Тряпицын говорил горячо, даже можно сказать – яростно, однако на этот раз Дмитрия не убедил. Тот обратился к другим членам штаба и неожиданно получил поддержку. Особенно негодовал Будрин, командир Горно-Амгуно-Кербинского полка, того самого, который решил схватку с японцами в пользу партизан. Член штаба Железин и Комаров, командир Второго полка, с ним согласились, но не во всём.
– Казнями заправляет Лебедева, её надо отстранить от должности начштаба, – заявил Будрин.
– У неё мандат от Военревштаба, – возразил Железин. – Мы права не имеем.
– Это решает командующий, – сказал Комаров.
Остальные, а при разговоре присутствовали командиры полков Коцуба-Борзов, Павлюченко и Шерий, промолчали. Однако Лебедева была оповещена, и тем же вечером Будрин, Железин и Комаров были арестованы. Заодно был схвачен и шестнадцатилетний сын Будрина.
К Вагранову явилась сама Лебедева в сопровождении командира «сахалов» Овчинникова.
– Ты бы, Вагранов, помалкивал, – сказала Нина, расхаживая перед сидящим на кровати Дмитрием. Расшитые бисером унты на её ногах мягко поскрипывали.
– Да в прорубь его, и вся недолга, – перебил Овчинников. Он стоял у дверей, подпирая широкой спиной косяк.
– Тебя не спросили! – бросила Нина, даже не обернувшись на его слова и продолжая своё шествие туда-сюда. – Я понимаю, почему Яша питает к тебе уважение: он хотел бы стать таким же инженером-интеллигентом, а вынужден командовать партизанской бандой. – Она качнула головой в сторону Овчинникова. – Что поделаешь: с волками жить… Ладно, это – лирика. Я не советую тебе ставить под сомнение действия командования, и – точка! Мои приказы – это приказы командующего. Ослушаешься – пеняй на себя.
Дмитрий кивнул. Он уже понял, что плетью обуха не перешибёшь, и, если честно, Якова Тряпицына ему стало просто жаль. С такими способностями организатора из него мог бы получиться крупный военачальник или государственный деятель, а здесь он пропадёт. Его партизаны уже столько натворили, что люди стали отворачиваться от советской власти, а виноват будет он, командующий армией, которая на глазах превращается в банду головорезов.
Железина и Комарова Тряпицын приказал выпустить, они ему были нужны, а насчёт Будрина сказал:
– Пускай немного посидит, чтоб не замахивался на командование. Мужик он хороший, но осадить надо. Мы не в игрушки играем, а власть устанавливаем.
– С властью-то, Яша, нехорошо получается, – сказала Нина и положила на стол текст телеграммы, который предписывал на съезде советов области проголосовать за создание на Дальнем Востоке демократической республики и вхождение в неё Сахалинской области. Поскольку у Красной армии не хватает сил для изгнания интервентов, республика жизненно необходима как буфер между Советской Россией и Японией.
В Иркутск полетела ответная телеграмма уполномоченному иностранного отдела ЦК РКП(б) Янсону с передачей её далее – Ленину:
«Нам стало ясно, что вы совершенно неверно информированы о положении здесь… Вы указываете, что целью является создание такого государства, которое может признать Япония, следовательно, государства не советского, но тайно действующего по указанию Совроссии. Насколько это абсурдно, для нас было совершенно ясно с первого момента… Думая избежать столкновения с Японией и прекращения оккупации мирным путём, вы рассчитывали, что Япония… откажется от оккупационных целей и уйдёт подобру-поздорову. Японцы уступают только в силе. И вы достигли как раз обратных результатов, вместо избавления от японцев, буфер дал нам ещё более злейшую войну, даже больше: вы своим дурацким буфером сорвали уже готовую победу красной партизанской армии на Дальнем Востоке, ибо смею вас уверить, если бы не провокация буферов и земцев, то японцы, под давлением наших сил, ушли бы отовсюду, как ушли из Амурской области и Николаевска».
Янсон обсуждал с Краснощёковым детали формального устройства буфера, который Александр Михайлович назвал Дальневосточной республикой (он был её ярым сторонником), телеграмма Тряпицына привела его в бешенство:
– Они что там, сговорились?!
Дело в том, что аналогичные телеграммы пришли с Охотского побережья и Камчатки. «Пусть мы остались одиноки, пусть, согласно словам Уполинотдела Янсона, от нас отказалась советская власть, – писали революционные руководители, – но мы решили не опускать руки».
– Они руки не опускают, для них решение ЦК ничего не значит, – бушевал Янсон под согласные кивки Краснощёкова. – Тряпицын Ленина называет дураком, а его мнение абсурдным! Да за такие слова расстрелять мало!
– Расстреляем, Яков Давидович, – успокаивал Краснощёков. – У него грехов и помимо этого хватает. Но надо выждать удобного момента, чтобы не получилось, будто Советская Россия наказывает инакомыслящих. Я скажу Эйхе, он как раз готовит приказ по образованию фронтов, пусть назначит Тряпицына командующим Охотским фронтом. Чтобы успокоился. Он хотел стать регулярной частью Красной армии – вот пусть и становится, и отвечает уже за свои действия по всей строгости армейской дисциплины.
