Сунь чувствовал себя больным, но нужно было собраться и завершить заседание.
– Как вы знаете, «Три принципа» основаны на понятиях западной демократии, потому что западная политическая мысль ушла вперёд на тысячи ли, и Китаю надо этот разрыв навёрстывать. Но надо учитывать и китайские традиции, поэтому к трём ветвям власти – законодательной, исполнительной и судебной, я добавил ещё две – контрольную и экзаменационную. Нам не нужна диктатура одного класса, при демократии все классы должны быть равны, но мы этого не добьёмся, пока страна разъединена. – сказал он. – Армию создавать необходимо, советники из России нам нужны. Мы должны покончить с военщиной силой оружия. Я писал Ленину, Троцкому, народному комиссару иностранных дел Чичерину, общался письменно с другими руководителями – все горячо откликаются на просьбу о помощи, в партии большевиков и советском правительстве принято решение оказать нам финансовую и военную помощь. Таким образом Советский Союз признал Гоминьдан главной силой национальной революции. Мы направим в Москву своих людей, чтобы разработать конкретные планы строительства вооружённых сил Гоминьдана. Главой нашей делегации я назначаю Цзян Чжунчжена. Цзян – наш главный военный специалист, я напишу о нём в Москву. Что касается сотрудничества с нашими коммунистами… У нас много общего по вопросам объединения страны, принцип народного благосостояния они считают социалистическим – ну и пусть считают, время покажет, кто прав. Большое расхождение по принципу национализма: они стоят на позициях интернационализма, а я, если помните, писал: «Следует развивать славу и величие ханьцев. Те нации, которые вместе с нами будут строить государство, пусть сплавятся в одной печи, вольются в ханьскую нацию и создадут такое китайское государство, чтобы его величие потрясло весь мир». – Сунь Ятсен сделал паузу, дав присутствующим проникнуться глубиной его мысли, и закончил: – С коммунистами надо работать. Они через профсоюзы привлекут к нам рабочий класс, это поможет революции.
– Да их же ничтожное количество! – воскликнул Цзян Чжунчжен.
– Когда совершалась Февральская революция, коммунистов в России было меньше тридцати тысяч, а в Октябрьской участвовало уже больше трёхсот пятидесяти, – Сунь Ятсен обвёл испытующим взглядом присутствующих. – У нас может произойти то же самое. Поэтому коммунистов будем принимать в Гоминьдан и воспитывать на наших принципах. Но межпартийные отношения исключаются.
В московскую делегацию включили двух гоминьдановцев и двух коммунистов по рекомендации нового представителя Коминтерна. Цзян дополнительно взял в свою команду Дэ Чаншуня в качестве переводчика. 16 августа 1923 года делегация покинула Шанхай и через неделю разными путями добралась до станции Маньчжурия. Нелегально, под видом торговцев, чтобы обмануть полицию Чжан Цзолиня, который был полновластным хозяином Северного Китая. Границу преодолели порознь с помощью местных мастеров по переходу с той и другой стороны. На станции Даурия зарубежных гостей встречала группа сопровождения – трое мужчин в серых плащах и шляпах. Чаншунь остолбенел, узнав среди них Сяосуна. Тот едва заметно отрицательно качнул головой, и Чаншунь догадался: они не знакомы. В кабинете начальника станции Сяосун взял слово, говорил, естественно, по-китайски:
– Уважаемые товарищи! С этой минуты вы – гости советской страны. Моё имя Ван Сяосун, я – руководитель группы сопровождения. Задача группы – обеспечить вам комфортное пребывание в Советском Союзе. По-китайски говорю только я, поэтому по всем вопросам следует обращаться ко мне. Нам предоставлен специальный вагон. В вагоне одноместные купе со всеми удобствами – прошу выбрать по своему желанию, а также – кухня и столовая. Будет обеспечено трёхразовое питание. Чай – в течение дня – можно также пить в столовой, можно в купе. В обед на каждого бутылка пива, на ужин – бутылка лёгкого китайского вина на двоих. Все обслуживающие, кроме повара, по-китайски не говорят. Повар – специалист китайской кухни. Вопросы есть?
– А по-русски вы говорите? – спросил коммунист Чжан Тайлэй.
– Естественно. Я родился и пятнадцать лет жил в России.
– Полагаю, вопросы появятся по пути. Кстати, я немного понимаю и говорю по-русски, – сказал Цзян Чжунчжен. – И у нас есть переводчик – Дэ Чаншунь.
– Очень хорошо. Что ж, тогда желаю всем нам счастливой дороги. Как говорил Великий Учитель: «Куда бы ты ни шел, иди со всей душой».
– О, вы знаете Кун Фу-цзы! – удивился гоминьдановец Шао Юаньчун.
– Я изучал «Лунь Юй».
– Коммунизм плюс учение Кун-цзы – истинный путь китайского революционера! – воскликнул коммунист Шень Динъи.
– Ну, с этим можно поспорить, – возразил Чжан Тайлэй.
– А можно без пафоса и партийных дискуссий? – брезгливо поморщился Цзян. – У нас один Учитель – Сунь Ятсен!
…Дорога до Москвы заняла восемь длинных и скучных дней. После первого же ужина (подавали чуньцзюань, блинчики с начинкой из грибов шиитаке, и гунбао цзидин, жареные куры с арахисом, к ним бутылка хуанцзю, двадцатиградусного фруктового вина) Цзян позвал в своё купе Чаншуня и показал бутылку крепкого байцзю[47]:
– Попросил у Ван Сяосуна. Мы с ним, оказывается, тун синь[48].
