найдётся место товарищу Дэ Цзинь; может, даже в делегации к вождю Ленину!»
Пауза затянулась.
– Не обижайся, Цзинь, – виновато сказала Фэнсянь. – Всё так сложно…
– Нет-нет-нет, – заторопилась Цзинь. – Я и не думала обижаться. Я же понимаю. Вернёмся обратно в Харбин. Партию и без меня создадут.
34
– Эй, мать, чернышата, встречайте героев! – голос Павла, ворвавшись в прихожую вместе с клубами морозного пара, своим рычащим «ррр» напомнил амурского тигра.
Какое-то мгновение висела тишина, потом сверху, из «теремка», донёсся радостный визг девочек и вопли мальчишек. По ступенькам винтовой лестнички застучал быстрый шлепоток тапок-выворотяшек, и на не успевших раздеться Павла и Ваню насели братья и сёстры Черныхи и Саяпины. Восторженные клики и вскрики, объятия снизу доверху, поцелуи до отказа заполнили прихожую.
– Дайте же нам раздеться! – завопил Ваня, даже не пытаясь стряхнуть с себя Никиту и Лизу.
Отчаянный вскрик заставил нападавших остановиться, а Маша вдруг заплакала.
– Ну чё ты, чё ты, доченька? – наклонился к ней Павел, целуя золотистую макушку.
– Это она от радости, – заявила Лиза. – Мы щас все заплачем, потому как сто лет вас ждём.
– Вот и дождались! – Ваня снял шлем-будёновку и шинель, оставшись в тёмно-зелёном мундире, на левом рукаве которого был нашит большой двухцветный ромб: нижняя часть синяя, а на красной верхней сияло золотое солнце и буквы «НРА».
Братья глядели на него во все глаза, а Лиза сказала восхищённо:
– Какой ты, Ванечка, красивый! – и упорхнула на кухню.
Отец тоже разделся, сняв полушубок-борчатку и меховую шапку, и удивил ребят чёрной кожанкой. Федя и Никита уважительно потрогали гладкую кожу, переставшая плакать Маша тоже провела пальчиком и заявила:
– Мягонькая!
– Это ты у нас мягонькая, – засмеялся Павел, подхватил её на руки и пошёл на кухню. – Ребятки, где наша маманя?
– И не найдётся ли чего-нибудь перекусить? – идя следом, добавил Ваня.
– Маманя… это… – замялся Федя, но Никита его опередил.
– Мама учится, – выпалил он. – Днём учится, а вечером убирает, а мы все идём ей помогать.
– Та-ак, – Павел уселся за стол и оставил Машу на коленях. – Давайте по порядку. Где учится наша мама? Федя, ты тут старший – ты и отвечай.
– В учительской семинарии, – ответил Федя. – Она хочет получить аттестат учительницы. Теперь без аттестата нельзя.
– Понял. А где и почему она убирает, да ещё с вашей помощью?
– В учительской семинарии. Жить-то на что-то надо, вот и убирает. А мы помогаем, чтобы не так уставала.
Павел помрачнел. Ему стало совестно, что он, мужик, глава большого семейства, вынужден мотаться то в одном краю, то в другом, а это его большое семейство сидит без денег, можно сказать, всё на тех же картохе да капусте. Которые, кстати, Лиза уже выставила на стол, и Ваня принялся за еду.
– Давай, тятя, ешь, – сказал он. – Неча бровя хмурить. Я тож виноват: надо бы деньгу зарабатывать, а я на войну побёг. Герой-комсомолец!
Павел спустил Машу с колен и взялся за ложку.
– А Федя тоже записался в комсомол, – сообщил Никита. – И я скоро запишусь. Вот четырнадцать сполнится, и запишусь. А ты, Вань, чё делать будешь?
– Я боец Народно-революционной армии. Сейчас в отпуске по ранению.
– Ты был ранен, братик?! – испугалась Лиза, а Маша заплакала.
– Ты чё, Машунь? – обеспокоился Ваня. – Не плачь, я ведь живой. Ты это от радости, что я живой?
Маша кивнула и вытерла слёзы, потом ловко забралась к нему на колени, обняла и что-то прошептала на ухо. Ваня заулыбался и поцеловал её в розовую щёчку:
– Я тебя тоже, Машунь.
– Тять, а почему ты в кожаной куртке? – спросил Федя.
– Это, сынок, форма такая. Я служу в Государственной политической охране. Нам так положено. Мы ловим бандитов, белогвардейцев, дезертиров…
– Это здòрово! – воскликнул Никита. – Я тоже хочу там служить.
– Подрастёшь – может, и послужишь. Ты, Федя, верно, школу кончаешь? – Федя кивнул. – А дальше куда?
– Он художником будет, – сказала Лиза. – В училище будет поступать.
– Худо-о-жником… Рисуешь, значит? Нас с Ваней можешь нарисовать?
– Могу. Вы к нам надолго?
– Ваня через неделю на фронт, а я теперь буду тут, в Благовещенске, в отделении Госполитохраны розыском заниматься.
– Ой, как хорошо! – воскликнула Лиза. – Мама сможет только учиться и не заниматься уборкой.
– А вы почему не в школе? Прогуливаете? – грозно спросил отец.
– А вот и нет! Сегодня будет парад. Нам сказали всем быть на Мухинской площади. В одиннадцать часов.
– В такой мороз, вам, малышне?!
– Всем, – твёрдо сказала Лиза.
– И на какой площади? Чёй-то я такой не припомню.
– Бывшая Соборная, – пояснил Никита. – Названа в честь большевика товарища Мухина.