– Ему уже есть за что отвечать! Японцы воспользовались его столкновением с николаевским гарнизоном и уничтожением их диаспоры и повсеместно устроили переворот!
– Он утверждает, что ответил на их нападение.
– А ваш агент утверждает, что расстрелы идут безостановочно.
– Агент получил указание ликвидировать Тряпицына при удобном случае.
– Ему можно доверять? Мне известно, что посланный ранее человек переметнулся на сторону Тряпицына.
– Не учли влияния Тряпицына на женщин – у него море обаяния. Но этот агент не переметнётся. Он из колчаковцев. В наших руках его жена и дети.
«Удобный случай» подвернулся, когда в Николаевске стало известно, что вниз по Амуру вместе с отступлением льдов движутся военные корабли японцев, а в бухте Де-Кастри высадился десант интервентов в количестве двадцати тысяч. Стало ясно, что город не удержать, и штаб принял решение перебазироваться в глубину тайги, в посёлок Керби на реке Амгунь, откуда пришёл Будрин со своим полком.
Тряпицын собрал всех командиров:
– Приближаются японские войска, значительно превосходящие наши силы. Наш фронт изолирован от всех остальных. У нас есть приказ главнокомандующего Народно-революционной армией республики Эйхе за номером 94-БЛ, предписывающий всячески избегать столкновений с японцами, чтобы избежать объявления войны. Следовательно, нам надо уходить в тайгу. Возникают вопросы: что делать с Николаевском и с его населением, как поступить с заключёнными в тюрьмах? Оставлять город японцам – они его сделают базой для захвата всего побережья и просто военно-морской базой: здесь все условия – и рейд, и судоремонтные мастерские. В условиях буферного государства Дальний Восток для России будет потерян. Оставлять население на произвол японских властей – они за свою диаспору не пожалеют никого. Оставлять им заключённых – значит получить сотни отъявленных врагов советской власти.
– А ты что предлагаешь? – спросил член штаба большевик Железин.
– Разве непонятно? – жёстко усмехнулся Тряпицын. – Я предлагаю город уничтожить, оставить врагу выжженную землю, чтобы ему негде было закрепиться. Это раз. Население соответственно эвакуировать. Это два… – Тряпицын сделал паузу, требовательно оглядывая командиров, как бы подталкивая их к необходимому решению.
– Заключённых расстрелять! – сказала Лебедева, да так звонко, что все вздрогнули. – Это три.
– Это три, – подтвердил Яков. – Но это – наше мнение. Кто против? У кого есть другие предложения?
Присутствующие переглядывались, не торопясь высказаться. Поднял руку Железин.
– По-моему, город уничтожать не надо. Порт взорвать – это правильно. И насчёт расстрела. Огульно ликвидировать людей, без суда и следствия нельзя. Там и партизаны сидят, совершившие проступки.
– А время для суда и следствия у нас есть? – спросила Лебедева.
– Ну, хотя бы партизан выпустить! – воскликнул командир полка Оцевилли-Павлуцкий.
– Взорвать только порт – этого, пожалуй, мало, – как бы размышляя вслух, сказал член штаба Сасов. – Восстановить его – дело времени. Оставить врагу город – при эвакуации населения это – готовые зимние квартиры. Как ни крути, а командующий прав.
– А твоё мнение? – спросил Тряпицын у Ивана Андреева, начальника милиции.
Тот пожал плечами и ничего не ответил.
Большинством голосов предложение Тряпицына было принято. Ликвидировать заключённых Лебедева поручила «сахалам» – у них уже был большой опыт. Срочная эвакуация вызвала панику, некоторые жители не хотели оставлять свои дома, имущество, сопротивлялись, иногда с оружием – их расстреливали. Заключённых расстреляли всех, без исключения, в том числе и бывшего командира полка Будрина вместе с сыном. Иностранных специалистов с семьями принял на борт коммодор Чэнь Шиин, после чего канонерки ушли вверх по Амуру к посёлку Маго – там был глубокий затон. Взорваны были портовые сооружения, форты крепости Чныррах и многие кирпичные здания, деревянные обливали керосином и поджигали. Были уничтожены рыбацкие посёлки в окрестностях Николаевска. Некоторые вместе с жителями.
Эвакуация в Керби на пароходах и катерах проходила с 23 по 31 мая. В ночь на 1 июня запылали остатки города.
Перед уходом Тряпицын отправил радиограмму всем радиостанциям: «Товарищи! В последний раз говорим с вами. Оставляем город и крепость, взрываем радиостанцию и уходим в тайгу. Все население города и района эвакуировано. Деревни по всему побережью моря и в низовье Амура сожжены. Город и крепость разрушены до основания, крупные здания взорваны. Все, что нельзя было эвакуировать и что могло быть использовано японцами, нами уничтожено и сожжено. На месте города и крепости остались одни дымящиеся развалины, и враг наш, придя сюда, найдет только груды пепла. Мы уходим».
Город горел два дня. Уничтожено полторы тысячи домов. Осталось пепелище с печными трубами и несколько кирпичных зданий, на которые, видимо, не хватило взрывчатки. Когда пришли японские войска, им стало ясно, что тут не закрепиться. Японцы ушли, но весь мир оповестили о преступлениях амурских