Он хотел ей сказать, что не повезло, а помогли какие-то высшие силы, – не случайно же он лишь подумал о Мефистофеле, о пирожках, как их принесли, а там и решение коллегии, как с неба упало, – однако ничего говорить не стал. Нина в высшие силы не верила, так ведь и он до последнего времени не верил, а вот поди ж ты, случилось. Хотел поделиться мыслями о связях, но передумал: стоит ли говорить о высших материях, когда надо просто радоваться жизни?
Проводник, молчаливый китаец, перевёз его на одноконных санках через Аргунь по мартовскому льду, и вскоре они оказались на казачьей заимке.
Хозяин, чернобородый мужик с лицом гурана, встретил их дружелюбно:
– Вовремя ты, Сяосун, пожаловал. Чай давно тебя дожидается. И новостей накопилось!
Так Матюшенский узнал имя китайца, которое, впрочем, не столь уж его интересовало, и понял, что тот занимается контрабандой чая. Которого, кстати, на российской стороне очень не хватало.
Когда Александр Иванович решил рассчитаться за переход, Сяосун отклонил протянутые деньги и сказал на чистом русском языке:
– Плату не возьму, если вы окажете мне небольшую услугу.
– Какую? – насторожился Матюшенский.
– Как я понимаю, отсюда вы направитесь в Харбин…
– Да, собираюсь.
– Отправьте, пожалуйста, из Харбина два письма, которые я вам передам.
– Но это же мелочь, которая ничего не стоит.
– Как сказать! А деньги вам ещё пригодятся, – и, передавая письма, пожал на прощание руку.
Сяосун, разумеется, был прав: деньги новоявленному эмигранту очень даже пригодились. Уже на следующий день, когда сын хозяина, румяный весёлый паренёк, повёз его к Угунору, ближайшей станции КВЖД. По дороге, покачиваясь на снежных ухабах, думал о рукопожатии с абсолютно чужим ему человеком: вот и с ним образовалась связь, которая укладывается в сеть, а сколько их создаётся между поколениями, казалось бы, далёких друг от друга людей, и получается, что все мы связаны и в чём-то зависимы друг от друга.
Александр Иванович добрался до Харбина, работал там в эмигрантских газетах, а через пять лет смог выписать Нину Васильевну и Ирину. В Россию не вернулся.
33
В начале июня Цзинь неожиданно приехала в Пекин, привезла двенадцатилетнюю Госян и восьмилетнего Цюшэ. У Сяопина ещё шли экзамены, у Мэйлань – тоже, – в общем, на маму, сестру и брата у него времени не было. Вечером студенты убежали на какое-то собрание, Фэнсянь и Цзинь уложили детей спать, а сами сели попить чаю и поболтать.
– Мы с тобой – соломенные вдовы, – грустно улыбнулась Фэнсянь. – Мужья разбежались, а мы – с детьми, время коротаем.
– Не мы время коротаем, а оно – нас, – вздохнула Цзинь. – Мне уже тридцать восемь!
– По тебе – не скажешь, я даже завидую.
– Чему завидовать? Сяопину двадцать лет! Для себя и не жила. Муж где-то на юге воюет, пишет мало.
– Твой хотя бы в Китае, а мой Сяосун прислал недавно письмо. Думаешь, откуда? Из Читы! Это где-то у озера Байкал – край света!
– Я от него тоже весточку получила. Пишет, что служит у большевиков, учится управлять государством. Будет у нас президентом, – засмеялась Цзинь.
– Да уж был бы получше Чжан Цзолиня, – поддержала Фэнсянь. – Умный у тебя брат и человек хороший.
– Так ведь и муж у тебя такой же, – заявила Цзинь столь уверенно, что Фэнсянь удивлённо на неё уставилась.
Цзинь прыснула смехом: шутка удалась. Фэнсянь поняла и тоже рассмеялась:
– Какая же я глупая!
– Ты – замечательная! – серьёзно сказала Цзинь. – Сяосуну повезло с такой женой.
В детской кто-то захныкал. Фэнсянь метнулась туда. Цзинь последовала за ней, но остановилась в дверях, увидев, как Фэнсянь выхватила из кроватки и приложила к груди полугодовалую Юйинь. Девочка сладко зачмокала и через минуту снова спала. Женщины вернулись за стол.
– Твои родители по-прежнему в Шанхае? – спросила Цзинь.
– Да. У отца хороший бизнес. – Фэнсянь пригубила чаю. – Совсем холодный. Надо заварить свежего. – Она прошла на кухню, зажгла огонь в керосиновой горелке под чайником. Вернулась и села, сложив руки на скатерти. Глаза были грустные. – Отец совсем старый, ему скоро шестьдесят. И мы у него на иждивении. А Сяосун не любит быть должником.
– Сяопин ещё у вас на шее, – вздохнула Цзинь.
– Скажешь тоже! Сяопин где-то подрабатывает, каждый месяц деньги приносит. Славный мальчик!
– А как они с Мэй? Ладят?
Фэнсянь засмеялась:
– Ладят, ладят. Вечером приходится их разгонять по комнатам.
– Разгонять? – удивилась Цзинь. – А надо ли? Им уже по двадцать лет. Лучшее время для любви! У меня в этом возрасте Сяопину уже было два годика.
– Ну, я тоже Шаогуна в восемнадцать родила.
– Вот видишь! А сестру гоняешь.
Фэнсянь улыбнулась:
– Мне кажется, не больно-то она меня боится и слушается.
– Если бы ты их не гоняла, они бы дома были, и Сяопин за Госян и Цюшэ приглядел. Я же их за этим привезла.
