– Чем им помешал Хорват? – недоумевал тот же Толкачёв. – Кто ещё так бы старался для простых рабочих? Вот окажутся у разбитого корыта – вспомнят «Счастливую Хорватию», да поздно будет.
Штабс-капитан как в воду глядел. Командующий китайскими войсками в зоне КВЖД Бао Гуйцин воспользовался моментом и издал указ об отстранении Хорвата. Однако в «Маньчжурском вестнике» ещё публиковались приказы управляющего, и вроде бы ничего не менялось. Если не считать, что забастовка сразу прекратилась.
…Солдат на вахте подробно растолковал Ивану, как найти службу русско-китайских сношений, но посетовал, что есаул не успеет сегодня до неё добраться: что-то явно готовится, и многих служащих отпустили часом раньше. Не успел Иван сказать спасибо, как на улице зарычали моторы, из подъехавших грузовиков посыпались китайские солдаты с винтовками, быстро заполнившие вестибюль Управления. Вахтёр попытался потребовать пропуска, но его, по приказу молодого офицера, судя по погонам, лейтенанта, подхватили под руки и куда-то отволокли. Два солдата выдернули из стойки российский трёхцветный флаг и взамен поставили пятицветный флаг Китайской республики. Возле флага на стене висел большой портрет управляющего КВЖД генерала Хорвата, его просто сняли, ничем не заменяя.
Иван уже понял, что происходит переворот, китайцы решились на захват дороги, но стоял в нерешительности, не зная, что предпринять. Одно было ясно: о Дэ Цзинь он сегодня ничего не узнает. Лейтенант подошёл к нему, оглядел оценивающе стянутый портупеей чекмень с погонами есаула и оружие: у Ивана на поясе слева в ножнах покоился кинжал, справа – наган в кобуре. Спросил на ломаном русском:
– Вы служить в Уплавлении?
Иван оценил соотношение сил в вестибюле: явно не в его пользу, – однако спросил, указав на солдат:
– Что значит этот произвол?
– Это значит: долога была вашей – стала нашей, – засмеялся офицер. – Сдайте олужие.
– С какой стати?! – возмутился Иван. – Я не военнопленный!
– Пока нет. Но лучше сдать, для вашего спокойствия.
– Для моего спокойствия как раз лучше не сдавать, – заявил есаул и направился к выходу.
Солдаты преградили ему путь. Он оглянулся на офицера. Тот лениво махнул рукой, и солдаты расступились.
Иван вышел на вечернюю улицу. Его трясло от осознания полного бессилия. Он впервые, после «боксёрского» восстания, лицом к лицу столкнулся с китайскими военными, и это столкновение взбесило его настолько, что он даже забыл о Цзинь. Никогда бы Китай не позволил себе так обращаться с российскими подданными, если бы не был уверен в собственной силе. Значит, уверен. Значит, русских будут изгонять из полосы отчуждения и вообще отовсюду, потому что китайцы очень обижены на Россию, а память у них крепкая и долгая – ничего и никогда не забывают. И пущай пройдёт уйма лет, а где-нибудь обидчик промахнётся и получит за всё с хорошим прибытком. Это мы легко забываем нанесённые нам обиды и надеемся, что другие народы такие же. Ан, нет, они другие! И с Китаем придётся много годков всё улаживать, ежели вообще что-то получится. Сейчас-то он на коне, а вот долго ли продержится? Русских специалистов прогонят, а кто работать будет? Чтобы в небо подняться, надо уметь летать. Нет, они, конечно, научатся, китайцы – народ хваткий, однако на учёбу время требуется, а дорога должна работать безостановочно. Впрочем, это – не его забота. Ему думать надобно, как быть, ежели русскую охрану тоже заменят на китайскую.
…Цзинь была в полном смятении. Только что на её глазах китайские солдаты прикладами винтовок выгнали из кабинетов русских служащих, в том числе и её непосредственную начальницу Марию Ефимовну Вагранову. Цзинь попыталась вмешаться, как-то защитить своих сотрудниц, но те же солдаты бесцеремонно оттолкнули её в сторону, а один из них, с погонами старшего рядового, сказал:
– Куда лезешь?! Ты – китаянка, они – русские. Пусть знают своё место.
– А кто вместо них работать будет?! – крикнула Цзинь ему в лицо. – Ты?!
– Прикажут – буду работать.
– Не вмешивайся, Цзинь, – спокойно сказала проходившая в сопровождении солдат Вагранова. – Подумай о детях. И, пожалуйста, позаботься о Лизе. Семён болеет.
– Да, да, обязательно! – воскликнула Цзинь. – Твоя дочка будет у меня. И о Семёне Ивановиче позабочусь.
Надо было спешить, и она побежала к выходу. Вечерело. У главного входа стояли два грузовика. По проспекту проезжали автомобили и конные экипажи, по тротуару, присыпанному мелким снегом, двигались прохожие – кто-то неторопливо прогуливаясь, кто-то куда-то спеша – по делам или домой. На краю тротуара, спиной к входу в Управление, стоял высокий человек в чекмене, на широких плечах в свете уличного фонаря поблескивали погоны. Цзинь показались знакомыми эти плечи, посадка головы, ей захотелось подойти к нему, она даже шагнула в его сторону, но спохватилась – в садике ждал Цюше – и побежала, стараясь не поскользнуться и упасть.
Иван оглянулся на стук каблучков женских сапожек, но увидел только спину хрупкой фигурки в короткой шубке.
