– Он улетел на самолёте, – сказал Сяосун. – Может быть, в Даурию, куда стягиваются остатки армии Каппеля и семёновские корпуса. Но мы предполагаем, что в другое место. Это тоже не так далеко, но уже на той стороне.
– И куда же? – живо заинтересовался Краснощёков. – На карте можете показать?
– Конечно.
На стене кабинета висела большая карта Забайкалья, захватывающая большой кусок Маньчжурии.
– Сразу за Аргунью, между притоками Ганьхэ, Дэрбул и Хаул, уже давно образовался район Трёхречье, – показал Сяосун.
– Слышали о таком, – кивнул Эйхе.
– Приют беглецов из России, – добавил Краснощёков.
– Приют богатый, – продолжил Сяосун. – Там в основном забайкальские казаки, работящий народ, живут, не бедствуют. Так вот, Трёхречье – база Семёнова. И он мог полететь туда.
– Ты уверен? – засомневался Краснощёков.
– Мы там были. Атамана там уважают, можно сказать, любят. Он им хорошо помогает.
– Но это же – за границей, – сказал Эйхе. – Мы не можем направить армию. ДВР нельзя ссориться с Китаем.
– Армия не нужна, – неожиданно вмешался Павел, до этого молча сидевший в сторонке. – Зайти могут партизаны. Вроде как ошибка вышла. Только не шуметь. Просто выследить и выкрасть атамана.
– Да, всего и делов-то, – усмехнулся Краснощёков. – Никаких тебе международных скандалов.
– Павел правильно говорит, – сказал Сяосун. – Нужен небольшой специальный отряд из смелых, выносливых охотников и надёжные проводники. И следует спешить, потому что Семёнов вряд ли долго будет находиться в Трёхречье.
– Поймать Семёнова было бы неплохо, однако нам ещё надо разделаться с семёновцами и каппелевцами, зажатыми нами у Даурии и Мациевской, – Эйхе снова подошёл к карте. – А это не так-то просто. Их там три корпуса, не меньше двадцати тысяч, кавалерия, танки и даже самолёты.
– Да, они сейчас подобны крысе, загнанной в угол, – сказал Краснощёков. – Огрызаться будут отчаянно.
– Я вызвал Серышева. Обсудим план действий на Военном совете.
– Хорошо. А товарищей надо отпустить.
– А на каком самолёте улетел Семёнов? – неожиданно спросил Эйхе.
Сяосун оглянулся на Черныха – тот пожал плечами.
– Точно не знаю, – неуверенно ответил Сяосун. – Знаю, что немецкий. А какая разница? В чём дело?
– Дело в том, что у каждого самолёта есть ресурс. То есть сколько времени он может лететь на одной заправке. До Трёхречья, – Эйхе подошёл к карте и замерил примерное расстояние от Читы, – где-то около пятисот километров. Значит, лететь часа два с половиной, три. На базе бензин найдётся?
– Нет там бензина, – сказал Павел. – Керосин у казаков, конечно, имеется – для свету и другой какой надобности. А бензин им ни к чему.
– Думаю, что бензин и в Чите отыскать непросто, – сказал Краснощёков. – Значит, заправки хватит только-только. То есть Семёнов может на базе застрять надолго.
– Или уйти пешим ходом.
– И всё-таки надо попробовать. Поймать этого упыря, – Краснощёков рубанул воздух ладонью, – и судить перед всем народом. Генрих, прикажи своим сформировать отряд. Заседание – в три? Я подойду.
Эйхе щёлкнул каблуками и вышел. Председатель ДВР повернулся к агентам:
– Ну, а вы куда думаете определиться?
Агенты переглянулись. По кивку Павла слово взял Сяосун:
– Павел был в Бочкарёвке комиссаром безопасности, а я у вас в охране. Мы бы хотели продолжить служить по той же линии. У вас уже есть служба государственной безопасности?
– Служба имеется, Государственная политическая охрана, но управляется она из Иркутска. Придётся вам ехать туда. Я дам рекомендательное письмо. Не теряйте времени. И зайдите в финансовый отдел – вам понадобятся деньги. Я туда позвоню. А в канцелярии выпишут мандаты. Сами понимаете – всюду проверки.
30
– Владимир Александрович, я хочу учиться, – зелёные глаза уборщицы требовательно смотрели на заместителя директора учительской семинарии Матюшенского. – Я хочу получить аттестат учительницы.
Она стояла перед ним в сером рабочем халате с мокрой тряпкой в руках – вытирала пыль в кабинете. Небольшого роста, ладно скроенная, с гладкой причёской золотых волос, прикрытой серой косынкой.
– Учиться – это хорошо, – Матюшенский подошёл к своему месту за столом, но не сел, посчитал это неприличным, – так и возвышался горой в учительском сюртуке. – Учиться – просто замечательно! Но зачем вам это нужно?
– Хочете сказать: моё дело – тряпка да швабра? Я два года была учительшей в Бочкарёвке, без всякого аттестата. Читать-писать-считать умела – и ладно, других-то учителей тогда не было. А учить я люблю. И учиться – тоже. Я в школе казачьей в числе первых была.
Елена выпалила всё единым духом. Матюшенский выслушал внимательно, не пытаясь остановить, лишь выражение глаз менялось: поначалу насмешливый взгляд становился серьёзным и даже строгим.
– Вы хотите… – он выделил слово «хотите», Елена поняла свою ошибку и залилась краской, – снова стать учительницей, – снова выделил слово, и новая волна жара опалила лицо женщины, – но уже с аттестатом?