Фэнсянь удивлённо взглянула на саоци[42]:
– Ты, дорогая, куда-то навострилась? Не на поиски ли счастья?
– Может быть, на поиски, но не для себя. Мне надо недели на две в Шанхай. Готовится великое дело. В Харбин приезжал посланник от Ли Дачжао, Мао Цзэдун, чтобы выбрать делегата от нашего кружка марксистов.
– Делегата?!
– Да. Готовится съезд марксистов, пришла пора создать свою коммунистическую партию.
– Как в России?
– Ну, для такой нас ещё слишком мало. Пока мало. Со временем вырастем. Партия должна быть пролетарская, а наш пролетариат слаб, да и больше Сунь Ятсена поддерживает.
– А кто это? – простодушно спросила Фэнсянь.
– Ты не знаешь доктора Сунь Ятсена? – изумилась Цзинь. – Это самый знаменитый китайский революционер. После Синьхайской революции он был первым временным президентом Китайской республики, за которую боролся много лет, а сейчас возглавляет Южное правительство в Гуандуне. Мой Чаншунь воюет за него с бэйянцами.
– А мой Сяосун был бэйянским офицером, служил в охране Чжан Цзолиня, – сообщила Фэнсянь. – Мог бы стать генералом.
– Как ни поднимайся вверх, а выше неба не будешь[43], – отмахнулась Цзинь. – Кем он только ни был! Всё мечтает вернуть величие Китая. Теперь вот к большевикам подался.
– Ты, значит, выбрана делегатом съезда? – Фэнсянь явно не захотела обсуждать мужа.
– Нет, я не делегат, а гость. Делегатом, будто бы от нас, избран Ли Дачжан. Он когда-то был в нашем кружке и попросил, чтобы мы его избрали. Я не хотела, но Мао уговорил.
– Ты хотела, чтобы избрали тебя?
– Честно говоря, – да. Я же лучше знаю проблемы марксистов в провинции, чем столичный житель Ли Дачжао.
– А есть проблемы?
– Ещё какие! Марксистов арестовывают, бросают в тюрьмы, а то и убивают. Чжан Цзолинь, можно сказать, объявил на нас охоту.
– Почему же ты на свободе?
– Ты не поверишь – за меня заступился Сяосун.
Фэнсянь изумлённо уставилась на Цзинь – та невозмутимо отпила чаю и пояснила:
– У него с Чжаном давнишние дела. Ещё с времени ихэтуаней.
– Так он же тогда был мальчишкой! – воскликнула Фэнсянь.
Лицо Цзинь съёжилось, посерело: она словно постарела на много лет, причём так быстро, что напугала хозяйку.
– Сяосун перестал быть мальчиком после благовещенской бойни, – медленно, будто преодолевая сопротивление, сказала она.
Фэнсянь ничего про «бойню» не знала. Рассказ Цзинь ужаснул её.
– И он, после всего этого, пошёл учиться у русских?! – пальцы Фэнсянь судорожно смяли вышитую салфетку, в глазах плеснулось страдание. – Чему же он там научится?!
– Наверное, добру. – Лицо гостьи снова разгладилось, порозовело, Цзинь приняла свой обычный вид – красивой молодой женщины.
– Добру?! Ты решила меня окончательно добить?
– Да, добру. Русские бывают вспыльчивы, жестоки, но, как правило, не помнят зла. Они милосердны. Ты думаешь, ихэтуани были благодушны по отношению к русским? Ничего подобного! Кто попадал им в руки, мог мечтать лишь об одном – как бы поскорее умереть. Потому что пытки, самые ужасные, придуманы именно китайцами. Русские не пытали – они просто убивали. В отместку за зверства китайцев, из чувства справедливости.
– Ничего себе справедливость!
– А ты думаешь, справедливость – поглаживание по головке? Давай больше не будем так поступать? Нет, дорогая, справедливость часто требует искупления кровью!
Цзинь сама не заметила, как речь её становилась всё пламенней. Остановил эту нарастающую резкость случайно пойманный удивлённо-испуганный взгляд Фэнсянь. Сердце Цзинь дало сбой, и пламя мгновенно потухло. «Что это я выступаю? – подумала она. – Не на съезде, поди».
– Извини! – Цзинь погладила Фэнсянь по руке. – Это нервы. Значит, ты считаешь, что у Сяопина не будет времени заниматься детьми?
– Две недели, конечно, нет. Я бы с радостью сама позанималась, но ты же видишь: у меня их трое – мал-мала-меньше…
Фэнсянь не сказала, но Цзинь прекрасно поняла, что ещё двое беспокойных ребятишек – многовато даже для этой вроде бы просторной квартиры, и по-хорошему надо искать съёмную квартиру. Или – везти детей в Шанхай, что тоже нереально. Как же тяжело без мужа! «Хорошо устроился – детей наделал и воюет себе на здоровье! Ну, чего ты раскудахталась? – одёрнула себя Цзинь. – Мао ведь говорил, что полноценного делегата из меня всё равно не получится – именно из-за детей. Гостья на съезде может быть, а может и не быть – съезд без неё состоится, а голос делегата – вещь ответственная, можно сказать, историческая. Конечно, Мао хорошо говорить: сам-то он делегат, а тут мечта рушится – участвовать в создании коммунистической партии! Которая обязательно станет руководящей и направляющей силой в новом Китае… Правда, хитрый Мао подсластил горькую пилюлю: сказал, что партия конечно же будет налаживать связи с коммунистами Советской России, и в этой работе