Знал бы ты, Никитка, сын прославленного генерала, подумал Павел, что товарищ Мухин расстрелян товарищами твоего отца, или такими же, как твой отец, – как бы ты, интересно, поступил? Пошёл бы служить в политохрану? Или, наоборот, стал врагом народной власти? А то, ещё хуже, тайным агентом?
Было, несколько лет назад, Еленка вдруг забеспокоилась: надо бы сказать Никитке, чей он сын.
– Зачем? – спросил Павел.
– Ну, чтобы знал, кто его отец, гордился бы им.
– Никита – мой сын, наш с тобою, – жёстко сказал Павел. – И надо жить так, чтобы он гордился нами. Как я горжусь своим отцом, как вы с Иваном гордитесь отцом и дедом.
Да, чё греха таить, не всегда у меня получается жить так, чтобы дети гордились. На поводу иду: то за Митей Ваграновым – где он? что с ним? – то за Сяосуном. Однако, ежели б не Сяосун, кто б я щас был? Но он-то, он, сукин сын, до чего ж легко меняет обличье: был вражина окаянный – стал друг сердешный. И ведь не бросает меня, за собою тянет.
– Ладно! – тряхнул чёрным, с сединой, чубом Павел. – На парад и нам с Ваней надобно. Так что собирайтесь, всей дивизией вперёд! И одевайтесь потеплей. А ты, Ваня, под шинелку надень козлинку[44] – не студи раны.
– Да она у меня на ватной подкладке. Ехал же нормально.
– Не спорь с отцом.
Это был первый советский военный парад в Благовещенске. На востоке ещё шли военные действия, праздновать особо нечего, но, тем не менее, причина для парада была существенная: за боевые героические подвиги в борьбе с врагами революции на Восточно-Забайкальском фронте, проще говоря, за заслуги в ликвидации банд атамана Семёнова, 1-й стрелковой бригаде 4-й Благовещенской стрелковой дивизии вручалось боевое знамя. На церемонию должен был прибыть командующий 2-й Амурской армией Степан Серышев. На площади возле храма соорудили деревянную трибуну, украшенную красными полотнищами с надписями меловой краской: «Да здравствует мировая революция!», «Долой интервентов!», «Слава Народно-революционной армии!». Развевались флаги – красные с серпом и молотом и красные с синим квадратом, в котором пламенели буквы «ДВР», – государственные флаги Дальневосточной республики. Играла духовая музыка.
На площади выстроились части Благовещенского гарнизона, а вокруг разместились тесными группами ученики школ и училищ со своими преподавателями, рабочие и служащие фабрик и заводов и просто зеваки. Мальчишки и Лиза ушли к школьной группе, а Ваня и Павел с Машей на руках были среди зевак.
Ровно в 11 часов на трибуну поднялись руководители области и города, три военачальника – видимо, Серышев и местные – начдив и комбриг; группа военных со свёрнутым знаменем встала перед трибуной лицом к выстроенному гарнизону.
Музыка смолкла. С трибуны зазвучали речи. Говорили коротко и по делу – видимо, влиял мороз. Потом вручили знамя комбригу и наконец под музыку начался парад. Народоармейцы, хоть и шагали вразнобой, однако общий строй не нарушали, и получилось красиво. Народ был доволен.
Черныхи и Федя пошли домой, Маша по-прежнему сидела на руках Павла, крепко обняв его за шею. Он бережно нёс племяшку, испытывая необъяснимо-радостное чувство нежности к ребёнку. Своих-то в таком возрасте почти не довелось приласкивать, вот сердце и истосковалось.
– Батя, я хочу после победы пойти в военное училище, – сказал Ваня, солидно вышагивая рядом с Павлом.
Он впервые назвал отца батей, а не тятей, и тем самым как бы перешёл из детского возраста в мужской. По крайней мере, Павел так это воспринял и серьёзно отнёсся к словам Ивана.
– Хорошее дело, сын. Родину защищать надо умеючи. Мне бы тоже не мешало подучиться, как бороться со скрытыми врагами. Вот не знаю только, есть ли у нас такие школы или училища.
– Если нет, так будут, – сказал Никита. – Вон у нас сколько школ и училищ пооткрывали! Даже музыкальную! И Лиза наша хочет музыке учиться.
– Да у нас прямо образцовая семья, – засмеялся Павел. – И военный есть, и контрразведчик, и художник, и музыкантка…
– И мама учительница, – поддержала Лиза.
– Да, и мама учительница, – вздохнул Павел. – Мы приехали, а она и не знает. На параде думал её увидеть – не увидел.
– По-моему, семинарии на параде не было, – заметил Ваня.
– Ну, там столько народу собралось – могли и проглядеть, – откликнулся отец.
– А может, руководство семинарии не пустило, – Ваня бросил на отца испытующий взгляд, но тот не обратил внимания. Ваня нахмурился: – Да, всем нам учиться надо, – сказал он, выделив слово «нам».
А Павел ворковал с Машей:
– А ты, дочка, на кого учиться хочешь?
Маша застеснялась, только крепче обняла его за шею.
– Она лечить хочет, – сказала Лиза. – Когда Никита горлом болел, Маша за ним ухаживала. Никита говорит, что она его вылечила.
– Это правда, – подтвердил Никита. – Я сильно кашлял, а когда Маша подходила, кашель переставал.
– Маша – защитница наша, – добавил Федя.
И всем стало весело.
А дома их ждала Елена. Мама-маманя. Она уже приготовила обед, простой, пусть не как в былые времена, но, тем не менее, праздничный. Сварила на мясном бульоне (припрятан был копчёный огузок косули) густой борщ, нажарила картошки с грибами, а к жареву – капуста квашеная с гречишным маслом, а на сладкое – большая кастрюля компота из сушёных яблок.