Из Управления выходили служащие, главным образом русские, китайцев было немного; они торопливо прощались друг с другом и разбегались. Русские выглядели подавленными – оно и понятно: завтрашний день не сулил ничего хорошего. Будет ли работа, будет ли заработок, не говоря уже о прочих благах «Счастливой Хорватии», – всё в плотном тумане неизвестности.
А ведь и с нами будет то же самое, снова подумал Иван. Не пришлось бы возвращаться в Благовещенск, как говорится, несолоно хлебавши. Надо бы узнать в Штабе, как себя вести с китайцами и что вообще делать, однако вряд ли там есть кто-то из начальства – Иван успел заметить, что оно не горит служебным рвением. Тем не менее зашёл и оказался прав: кроме дежурных офицеров, в Штабе никого не было, а дежурные сами ничего не знали. Сказали только, что на утро назначен общий сбор, там всё разъяснят.
Домой, в Старый город, идти не хотелось, Иван вздумал прогуляться по Харбину, по торговым улицам, залитым электрическим светом. Он хорошо помнил прежний посёлок Сунгари – с его тесными грязными улочками, китайскими фанзами вперемешку с первыми русскими постройками, дымными «обжорками», где на открытых очагах готовились вкуснейшие свиные ножки и куриные шейки и можно было за копейки наесться до отвала. Теперь Сунгари стал одним из районов стотысячного города, широкие проспекты которого вымощены камнем, десятки модных магазинов сияют стеклянными витринами и электрической рекламой, театры синематографа, казино и клубы зазывают публику развлечься; по улицам снуют такси, вытесняя извозчиков с пролётками и ландо; банки предлагают кредиты под низкие проценты; Торговый дом Чурина объявляет о завозе новых товаров – одежды, обуви, тканей, шляпок… В общем, Харбин за каких-то двадцать с хвостиком лет из провонявшей рыбой китайской деревушки превратился в крупный город европейского типа (Иван видел такие города в Западной Украине во время мировой войны), по которому приятно прогуляться зимним вечером и в котором есть что посмотреть…
Он неторопливо шёл, сворачивая с улицы на улицу, и не заметил, как очутился перед четырёхэтажным домом с украшенным лепниной фасадом, над которым красовалась надпись крупными буквами: «Доходный домъ ТД И. Я. Чурина и Ко». Окна дома светились по-разному – жёлтым, зеленоватым, сиреневым – из-за разных штор и абажуров на лампах. На третьем этаже четыре окна сияли ярко-розово и притягательно – в них лёгкой тенью промелькивала женская фигурка. У Ивана ёкнуло сердце: в какой-то момент ему показалось, что это – Цзинь. Опять, уже в который раз, накатили воспоминания, он с трудом и неохотой отогнал их: было неловко перед Настей, тяготило чувство невольной вины, а обижать жену, даже в мыслях, он не хотел.
– И что господин есаул увидел интересного в этом доме? – раздался вкрадчивый голос, а затем громкий смех у него за спиной.
Иван обернулся: штабс-капитан Толкачёв! Что ему тут понадобилось?!
– Я здесь живу, – словно услышав вопрос, сказал Толкачёв. – В этом шикарном доме.
– Чем же он шикарен?
– Удобствами, есаул! Отличными удобствами! Не желаешь тут обосноваться? Я видел объявление: сдаются квартиры.
– Странно, – удивился Иван. – Город переполнен эмигрантами из России, а тут свободные квартиры.
– А они не каждому по карману, сударь.
– Вот поэтому я и не желаю в нём обосновываться. Жалованья есаула маловато. Удивляюсь, что у штабс-капитана хватает.
– Ты не поверишь, – хохотнул штабс-капитан, – мой папаша, купец первой гильдии Толкачёв, выиграл квартиру в карты у своего приятеля Чурина. Так что я плачу лишь за тепло и воду. Ты не торопишься? Пошли ко мне, выпьем коньячку, обсудим ситуацию. Охранная стража сегодня сыграла в ящик.
– Как это?! – неприятно удивился Иван.
– А ты что, не видел, как себя вели китайцы? Какой-то занюханный майор Бо Лин предстал, словно император, и приказал закрыть наш штаб.
– Это называется послужил на благо Родины, – угрюмо сказал Иван. – Я про себя. Месяца не прошло.
– Вот и повод выпить, – заявил Толкачёв. – Пошли. У меня, кстати, есть идея.
– Погоди, – придержал Иван. – Ты не знаешь, кто живёт вон в той квартире на третьем этаже, где окна светятся розовым?
– А-а, это как раз надо мной. Квартира инженера Вагранова. Сам-то он погиб на японской, а вдова его с детьми проживает. Красивая, между прочим, баба! Я пытался ухлестнуть – отшила на раз-два. Ладно, пошли, а то у меня внутри всё пересохло.
Перед тем, как перейти улицу, Иван ещё раз взглянул на розовые окна, и снова в них мелькнул силуэт. Что же меня привело сюда? – думал он, идя рядом с Толкачёвым, который что-то говорил, говорил… Столько плутал по улицам, мог забрести, куда угодно, а Господь взял и привёл под эти окна, чтобы я увидел в них… кого увидел?! Прошло двадцать лет, Цзинь могла так измениться, что не узнать. Я ведь тоже стал другим – и обличьем, и душой…
24
– Митя, я в конторе была, новость слыхала, – сообщила Пелагея, укладываясь к Дмитрию под бочок.