– Неважно. Она – мать троих детей. Мне нужно поговорить с маршалом, чтобы её отпустили.
– Насколько я знаю, он закончил инспекцию и никого не принимает. Кажется, завтра уезжает в Мукден.
– А если как бы случайная встреча? Он же не сидит сутками в штабе.
– Да, каждый день после обеда он полчаса прогуливается по «Бэйянской аллее». Есть у нас в лагере такой зелёный уголок. Кстати, приближается время его прогулки.
– Очень хорошо! У тебя найдётся для меня меховая офицерская куртка и шапка? Приближаться к маршалу в гражданской одежде слишком подозрительно.
– Думаю, моя куртка тебе подойдет.
Маршал вышагивал по усыпанной жёлтыми листьями берёз тропинке, почти незаметной среди пожухлой травы. Тропинка была короткая, на пятьдесят шесть размеренных шагов, почти минута в один конец, но это маршалу как раз и нравилось: он не привык думать длинными периодами и строить какие-либо перспективные планы. У него была цель – стать главой всего Китая, – а движение к этой цели напоминало наступление короткими перебежками. Поэтому длина тропинки соответствовала таким перебежкам.
В воздухе висела мелкая водяная пыль, маомаою, – она освежала, и маршалу это тоже нравилось.
Внезапно он напрягся: впереди, в конце тропинки, показалась серая фигура, размытая водяной пылью. Фигура приблизилась, стало видно, что это офицер, и маршал расслабился: наверное, прислали какое-то донесение. Хотя какое может быть донесение? В Мукдене всё спокойно, там надёжный Чжан Цзунчан, командующий 1-й армией, и белогвардейский отряд генерала Нечаева с броневым дивизионом из 14 бронепоездов – эти не подведут. Здесь, в Харбине, как и во всей провинции Хэйлунцзян, обстановка немного напряжённая из-за возрастающей массы оккупационных войск, проходящих в Забайкалье по КВЖД, но японцы обещают поддержку в достижении главной цели – так что с этой стороны тоже порядок.
Эти короткие мысли промелькнули в голове маршала за те несколько шагов, которые остались до встречи с офицером. И вдруг…
– Здравствуй, Бэй Вэйшенг! – твёрдый голос мгновенно напомнил время, когда Чжан Цзолинь был главарём «Черноголовых орлов». А следующая фраза подтвердила, что человек явился из того времени: – От паотоу до маршала динюань дацзянцзюня[9] – настоящий прыжок тигра!
Они сошлись лицом к лицу, и маршал узнал своего бывшего цзыцзяньу – делопроизводителя «Черноголовых орлов», а много лет спустя начальника личной охраны.
– Ван Сяосун! За каким дьяволом ты здесь?!
– У тебя хорошая память, Бэй. Надеюсь, ты не забыл, как я помогал тебе и «черноголовым» сыграть важную роль в объединении хунхузов под рукой Ван Лаодао[10].
– Ещё бы не помнить! Лаодао заподозрил, что я замышляю занять его место, и мне пришлось уносить ноги.
– Ну, это уже без моего участия.
– Давай пройдёмся.
Они пошли по тропинке. Изморось прекратилась. Октябрьские сумерки сгустились, окутывая фигуры и со стороны могло показаться, что голоса ведут диалог сами по себе, без участия невидимых людей.
– Что тебе от меня нужно, Ван Сяосун?
– Военная полиция арестовала мою сестру Ван Цзинь, говорят, по твоему приказу. Ты её должен помнить – она нас вместе укрывала, когда русские разгромили «черноголовых» в бою под Таолайчжао, а потом казаки проводили зачистку ихэтуаней.
– Помню, – кивнул маршал. – Весёлое было время!
У маршала сохранилось чувство юмора, подумал Сяосун и поправился: чёрного юмора. Он хорошо помнил тот жестокий бой на окраине станционного посёлка Таолайчжао, что ровно на полпути между Харбином и Чанчунем. «Черноголовые орлы» лихо захватили станцию и подвергли разгрому. Хотели разграбить и посёлок, но Сяосун резко воспротивился и убедил Бэй Вэйшенга не трогать мирных людей. А вечером того же «весёлого» дня неожиданно появились казаки, окружили станцию, прижали «черноголовых» к берегу Сунгари и начался бой, точней – избиение хунхузов. Следует признать, Бэй дрался на совесть, сначала стрелял из маузера, потом ловко орудовал мечом; пару раз они с Сяосуном, сражаясь к плечу плечо, спасали друг друга от раны, а может, и смерти, чудом вырвались из окружения и скрылись, петляя между фанзами. За ними погнались несколько казаков и наверняка убили бы или взяли в плен, но на одном повороте они услышали: «Сюда, сюда!» – побежали на голос и оказались в загоне для скота, среди овец и свиней. В полумраке позднего вечера увидели женщину в тёмной одежде – она подняла что-то похожее на крышку погреба, и они нырнули в холодное подземелье, притаились. Крышка опустилась без стука. Слышно было, что во двор зашли казаки, стали спрашивать по-русски, не забегали ли сюда бандиты.
– Не понимаю, – отвечала женщина по-китайски, и Сяосуну показалось, что он слышит голос Цзинь.
– Они точно сюдой бежали, – пробасил один из преследователей. – Проверь загон.
Вокруг крышки протопали быстрые шаги; ситяньсиди[11], на неё не наступили.
– Нету никого! А давай бабу тряханём, – предложил молодой голос. – Наверняка видела.
– Я тебе тряхану! Под суд захотел, тряхальщик? Ежели чё и скажет, всё едино не поймёшь. Да и брюхатая она – пугать нельзя. Ладно, пошли отцель!
