 на 7 метров с очень высокими потолками, где стояли одиннадцать железных кроватей: по пять – у противоположных стен и одна – между двумя огромными окнами напротив входной двери.
Деревянные рамы окон были покрыты несколькими слоями краски, отчего внутренние рамы практически не закрывались, а форточка, единственная из функционировавших, привязывалась простой верёвочкой, потому что её весьма «древний» шпингалет не работал.
Между кроватями стояли такие же, деревянные и покрытые огромным количеством слоёв краски «доисторические», неустойчивые тумбочки, шириной не более 40 см, которые шатались, норовя упасть при многочисленных ежедневных выдвиганиях кровати с целью «переложить больного на каталку». Больше пространства, кроме этих 40 см с одной стороны кровати, у родственников каждого лежавшего здесь не было.
И если кто-нибудь из них, по острой необходимости, оставался дежурить на ночь у постели тяжелобольного, то спали на стуле, который стоял перед этой несчастной тумбочкой. Иногда удавалось поставить 2–3 стула вдоль кровати, чтобы прилечь. И считалось за счастье, если в палате на какое-то время, пусть даже на 2 часа, освобождалась кровать, на которой один из особо уставших ухаживающих мог просто лечь и вытянуть ноги…
Все это терпелось потому, что была причина – гениальные врачи клиники ВПХ, которые умело делали своё дело и на которых возлагались последние надежды всех больных. Считалось, что если человек попал сюда, то у него есть все шансы получить максимум от современной медицины и опыта людей в белых халатах. Лечения квалифицированней, чем здесь, найти у нас в стране на тот момент было практически невозможно, то же можно сказать о некоторых проводимых врачами клиники операциях, включая ещё и Европу.
Надо ли описывать, что спокойных ночей в палате № 21 практически не было: стоны, крики, чья-то бессонница со слушанием музыки в наушниках, звучавшей на «тишину» всей палаты, уколы, разговоры, чья-то тошнота, боль и вновь поступившие… Кроме того, из соседней палаты доносились ужасающе раздирающие крики и стоны женщины, выходившей из комы уже шестой месяц, к которым через некоторое время из-за их постоянства привыкали без исключения все. Мы находились в мужской палате, поэтому мне пришлось напрямую наблюдать несчастья этой половины человечества.
У местного медперсонала был термин для особых больных, получивших ко всем своим бедам ещё и сильную травму головы – «гуляет». Так вот, была одна особенность: эти «гуляющие не по своей воле» активизировались ночью, при том, что днём они вели себя достаточно спокойно. А когда приходило время всем спать, тогда и начиналось: кто шёл копать окопы и просил вызвать вертолёт, чтобы полететь домой, кто чинил разборки в своём офисе и безжалостно ругался или извинялся, а кто предлагал много денег и обещал спеть и станцевать, слёзно прося развязать его.
Дело в том, что больным, которых приходилось привязывать, категорически нельзя было вставать из-за полученных травм, чтобы избежать более худших последствий, например, паралича. И тех, за кем не присматривали родственники, привязывали за руки и за ноги к кровати обыкновенными косынками.