Чаншунь сходил к себе, принёс пакет жареного арахиса:
– Запасся в Харбине на всякий случай.
Цзян, с удовольствием попивая из маленькой рюмочки ароматное байцзю, спросил Чаншуня:
– Как, по-твоему, нас принимают?
– Скажу честно: не ожидал. Страна в полной разрухе, а тут всё на высшем уровне.
– Ну, для избранных всегда деликатесы найдутся.
– Думаешь, мы – избранные?
– Думаю, России очень нужен Китай в борьбе с международным империализмом. Поэтому она будет помогать нашей революции всеми силами. А мы должны пользоваться ею очень умело и осторожно, чтобы не впасть в зависимость.
– Ты, старший брат, становишься политиком, и я верю: станешь великим человеком. Я пью за тебя!
– Спасибо, брат! Держись меня, и я тебя не забуду.
Они чокнулись рюмочками, выпили, и Чжунчжен обнял Чаншуня. Отстранился и вдруг хохотнул. Чаншунь удивился:
– Ты – чего?
– Я подумал, – давясь смехом, сказал Цзян, – что вы теперь с женой-коммунисткой – одна семья. В полном согласии с политикой Сунь Ятсена.
Чаншунь тоже рассмеялся, но смех его был безрадостным:
– Я уже не знаю, есть ли у меня семья. В Харбине заскочил на минутку домой, чуть не замёрз. Ни любви, ни ласки. Когда был в Японии, у меня была любовница, японка. Страстная! Она хотела, чтобы я остался с ней.
– Богатая?
– Ну-у… небедная.
– Вот и оставался бы. У меня тоже есть японка-любовница. К сожалению, небогатая. Были и другие… да и сейчас есть. Мужчине нельзя быть долго без женщины. Правда, меня женили, когда мне было всего четырнадцать. Мать настояла. Жене девятнадцать, всё при ней, и лицо, и грудь, пышная такая! Но я не стал с ней спать, я хотел учиться. И только через восемь лет мать потребовала, чтобы я выполнил супружеский долг. Ей, видите ли, нагадали: если Фумэй – это моя жена – в определённый срок забеременеет, то сын – мать была уверена, что будет именно сын, – станет главой государства. Представляешь? Даже имя ему заранее выбрала – Цзинго![49] – Чжунчжен хохотнул. – Долг я выполнил, мальчик родился, так что будущему правителю Китая уже тринадцать лет. А я развёлся. Привык отдыхать в борделях.
– Я не хожу в бордели, у меня трое детей. Я их люблю. И жену люблю… и Амайю люблю! – последние слова Чаншунь почти выкрикнул и закрыл лицо руками.
В вагоне было тихо, только под полом равномерно стучали колёса на стыках рельсов. Некоторое время в купе царило молчание. Цзян с удивлением разглядывал друга с опущенной головой. Наконец сказал:
– Как я понимаю, Амайя – та самая японка?
– Амайя Кобаяси, – Чаншунь поднял голову. – «Вечерний дождь в маленьком лесу».
– Я знаю японский. А ещё понял, что ты признался жене в своей, так сказать, измене. – Чаншунь кивнул. – Ну и дурак! Ты же знаешь, в китайской традиции важно иметь наложниц, и это правильно: наложницы могли родить здоровых детей. Цинские императоры имели сотни наложниц. И ты бы привёз свою Амайю. – Цзян откровенно захохотал. – Вот бы твоя жена обрадовалась!
– Ага, нам только наложницы не хватает, – с вызовом сказал Чаншунь и в этот миг вдруг вспомнил Янь Ён с козой Байсюэ, которую он звал Белоснежкой. Кем была для него Ён, отдавшая раненому солдату свою невинность? Кем угодно, только не наложницей! А как назвать эту недолгую связь? Они же совсем чужие!
– Кстати, одна из них стала лучшей императрицей, – посерьёзнел генерал. – Если бы не Цыси, Китай до сих пор прозябал бы в качестве средневековой колонии европейцев.
– Только сын её оказался никудышним императором.
– Он слишком любил удовольствия. Я бы на его месте все силы приложил, чтобы избавить народ от мучений, стать настоящим «отцом нации». – Чжунчжен поймал иронический взгляд Чаншуня и резко сменил тему. – Да, всё забываю тебя спросить: ты знаешь, что твоя жена была переводчицей в нашей делегации на съезде в Москве? Так что вы оба оказались партийными переводчиками. Она даже преподнесла подарок Ленину.
– Она ничего об этом не писала, – хмуро сказал Чаншунь. – А при встрече было не до того.
– Правильно, что не писала. Чжанцзолиньская охранка читает письма, её бы сразу арестовали. – Цзян разлил по рюмочкам остатки байцзю. – Давай выпьем последнюю стопку за твою Цзинь. Она хоть и коммунистка, но достойная женщина: работает, воспитывает трёх детей, занимается нелегально партийной работой и терпеливо ждёт мужа, солдата великой революции. Да-да, ждёт. Извини, что-то от меня понесло пафосом. Ладно, на закуску: что можешь сказать о Ван Сяопине? Что, по-твоему, он делает у русских?
Чаншунь пожал плечами:
– Служит революции. Я где-то читал, что сотни тысяч китайцев участвовали в гражданской войне в России.