Голоса удалились и затихли. Беглецы посидели ещё некоторое время, потом крышка откинулась и тот же женский голос позвал:
– Выходите.
Сяосун вылез первым и лицом к лицу встретился с сестрой.
– Цзинь!
– Сяосун!
Они обнялись. Сяосун ощутил выпирающий живот: и верно, беременная! И сразу мысль, без тени сомнения, – от Ивана! И, следом, другая: ну и хорошо, что от Ивана; да, он – русский, но из тех русских, с кем можно обняться.
– Сестра моя, – сказал Сяосун вылезшему следом Вэйшенгу.
– Да ну?! – удивился тот. – Как в сказке. В жизни так не бывает.
– Выходит, бывает.
– Идите в дом, там отец, – позвала Цзинь. – Мы тут временно.
Как оказалось, Ван Сюймин и Цзинь, уйдя из Сахаляна – подальше от Благовещенска, от «боксёров»-ихэтуаней, – перебирались от посёлка к посёлку, останавливаясь, если у Сюймина находилась работа по ремонту и пошиву обуви. Вот уже месяц жили в Таолайчжоу, в фанзе сторожа загона для общественного скота, Цзинь помогала ухаживать за животными.
Беглецы укрывались два дня, потом Сяосун сказал:
– Мы уходим, у нас дела. – И ни отец, ни сестра возражать не стали.
Бэй Вэйшенг тогда подарил Цзинь завалявшуюся в кармане золотую цепочку. Сяосун напомнил ему об этом.
– Ну, вот! А теперь Цзинь сидит здесь, в лагере!
– А она у тебя кто, марксистка? Приказ пришёл из пекинского правительства: ликвидировать марксистские кружки. Они вздумали объединяться в коммунистическую партию. Мало нам Гоминьдана!
– У неё трое детей, Бэй! Ты не представляешь, что значит одной тащить такую ораву! И в кружок она ходила, чтобы развеяться, отдохнуть. – На этих словах маршал даже рот приоткрыл от удивления: ему в голову не приходило, что в политическом кружке можно отдыхать. – В конце-то концов, я никогда ни о чём не просил, а сейчас прошу: прикажи её отпустить. Даже если она марксистка, скажи: чем может навредить одна женщина?!
– Императрица Цыси тоже была одна, а вытащила нас всех из Средневековья. Великая женщина, хоть и маньчжурка!
– Цзинь – не Цыси, а просто одинокая мать. Я прошу тебя, Бэй!
– А что я буду иметь взамен? – в маршале проснулся и заговорил привычным языком хунхуз.
– У меня хорошие связи с японцами, есть контакты с высокими чинами Советской России.
– Японцы – ладно, а зачем мне контакты в России?
– Я правильно понимаю, что ты хочешь стать президентом всего Китая?
– Допустим.
– И тогда тебе понадобится признание такой великой державы, как Россия.
– Россия – да, но не большевистская.
– А другой, пожалуй, не будет. Большевики не боятся проливать кровь, хоть чужую, хоть свою. Я это увидел в Благовещенске. Значит, у них есть шанс взять в руки всю бывшую империю.
Помолчали, продолжая прогулку. Маршал думал целых два прохода – туда и обратно.
– Хорошо, – наконец сказал он. – Иди на выход, её приведут. И помни: за тобой должок.
15
В Приамурье разгоралось пламя Гражданской войны.
В Благовещенске власть взяла областная земская управа. Областным комиссаром на совместном собрании демократических организаций (эсеров, меньшевиков, земства, городской думы) был избран бывший глава Временного правительства Амурской области правый эсер Алексеевский.
Начались репрессии. Газета «Амурское эхо» писала:
6 ноября расстреляли заместителя председателя областного совета казака Шадрина.
11 ноября в Свободном убит комиссар Амурской железной дороги большевик Чесноков.
15 ноября к смертной казни приговорён военно-полевым судом интернационалист Лихтенауэр.
22 ноября расстреляли председателя Центрального комитета Амурской железной дороги Шимановского.
23 ноября военно-полевой суд вынес смертный приговор казакам Поярковского станичного округа Черноморченко, Фомину, Перебоеву, Курочкину, Холощенко, Чайкуну, Светличному и почтальону Крупко за поддержку советской власти.
27 ноября расстрелян интернационалист Конрад.
7 декабря к смерти приговорён комиссар Сюткин.
Так, можно сказать своеобразно, отметили на Амуре первый год Октябрьского государственного переворота.
В деревнях и сёлах, где появлялись каратели, воцарился полный беспредел. Народ, прежде обозлённый бандитским поведением большевиков, понял, что «освободители от большевизма» ведут себя просто по-зверски – убивают за малейшую провинность, сжигают целые деревни, нередко с людьми, грабят так, как и в страшных снах не снилось, – и начал браться за оружие. То тут, то там вспыхивали маленькие восстания, которые подавлялись карателями с большой жестокостью, но волны сопротивления лишь нарастали. В Амурской области большевики провели совещание представителей групп партийных и советских работников, укрывшихся на таёжных заимках, пришли к решению – готовить всеобщее вооружённое восстание. Во многих сёлах начали создаваться подпольные ячейки. Напряжение нарастало и внезапно – очень несвоевременно! – разрядилось крестьянским восстанием в большом селе Мазаново. Его поддержали жители Сохатина, Путятина, Белоярова, Дмитриевки и других поселений Мазановской волости, в течение недели крестьяне громили небольшие японские и белогвардейские гарнизоны. Они не восстанавливали советскую власть, им вообще не нужна была никакая власть – достаточно самоуправления, – они изгоняли со своей земли пришлых завоевателей.