Елена кивнула – говорить было стыдно.
– У вас пятеро детей, а мужа нет… – Елена хотела возразить, но Матюшенский жестом остановил её и продолжил: – Кормить семью надо, а с работой сейчас непросто. Если вы начнёте учиться – советская власть это только приветствует, – то как быть с работой?
– Ежели… если позволите, – Елена тщательно подбирала слова, – то я убирать могу после учебных занятий. И помощников позову, детей своих – четверо уже большие. Они у меня погодки: Ване – пятнадцать, Феде – четырнадцать, Никитке – тринадцать, а дочке старшей, Лизе – восемь, но она от братьев не отстанет. Такая бойкая – всё поёт, поёт… – Елена спохватилась, что слишком уж разговорилась, и прикрыла рот рукой с тряпкой. – Ой, чё это я!
Матюшенский улыбнулся, и Елена разулыбалась – в ответ.
– Хорошо, – сказал он. – Раз уж у вас целая армия помощников, так и поступим. Мы проверим ваши знания и по результатам проверки решим, на какой курс вас зачислить. Ваш учительский опыт тоже учтём. А Лизу покажите в музыкальной школе: может быть, у неё талант. Сейчас для детей открываются такие возможности, какие нам с вами и не снились.
Елене не терпелось рассказать детям о своей радости – их так давно не было в её жизни, – однако сдерживалась и уборку проводила со всей тщательностью. Поэтому пришла поздно, Маша и Лиза уже спали, на кухне сидели Федя и Никита. Никита читал книжку Фенимора Купера, а Федя рисовал. С недавних пор он увлёкся рисованием, и у него неплохо получалось. В Благовещенске открылось художественно-промышленное училище, и Федя хотел там учиться.
Увидев усталую маманю, ребята бросились накрывать на стол. Федя открыл заслонку и ухватом вытащил из печи чугунок с картошкой. От неё шёл вкусный пар. Никита выставил большую плошку с квашеной капустой, политой духовитым маслом и сдобренной мелко порезанным репчатым луком. Федя зажёг керосинку, поставил медный чайник для кипятка, разложил вилки-ложки и расставил тарелки. Никита нарезал хлеба.
– А где Ваня? – спросила Елена, моя руки. – Не заболел?
– Да чё ему сделается! – неопределённо сказал Федя.
Мать направилась к лестнице, ведущей в «теремок».
– Не ходи, мамань, – остановил Никита. – Его там нет.
– Вы можете нормально сказать, где ваш брат? – начала закипать Елена.
Вместо ответа Федя подал ей исписанный крупными буквами лист бумаги.
«Маманя, – писал Ваня, – не ищщы миня. Я записался в комсомол и уежжаю с отрядам на Амурский фронт к таварещу Серышеву бить семёновских бандитов. Вернусь с пабедой!»
– Ах, он, герой-грамотей! Вернётся с пабедой! – Елена, сразу обессилев, села на табуретку.
Про Российский коммунистический союз молодёжи она знала – Ваня ей все уши прожужжал про первый съезд, про то, что молодым теперь открыты все дороги и как много предстоит сделать, но сначала надо покончить с врагами республики. Она слушала, качала головой, удивляясь и радуясь его горячности, но не могла даже подумать, что её первенец, её кровиночка ринется туда, где его могут срубить одним взмахом бандитской шашки. И что теперь делать? Павел вернётся – что ему сказать?! Не уберегла!
Сыновья ждали, не решаясь присесть.
– Садитесь – чего встали, как столбики? Будем вечерять.
Ели быстро и молча. Так же молча убрали всё со стола и сели напротив матери. Елена смотрела на них и думала: какие же они разные! Федя рыжеватый, в отца, а Никитка – светленький, тоже, видать, в своего отца, Марьяна-то была, как уголь, чёрная. Смотрела на этих, а думала про того. Ах, Ваня, Ваня, где же ты, родимый?! Оборотилась к божнице, где лампадка теплилась у лика Албазинской Божьей матери, встала и перекрестилась: Пресвятая Богородица, спаси сына и сохрани!
Сыновья дружно встали и тоже перекрестились.
– Ванька грит: бога нет! – сказал Федя. – Надо, грит, икону выкинуть.
– А вы – что?
– А Никитка сказал: «Только попробуй тронь – живо от нас получишь». Он и отстал.
– Они на поезде поехали?
– Да, – ответил Никита. – Два вагона пассажирских прицепили к товарняку и уехали. Мы с Федей проводили.
– А чё ж не остановили? Меня бы позвали.
– Он, мамань, правильно сделал, – сказал Никита. – Мы бы тоже хотели, но нам сказали: малолеток не берём.
– А Ваня чё, не малолетка?
– А он сказал, что ему семнадцать, его и взяли, – вздохнул Федя.
– Ах, вы, герои мои! – неожиданно всхлипнула Елена. – Давайте, хоть вас обниму.
На станцию Мациевскую красные наступали с двух сторон – вдоль железной дороги от Даурии и по колесухе от села Степного. На железной дороге действовали бронепоезд и два танка «Рено» против бронепоезда семёновцев (остальные 16 их броневиков ушли в Китай), «живые силы» – пехоту и кавалерию – считать было некогда, они примерно равны. В боях принимала участие и авиация: у красных – авиаотряд из четырёх немецких «Альбатросов» времён мировой войны, у семёновцев – два лёгких японских бомбардировщика «Фарман-Лонгхорн».